Не от мира сего - Александр Бруссуев

Илейко слышал. Тот, кто пытается идти дальше по дороге, ощущает беспокойство, робость и, в конце концов, полную неспособность двигаться: ноги не идут, страх парализует. Говорят, на Земле не одно такое место, но ни Илейко, ни кто из его немногочисленных знакомых поблизости не был.

— Сколько в мире таких мест? — спросил лив.

— Каких? — не понял Святогор.

— Ну, этих самых Аранрат?

— Одно-единственное, — чуть ли не с обидой в голосе ответил великан.

— А говорят…

— Врут, — перебил метелиляйнен.

Илейко пожал плечами, не имея ничего против. Так даже интереснее: быть у края уникальной мировой тайны.

— Хочешь попробовать? — улыбнулся Святогор, который, без всякого сомнения, неоднократно пытался пробраться внутрь.

— А можно? — этим вопросом лив, должно быть, рассмешил своего друга. Тот, пряча улыбку в усах, просто сделал приглашающей жест рукой: прошу, мол.

Илейко начал спускаться вниз, прислушиваясь к своим ощущениям. Ощущения пока никак не реагировали. Он уже дошел до начала ровной поверхности — никаких позывов к панике. Может быть, надо двигаться как-то особенно, спиной вперед, например?

— Ну? — спросил лив.

— Ничего не понимаю, — ответил метелиляйнен и почесал в затылке. — Уже, по идее, должен остановиться и стоять, как вкопанный.

Илейко походил взад-вперед, попрыгал, изобразил бег на месте — безрезультатно. Тогда он сказал: "Аааа!" и со всей возможной ему скоростью обрушился рысью и скрылся с глаз Святогора. Крик стих, но через некоторое время возобновился снова, а потом показался и сам его источник.

— Ну как? — спросил великан. — Страшно?

— Пока нет, — ответил Илейко.

— А чего ж тогда кричал?

— Так про запас. Вдруг, накатит.

Они немного помолчали. Святогор сел на мох и вытянул по склону ноги. Илейко поблизости переминался с ноги на ногу.

— Что там видел? — поинтересовался метелиляйнен.

— А ничего — слишком быстро бежал, — развел руками лив. — Кусты какие-то растут. Сейчас пойду еще посмотрю.

— Страшно? — попытался разузнать Святогор.

— Ага, страшно, — согласился Илейко. — Страшно интересно.

Он пошел исследовать окрестности, уже не торопясь. Больших деревьев здесь не произрастало, стало быть, не на чем им тут расти. Мох под ногами был, листья прошлогодние, упавшие стволы, покрытые всем этим делом. Позвольте, а откуда тогда взялись эти останки? Лив ногой сковырнул с ближайшего ствола лесную растительность, совсем не плотно держащуюся на нем. Обнажилась твердая поверхность, похожая на дерево, только — камень. Он пригляделся: прочие псевдо стволы расположены совсем не хаотично, а как-то вполне закономерно. Ну да, если присмотреться сверху, то должен получиться знак. И знак этот — звезда с шестью концами. Иначе говоря, Звезда Давида. А считалось, что она символизирует человека укрывшегося за щитом. Может быть, и так, только зачем же она выложена здесь, посреди Аранрата?

Четыре крупных треугольника по краям, два поменьше противоположно друг другу, а в центре фигура, чем-то напоминающая гроб, только без крышки. Илейко даже прилег в нее — больно велика. Для Святогора, пожалуй, тоже. Он прошелся вдоль каждой из сторон и обнаружил еще бревна, расположенные достаточно просто: они образовали огромный прямоугольник, в который оказалась вписана эта Звезда Давида. Все было каменное, поддерживающее друг друга, препятствующее, чтобы хоть какое-нибудь из бревен обрело подвижность. А каждая из сторон прямоугольника лежит на круглых скосах сфер, окружающих это загадочное сооружение, то ли сопок, то ли камней.

Что получается? Получается, надо звать Святогора.

Тот продолжал сидеть в прежнем своем положении и, казалось, любовался природой.

— Ну? — спросил он.

— Долго будешь истукана (istua — сидеть, в переводе, примечание автора) из себя изображать?

— Да ты посмотри, как хорошо вокруг! — обвел рукой полукруг метелиляйнен. — Ни черта не видать! Лепота (lepo — покой, в переводе, примечание автора)!

— А вниз спуститься не хочешь? — Илейко горел нетерпением, чтобы поделиться своими загадочными находками.

— А можно? — теперь уже Святогор пытался рассмешить лива, и тот сделал приглашающий жест рукой: прошу, мол.

Великан, кряхтя, как дед, поднялся на ноги и начал осторожно спускаться, бормоча про себя: "Ничего не понимаю. У них сегодня День Открытых дверей?" Никаких позывов остановиться, повернуть обратно, а то случится что-то ужасное, не ощущалось. Да, вообще, никаких страхов. А из беспокойств — смотреть под ноги, чтобы нечаянно не упасть. За все время, что он осел невдалеке, такого не было никогда. Конечно, заглядывал на Арантрату Святогор не каждый день. Но всегда, забравшись на вершину одного из шести круглых мшистых камней вокруг, волны страха накатывали неумолимо. Одна — за другой, и одна — краше другой.

Наконец, впервые, ему удалось увидеть то, что всегда было скрыто от взгляда. А смотреть-то было, собственно говоря, не на что: потянутые от времени мхом и ягодниками бревна, настолько древние, что дерево превратилось почти в железо. Не сгнило от дождей и вьюг, а наоборот уплотнилось. А вот само железо, некогда бывшее скобами в местах стыков, превратилось — нет, конечно, не в алмаз или корунд — а в труху, имевшую форму и былой объем. От щелчка ногтя она ломалась с сухим звуком и запросто перетиралась в пыль, стоило только надавить пальцами.

Илейко показал на фигуру, образованную бревнами в центре, формой напоминающую гигантский гроб.

— Словно для гиганта даже среди метелиляйненов, — сказал он. — Как есть — каменный гроб без крышки.

Святогору захотелось узнать, каких же размеров мог достигать тот, что мог бы вместиться внутри. Он прилег, вытянувшись во весь свой богатырский рост, хотя прекрасно понимал, что диковинная форма — всего лишь результат хитросплетения уложенных неведомым архитектором бревен.

— А ведь, как пить дать — гроб, — сказал, отойдя назад для лучшего обзора, Илейко. — Только таких, как вы — двое нужно, или даже двое с половиной.

— Сколько огороженных бревнами фигур-то получается? — внезапно спросил Святогор, не пытаясь сам подняться. Ему почему-то было комфортно вот так лежать и смотреть в бездонное небо над головой.

Илейко пересчитал, обходя и перешагивая через окаменевшие бревна.

— Шесть треугольников, — сказал он, наконец, закончив. — Да шесть иных форм по краям.

— Да шесть сфер, поддерживающих этот Ковчег, — добавил Святогор. — Шесть — шесть — шесть. Число Зверя.

Голос его звучал все слабее и слабее, будто метелиляйнен засыпал.

— Погоди, погоди, какой Ковчег? — спросил лив, но великан ничего не ответил. Он закрыл глаза, и лицо его сделалось покойным и расслабленным. Казалось, он просто уснул, потому что устал. Даже прихрапывать начал. Илейко удивился: никогда не водилась за Святогором такая привычка. Он прислушался и внезапно понял, что это не храп — это поскрипывание и треск. Он сам по себе не бывает, разве что, если ломается что-нибудь.

Словно в подтверждении догадки, треск перерос в единый грохот, и на том месте, где только что так покойно лежал Святогор, взметнулась пыль. Илейко бросился к образовавшемуся пролому, но еще одна доска, тонкая, как бондарный обруч, обвалилась вниз. Тогда он лег и пополз, как, бывало, делают на неокрепшем льду.

Святогор лежал ниже на пару шагов, на такой же ровной поверхности, и ноги его прижимала упавшая следом балясина. Он не шевелился, только глаза, бесцельно блуждающие взглядом по новому помещению, куда он попал, свидетельствовали, что падение его не убило. Илейко повернулся назад, чтобы взять из своего мешка веревку и с ее помощью вытащить великана, но его движение вызвало обвал еще одной балки — она упала на ноги чуть ближе к поясу метелиляйнена. "Черт", — подумал лив. — "Словно обручами прижимает Святогора к этому гробу".

А великан не делал никаких попыток встать, освободиться от ненужной тяжести на ногах, он продолжал смотреть, но теперь его взгляд остановился на чем-то одном, пожалуй, не видимом в этом мире. Его губы зашевелились, и он заговорил, хотя вряд ли можно так назвать шепот, сорвавшийся с уст.

— Мир создан для счастья. Ни упертые метелиляйнены, ни подлые люди, ни коварная нечисть — никто из Божьих тварей не может его разрушить, как бы ни пытались, какого бы самозванца к себе в помощь не вызывали. Переполнится последней каплей чаша гнева Господнего, выплеснет он ее и забудет на время, как когда-то во времена Потопа. Лишь только Радуга будет напоминать всем живущим: есть еще время для счастья, только не несите горе ближним своим, ибо через них в Горе окажетесь сами. Смотрите на Радугу, люди, ваша эра наступает, помните, что ложь, тщеславие и гордыня никогда не останется безнаказанными (об этом и многом другом в моих книгах "Радуга 1" и "Радуга 2, примечание автора"). Ведь жизнь так прекрасна, когда никто не мешает жить!