Остроумие мир. Энциклопедия - В. Артемов

— Подписал!..

Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют:

— Молодец!..

Но кто-то всматривается в подпись, и что же? На всех бумагах вместо: князь Потемкин подписано: Петушков, Петушков, Петушков…

* * *

Однажды при разводе Павел I, прогневавшись на одного гвардейского офицера, закричал:

— В пехоту его! В дальний гарнизон!..

Исполнители побежали к этому офицеру, чтобы вывести его из строя. Убитый отчаяньем офицер громко воскликнул:

— Из гвардии да в гарнизон! Ну, уж это не резон! Случайный стихотворный экспромт развеселил императора, и он расхохотался:

— Мне это понравилось, господин офицер, — отсмеявшись, сказал Павел. — Мне это понравилось. Прощаю вас…

* * *

Один малороссийский дворянин хорошей фамилии несколько месяцев провел в Петербурге, добиваясь в герольдии того, чтобы его внесли в родословную книгу. Наконец, он решился подать лично прошение императору Павлу, причем просил прибавить к его гербу девиз: «Помяну имя твое в роды родов». По тогдашнему обычаю, он подал прошение стоя на коленях. Павел прочитал просьбу, и она ему понравилась.

— Хорошо, — сказал Павел. — Сто душ!

Проситель от страха и радости упал ниц. Так пролежал он довольно долго, придумывая слова благодарности.

— Мало? — сказал император. — Двести! Тот замешкался еще больше и не шевелился.

— Мало? — повторил император. — Триста! Проситель лежал по-прежнему, не двигаясь.

— Мало? — четыреста! Мало? — пятьсот! Мало? — ни одной!

* * *

Император Павел I, подходя к Иорданскому подъезду Зимнего дворца после крещенского парада, заметил белый снег на треугольной шляпе поручика.

— У вас белый плюмаж! — сказал государь.

А белый плюмаж составлял тогда отличие бригадиров, чин которых в армии, по табели о рангах, соответствовал статским советникам.

— По милости Божьей, ваше величество! — ответил находчивый поручик.

— Я никогда против Бога не иду! Поздравляю бригадиром! — сказал император и пошел во дворец.

* * *

Однажды проезжал император мимо какой-то гауптвахты. Караульный офицер в чем-то ошибся.

— Под арест! — закричал император.

— Прикажите сперва сменить, а потом арестуйте, — сказал офицер.

— Кто ты? — спросил Павел.

— Подпоручик такой-то.

— Здравствуй, поручик.

* * *

Павел приказал всем статским чиновникам ходить в мундирах и в ботфортах со шпорами.

Однажды он встретился с каким-то регистратором, который ботфорты надел, а о шпорах не позаботился.

— Что, сударь, нужно при ботфортах?

— Вакса, — отвечал регистратор.

— Дурак, сударь, к ваксе нужны и шпоры. Пошел!

На этот раз выговор этим и ограничился, но могло бы быть гораздо хуже.

* * *

Во время своих ежедневных прогулок по Петербургу император Павел встретил офицера, за которым солдат нес шпагу и шубу. Государь остановил их и спросил солдата:

— Чью ты несешь шпагу и шубу?

— Моего начальника, прапорщика, — ответил солдат, указывая на офицера.

— Прапорщика? — сказал государь с изумлением. — Так поэтому ему, стало быть, слишком трудно носить свою шпагу, и она ему, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай свой штык с портупеей, которые будут для него полегче и поспокойнее.

Таким образом, этими словами государь разом пожаловал солдата в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты.

* * *

При одном докладе М. Брискорна император сказал решительно:

— Хочу, чтобы было так!

— Нельзя, государь.

— Как нельзя? Мне нельзя?

— Сперва перемените закон, а потом делайте как угодно.

— Ты прав, братец, — ответил император, успокоившись.

* * *

По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.

Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.

— Где мое место? — спросил он чиновников.

— Здесь, ваше превосходительство, — отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.

— Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин.

— Уже несколько лет, — продолжали чиновники, — как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.

— Так мне нечего здесь делать, — сказал Нарышкин, — мое место занято.

С этими словами он вышел и более уже не показывался в конторе.

* * *

Когда Нарышкин находился в отставке и жил в Москве весьма уединенно, к нему приехал родственник некто Протасов, молодой человек, только что поступивший на служоу.

Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела свеча.

— Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? — спросил Нарышкин.

— Служу.

— Служи, служи, дослуживайся до наших чинов.

— Чтобы дослужиться до вашего звания, надо иметь ваши великие способности, ваш гений! — отвечал Протасов.

Нарышкин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:

— Я хотел посмотреть, не смеешься ли надо мной?

— Помилуйте! — возразил Протасов. — Смею ли я смеяться над вами?

— Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Если ты так действительно думаешь, то никогда до высоких чинов не дослужишься. Человек умный, со способностями проживет и так, а вот ежели человек скудоумный, да без способностей, то ему без чина никак не прожить, он никто, а потому он из кожи вон лезет, чтобы заполучить должность.

* * *

Сын графа Нарышкина сильно гулял в Париже, задолжал значительные суммы денег. Кредиторы, зная, что у него нет собственного имения, с требованием об уплате обратились к отцу. Старик решительно отказался платить долги за сына, предоставив кредиторам поступать с ним по закону. Молодого Нарышкина по приговору суда не замедлили заключить в тюрьму, где он и высидел определенное время. По окончании срока Нарышкина выпустили, и он, по законам Франции, не подлежал уже более преследованию своих кредиторов. После этого старик Нарышкин немедленно пригласил их всех к себе и, к крайнему их удивлению, заплатил каждому одолженную сыном сумму, при этом сказал:

— Я и прежде мог это сделать, но хотел проучить молодого человека, а то вы сами знаете, что русские не любят быть в долгу у французов.

* * *

Раз Нарышкин слишком грубо подшутил над одним вельможей.

Тот потребовал от Нарышкина удовлетворения.

— Согласен, — отвечал последний, — с тем только, чтобы один из нас остался на месте поединка.

Вельможа одобрил предложение и, захватив с собою пару заряженных пистолетов, отправился с Нарышкиным за город.

Отъехав верст десять, Нарышкин велел экипажу остановиться около одной рощи. Лакей отпер дверцы со стороны вельможи, который тотчас же выпрыгнул. Лакей быстро захлопнул дверцы, вскочил на козлы и закричал: «Пошел!» А Нарышкин, высунувшись из окна и заливаясь смехом, сказал противнику:

— Я сдержал свое слово: оставил вас на месте!

Кучер ударил по лошадям, и экипаж исчез, обдав одураченного вельможу целым столбом пыли.

* * *

Нарышкин оригинальным образом получил Андреевский орден.

Находясь однажды утром в уборной государя, когда тот одевался к выходу, и воспользовавшись его веселым настроением духа, Нарышкин испросил позволения примерить лежавшую на столе андреевскую ленту. Надев ее, он пошел в другую комнату, говоря:

— Там большое зеркало, и мне будет удобнее видеть, идет ли мне голубой цвет.

Из другой комнаты Нарышкин перешел в третью, четвертую и, наконец, возвратился смущенный.

— Государь! — воскликнул он в величайшем волнении. — Не погубите, не выдайте меня на посмеяние.

— Что с тобой случилось? — спросил государь в изумлении.

— Ах, государь, — продолжал Нарышкин, — погиб, да и только, если не спасете!

— Да говори же скорее, почему ты так встревожен?

— Вообразите, государь, мой стыд, мое изумление: выхожу с поспешностью в третью комнату от уборной, в ту самую, где большие зеркала… Вдруг откуда-то взялись придворные, окружают меня — и военные, и статские, и Бог знает кто. Один жмет мне руку, другой душит в своих объятиях, третий заикается от досады, обращаясь с поздравлениями, четвертый, кланяясь в пояс, стряхивает на меня всю пудру со своего парика. С большим трудом вырвался я из шумной толпы, где множество голосов как будто нарочно слились в один, приветствуя меня с монаршей милостью. Что мне теперь делать? Как показаться? Пропал, да и только.