Коллапс - Джаред Даймонд

Помимо оленей и тюленей, игравших важную роль в рационе гренландцев, небольшим подспорьем была для них охота на мелких млекопитающих (в основном зайцев), морских птиц, куропаток, лебедей, гаг, китов, а также сбор мидий. Что касается китов, их добыча была эпизодической и, скорее всего, сводилась к тому, что охотники забивали случайно выброшенное на мель животное; при раскопках гренландских поселений не обнаружено гарпунов или других орудий китобойного промысла. Все мясо, которое не съедалось сразу — как домашнего скота, так и добытых на охоте животных, — высушивали в сарае-скеммуре: такие сараи строились из камней без связующего раствора, чтобы ветер проходил в щели между камнями и высушивал мясо, и располагались на ветреных участках, например на вершинах холмов.

Загадкой стало феноменально ничтожное количество рыбьих костей, обнаруженных в мусорных кучах при археологических раскопках, причем этот факт еще более удивителен, если учесть, что обитатели гренландской колонии были прямыми потомками норвежцев и исландцев, которые уделяли рыбалке много времени и сил и с превеликим удовольствием питались рыбой. Рыбьи кости составляют существенно менее 0,1 процента от всех костей, обнаруженных при раскопках гренландских поселений, в сравнении с 50–95 процентами в Исландии, Северной Норвегии и на Шетландских островах. Например, археолог Томас Макговерн обнаружил всего лишь три рыбьих косточки в мусорной куче на ферме района Ватнахверфи, поблизости от которой расположены озера, изобилующие рыбой. Джордж Ньюгорд нашел только две рыбьи кости, перебрав более 35 тысяч костей животных в мусорной куче на гренландской ферме Ц34. Даже на участке GUS, где найдено рекордное количество рыбьих костей — 166 штук (что, впрочем, составляет всего 0,7 процента от общего количества обнаруженных там костей), — 26 принадлежат треске; рыбьих костей всех видов в три раза меньше, чем костей одного-единственного вида птиц (а именно куропаток) и в 144 раза меньше, чем костей млекопитающих.

Эта малочисленность рыбьих костей кажется особенно невероятной, если знать, как много здесь рыбы, — сейчас морская рыба, особенно пикша и треска, является первым и основным экспортным товаром Гренландии. Форель разных видов столь изобильно населяет все реки, ручьи и озера Гренландии, что иногда ее можно поймать голыми руками — например, однажды на кухне хостела, в котором я жил в Браттахлиде, на столе лежали две большие форели, весом около двух фунтов каждая и не меньше 20 дюймов в длину; моя соседка по хостелу поймала их руками в маленьком пруду, откуда они не могли уплыть. Гренландские скандинавы, несомненно, не уступали ей в ловкости и, кроме того, могли ловить рыбу во фьордах сетями — как и тюленей. Если даже сами они почему-то не желали есть эту рыбу, они могли бы скармливать ее собакам, тем самым экономя тюленье и другое мясо для себя.

Каждый археолог, занимающийся раскопками в Гренландии, сначала отказывается верить, что гренландские скандинавы не ели рыбы, и выдвигает гипотезы о том, где могут находиться рыбьи кости. Может, у скандинавов существовало правило — съедать всю рыбу не далее чем в нескольких футах от береговой линии, в местах, которые сейчас скрыты под водой из-за проседания дна? Может, они скармливали все до единой косточки коровам; может, использовали эти кости для удобрения или сжигали? Может, собаки утаскивали рыбьи скелеты подальше от домов, в поля, специально подобранные с тем расчетом, что впоследствии археологи именно эти места обойдут своим вниманием и не станут их раскапывать, и особенно следили за тем, чтобы не принести какую-нибудь рыбину обратно к дому или к мусорной куче, чтобы там ее случайно не нашли те же археологи? Может, у гренландцев было так много мяса, что рыба была попросту лишней? Но зачем они тогда разбивали и разламывали кости, добывая костный мозг? Может, мелкие рыбьи кости успели сгнить? Но условия в Гренландии такие, что в мусорных кучах сохраняются даже личинки насекомых и шарики овечьего помета.

Основной недостаток всех этих объяснений отсутствия рыбьих костей в мусорных кучах в поселениях гренландских скандинавов заключается в том, что гипотезы так же хорошо применимы и к поселениям гренландских инуитов, и к исландским и норвежским поселениям; однако и там и там рыбьи кости имеются в изобилии. Кроме того, гипотезы никак не объясняют отсутствие в раскопках гренландской колонии рыболовных снастей, крючков, грузил для лесок и сетей, которые в большом количестве представлены в других скандинавских поселениях.

Я предпочитаю признать факт без околичностей: хотя гренландские скандинавы вели свое происхождение от норвежцев, которые были знатными рыболовами и «рыбоедами», у них могло сформироваться табу на лов и поедание рыбы. У всех народов есть те или иные достаточно произвольные пищевые табу, которые служат, в частности, для того, чтобы отделить себя от других: мы, чистые и праведные, не едим всякие гадости, которыми упиваются все эти извращенцы. Эти табу в основном относятся к различным видам мяса и рыбы. Например, французы едят улиток, лягушек и конину, жители Новой Гвинеи — крыс, пауков и личинок некоторых жуков, мексиканцы едят козлятину, полинезийцы — морских кольчатых червей; все эти продукты очень питательны и (если вы заставите себя их попробовать) вкусны, но большинство американцев с негодованием отказались бы от такого угощения.

Что касается первоначальных причин, по которым формируется табу на тот или иной вид мяса или рыбы, они связаны с тем, что в мясе гораздо быстрее и с большей вероятностью, чем в растительной пище, развиваются бактерии и одноклеточные, приводящие к пищевым отравлениям или к заражению паразитами. Это особенно вероятно в Исландии и Скандинавии, где используются различные методы сквашивания для долгосрочного хранения рыбы «с душком» (как сказали бы непосвященные — попросту тухлой), причем некоторые из этих методов чреваты заражением рыбы анаэробными микробами, вызывающими смертельно опасное заболевание — ботулизм. Самое тяжелое состояние, которое мне пришлось испытать (хуже даже малярии, которая также «подарила» мне весьма неприятные ощущения), было связано с отравлением креветками, купленными на рынке в Англии, а именно — в Кембридже. Несколько дней я пролежал в постели с такими симптомами, как боль в мышцах, головная боль, рвота и понос. Этот случай лег в основу моей гипотезы о том, что произошло со скандинавами в Гренландии: возможно, Эйрик Рыжий в первые годы жизни в гренландской колонии точно так же отравился несвежей рыбой. По выздоровлении он начал рассказывать всем, кто был согласен его слушать, что рыба — очень вредный для здоровья продукт, и мы, приличные и порядочные гренландцы, никогда не будем есть эту дрянь, которой питаются всякие оборванцы-рыбоеды в Исландии и Норвегии.

Неблагоприятные для скотоводства условия Гренландии означали, что для выживания гренландским скандинавам требовалась сложная, многоуровневая интегрированная экономика. В данном случае это подразумевало интегрированность как во времени, так и в пространстве: разным видам работ отводилось определенное время, а разные фермы специализировались на производстве разных продуктов, которыми они потом обменивались друг с другом.

Чтобы понять как распределялась работа по сезонам, начнем с весны. В конце мая — начале июня наступал краткий, но очень важный период охоты на тюленей — мигрирующие виды в это время стаями двигались вдоль внешнего побережья Гренландии, а постоянно обитающие тюлени выходили на берег для рождения потомства и, естественно, являлись легкой добычей. Летние месяцы — с июня по август — были самыми хлопотливыми: стада на пастбищах, коров пора доить и заготавливать молочные продукты; часть мужчин отравлялась на полуостров Лабрадор для заготовки строительного леса, другие отплывали на север для охоты на моржей, а из Европы и Исландии прибывали торговые суда. Август и начало сентября — время заготовки сена: надо было спешно косить, сушить и складывать в стога траву, после чего наступала пора возвращать коров в стойла и загонять овец и коз поближе к жилью. Сентябрь и октябрь — сезон охоты на северного оленя; а зима с ноября по апрель проходила в заботах о животных, в домашних делах — прядении шерсти, ремонтных работах, обработке моржовых клыков; эта идиллическая пастораль, однако, омрачалась постоянной тревогой о том, что запасы сена для корма скота, запасы мяса и молочных продуктов и дров для приготовления пищи и обогрева жилища могут закончиться раньше, чем настанет весна.

Помимо временного распределения работ, имело место также и пространственное — т. е. распределение различных видов деятельности между различными фермами и участками, так как даже самая богатая гренландская ферма не обладала всеми ресурсами, необходимыми для выживания. Пространственная интеграция включала взаимодействие между обитателями внутренних и внешних участков фьорда, между фермами, расположенными в низинах и на склонах гор, и между бедными и богатыми фермами. Например, хотя лучшие пастбища располагались в низинах, в глубине внутренних фьордов, охота на северного оленя происходила на возвышенностях, которые, в свою очередь, были менее пригодны для выращивания и заготовки сена из-за более низких температур и короткого вегетативного периода. Охота на тюленей проходила на внешнем побережье, где холодные туманы, соленая водяная пыль и холод препятствовали сельскохозяйственной деятельности. Эти места для охоты на тюленей становились недоступными для жителей внутренних фьордов, когда последние замерзали и оказывались забиты айсбергами. Следовательно, гренландские скандинавы охотились на тюленей и оленей в местах, где те водились, а затем перевозили добычу туда, где обитали сами, — в низины на берегах внутренних фьордов. Например, кости тюленей во множестве имеются в мусорных кучах самых высоко расположенных ферм, в нескольких десятках миль от внешнего морского побережья, — значит, туши тюленей доставлялись сюда, несмотря на значительное расстояние.