Иешуа, сын человеческий - Геннадий Ананьев

— Римские легионеры, хотя и малым числом, но нам непосильным, запретили переправу на тот берег без их ведома и их пригляда.

Мария сникла, Иисус же, напротив, будто налился энергией, готовый к предстоящей борьбе. Пока он не мог достигнуть волей своей легионеров, чтобы раскусить их намерения, но внутренне сосредотачивался.

Когда же весь караван остановился близ берега, а возглавлявший легионеров велел прийти к нему в шатер всех купцов, Иисус понял, что это засада для него. Подошел к Марии Магдалине и не попросил, но повелел:

— Взбодрись, Мария. Переломи себя. Пусть никто не увидит твоего страха. Разбиваем шатры и возляжем, как всегда, за вечерней трапезой. Нам следует поспешить.

Купцы не сломя голову кинулись к позвавшему их, ибо они не из страны, подневольной Риму, и никакого насилия над собой не допускали. Конечно, от разговора с римлянами отказываться не считали нужным, но пошли в их шатер лишь после того, как окончили все хлопоты по устройству своих верблюдов и своих товаров на ночевку. К этому времени Иисус с Марией и слугами успел поужинать. Иисус позвал Марию:

— Пошли в шатер, — когда же опустил полог за собой, попросил: — Посиди смирно. Попытаюсь узнать, о чем говорят в шатре римлянина.

Он собрал в кулак всю свою волю и добился проникновения в римский шатер. Ничего неожиданного. Вопрошает римлянин, есть ли кто лишний в караване, особенно если такой присоединился к ним в пути? Купцы отвечают витиеватой речью, из которой ничего вразумительного понять нельзя. Тогда следует угроза полного обыска, и если при караване обнаружится не купец, не стражник, не слуга, весь товар купцов будет конфискован, сами же купцы предстанут перед судом римским за сокрытие преступника, за что по римскому закону им грозит распятие на кресте.

Заругал бы Иисус и себя, и Марию за непредусмотрительность, но разве этим поправишь дело? Прежде нужно было бы подумать: наняться ему слугой к одному из купцов, а Марии со служанкой — к другому. Ехать без своих верблюдов, без своих шатров. Выкрутились бы сейчас купцы. Теперь вот как им это сделать? Своя жизнь дороже чужой. Тем более, уговора на такой непредвиденный случай не было.

— Вот что, Мария. Не стоит пока разоблачаться ко сну. За мной придут вот-вот. Постараюсь, чтобы пожаловал один. Не отчаивайся. Все, как мне видится, закончится благополучно для нас.

Они, молча, сидели добрых четверть часа, и не оттого, что медлил Савл; он просто никак не мог определиться, идти к шатру, где, как он уже понял, находятся какие-то беглецы, с легионерами или прежде самому выяснить, кто они — эти беглецы? Сразу после разговора с купцами Савл у было все ясно и понятно: он посылает за подозрительными мужчиной и женщиной солдат, они приводят их в его шатер, и здесь он их допрашивает, но вдруг он засомневался: а что если примкнувшие к каравану — римские граждане? Купцы же не знают, кто они. Вдруг все у них по закону? Слишком смело, они едут со своими верблюдами и шатрами. Тогда получится не очень хорошо.

По существу, стоило ли считаться с такой мелочью. Можно извиниться, если что не так, но сомнение Савла почему-то все крепло, и в конце концов победила такая мысль:

«Схожу один. Если Назаретянин, все равно никуда он не денется».

Вот Иисус и восторжествовал свою победу: римлянин шел к их шатру один. И тогда Иисус попросил Магдалину:

— Не перечь, Мария, тому, кто войдет к нам; Смиренно исполняй все его повеления.

Едва Иисус закрыл рот, полог шатра резко откинулся, и вошел Савл, словно хозяин к своим слугам. И сразу воссиял:

«Он! Назаретянин!»

Как же Савлу не узнать пророка, если он самолично выступал на суде синедриона обвинителем?!

Узнал его и Иисус. Разве мог он забыть те ядовитые реплики, какие отпускал в его адрес обвинитель, ту твердость, с какой тот отстаивал чистоту закона Моисеева, то поистине глубокое знание Священного Писания и Пророков, ту прекрасную память, когда обвинитель, ссылаясь на того или иного пророка, пересказывал их слово в слово.

И не Савл, а сам Иисус попросил Марию:

— Оставь нас одних.

Она покорно исполнила повеление Иисуса, хотя это стоило ему великих усилий. Когда же она шагнула за полог, сразу не потеряла над собой контроль и опорожненным от вина мехом плюхнулась на траву в беспамятстве.

Иисус уловил звук падения Марии Магдалины, но сейчас ему было не до нее, хотя он сейчас отстаивал не только себя, но и ее тоже. Пронизывая взглядом Савла, лишая волей своей его наглой уверенности в себе, во вседозволенность, которую давала ему его миссия, Иисус одновременно как бы рубил слова:

— Ты вошел в шатер мой не гостем моим, но господином. Но кто ты? И кто я?! Ты — лжесвидетель! Ты — агент первосвященников. Ты — слуга, покорный римским сатрапам. Я же — Великий Посвященный в самой высшей седьмой степени! Мне доступно очень многое, о чем ты даже не имеешь понятия. Я сейчас смогу за такое оскорбление чести моей лишить тебя разума и заставить утопиться в Евфрате при глазах свидетелей. Но я не стану этого делать. Пока. Я приглашаю тебя к разговору. Возляжем как други, как равные.

Савл, не отдавая даже отчета в своих действиях, безвольно подчинился. Иисус же еще более поверил в свою окончательную победу над посланцем прокуратора и римским слугой. Не крикнул солдат самонадеянный, мечтавший о карьере при дворе прокуратора и даже в Риме, а возлег на войлочном паласе, удобно подложив под бок подушку.

Можно продолжать.

— Я предлагаю тебе проповедовать именем моим, встав в ряды апостолов. Я воскрес и вознесен в лоно Отца моего Небесного, и это так. Истину говорю тебе. То, что ты видишь, не есть то, что ты видишь. Ни ты, ни легионеры твои не сможете ничего мне сделать. Вы все погибнете в Евфрате, если попытаетесь меня арестовать. Но я не желаю вашей смерти. Мне она не нужна.

Савл молча, слушал и, как понял Иисус, внутренне не противился его слову. Сломлен окончательно. Подчинен и духовно, и телесно. Иисус даже не ожидал столь легкого торжества своей воли.

— Легионеры поверят всему, что ты им скажешь. Вы воротитесь в Иерусалим без проблем. Там ты найдешь брата моего, Иакова, что сейчас во главе апостолов, и расскажешь ему о встрече со мной как о знамении, а она и есть знамение. Вместе с апостолами понесешь именем моим Живой Глагол Божий о Царстве Божьем на земле Израиля и на всей остальной земле, во всех иных странах.

— Но я не приемлю отступничества от Закона. Правоверие только в верности заветам Господа, заключенным с Авраамом и подтвержденным с Моисеем. Они — на скрижалях.

Не хватает еще этого! Неужели Савл уходит от влияния его, от гипнотических чар. Похоже, нет. Но вера в непогрешимость Закона, впитанная с молоком матери, крепко сидит в нем. Нужно, выходит, еще и переубеждать твердым словом. К тому же привлекательным словом.

— Перед вознесением своим я сказал апостолам: закон Моисеев обветшал, а в мехи старые не льют вина молодого. На суде синедриона я сказал, и это ты слышал, что вера для всех, а не только для народа избранного, имеет завтрашний день, ибо объединит духовно весь мир. Священниками же этой новой веры, нового духовного объединения станут из народа избранного. И если помнишь, слово мое нашло полное понимание мудрых старейшин. Они увидели большое будущее новой веры и одели меня в белые одежды. Но об этом у нас с тобой разговор впереди. Прежде ответь мне о своем выборе: либо ты по доброй воле своей бросаешься в Евфрат и гибнешь в водах его, с тобой тонут и те, кто здесь под твоей рукой, которые кинутся тебя спасать и не выплывут на берег; ты же останешься в памяти народа своего как злой гонитель свободной мысли, свободного слова, гонитель мечты о царстве обездоленных и сирых; либо ты, преображенный по слову моему, полученному в видении, входишь в круг первоапостолов под именем Павла и проповедуешь о Царстве Божьем на земле именем моим? Ответь твердо и поклянись!

— Принимаю слово твое и клянусь до конца дней своих проповедовать именем твоим при одном условии: не бездумно повторять тобой говоренное, но дополнять тебя, искать еще лучшее, что привлекало бы к новой вере не только нищих и убогих, даже имущих. Равенство всех — пустая мечта. Равенство возможностей — вот основа доброй жизни, основа процветания народного. А кому быть выше, кому ниже, Господь даст по заслугам каждого…

— Я никогда не отрицал и теперь не отрицаю этого. А говорил и говорю о свободе духа, о равенстве всех перед Отцом моим Небесным.

Не минуты шли, а часы в этой беседе. Уже далеко ночь перевалила за свою середину, а в шатре не утихал разговор, владел которым Иисус. Мария уже очнулась давно и прислушивалась к доносившимся из шатра словам и начала понимать, что он не враждебный, а дружеский — она едва сдерживала слезы радости, боясь ненароком всхлипнуть либо даже пошевелиться, чтобы не спугнуть мирность шатра. И только ее губы беззвучно шептали мольбу к Господу, чтобы не отвернул он лика своего от Сына Божьего. Его Сына.