Расстаемся ненадолго - Алексей Кулаковский

Комендант поднялся Илье Ильичу навстречу, пригласил сесть, сам сел лишь тогда, когда посетитель принял приглашение, склонил голову в ожидании начала разговора. Небольшого роста, тучный, коротконогий. Голова гладко выбрита, хоть и брить-то было нечего. На плоских щеках, раздвоенном подбородке, если приглядеться, торчала реденькая и, верно, жесткая рыжеватая щетинка.

– Я прошу сделать мне извинение, – заговорил он по-русски, – что не мог принять вас раз-раз… Чем могу служить?

Илья Ильич изложил суть дела и потребовал, чтобы школьница была сейчас же освобождена. Комендант потрогал пальцем подбородок, потом оберские нашивки на воротнике кителя, сделал вид, что весьма озабочен делом, о котором только что услышал.

– Мне очень, очень жалею, – подняв безбровое лицо, заговорил он. – Я пришел тут, чтобы делать русские люди добро. Мой фатер это… отец, долго жил в России… Он фермер, в прошлую войну попал в русский плен. Русские он долго вспоминал, научил меня говорить, как вы. Я очень, очень жалко и буду постарайся сделать все, что будет есть. Только гестапо не раз-раз слушать меня, у них свой глаз, ухо, нос. Я ваш служба, – заключил он и протянул Илье Ильичу руку.

Проходя мимо жандармов в приемной, Переход посмотрел на них с презрением. Он уже не очень сожалел, что пришлось так долго простоять на том месте, где когда-то стояла мусорница. Он был уверен, что девочку скоро освободят, она вернется в школу, и все встанет на круги своя.

Он только на минуту заглянул в свое ведомство, чтобы передать кое-какие распоряжения заместителю, и сразу направился в школу. Надо было восстановить порядок, провести несколько уроков вместо сорванных.

Однако едва Илья Ильич вошел в школу, как все его надежды рухнули: в школе – ни души, лишь уборщица понуро слонялась по пустым классам с длинной метлой в руках.

Всю ночь Илья Ильич не спал. Встал он чуть свет, поспешил на улицу: не терпелось посмотреть, начнут ли собираться ученики. А если кто-либо не придет, надо будет зайти к директору школы, посоветоваться, что делать. Может, послать учителей к родителям, да и самому сходить, поговорить с людьми, убедить их, что школа будет работать без помех.

Предвесенний рассвет робко, как бы нехотя, но все больше и больше уступал место знобкому слякотному утру. На улице черным-черно, хоть небо сыпало что-то похожее на снег. Первый месяц весны, а подмораживало… Холод в эту пору сильней донимает человека, чем даже в разгар зимы. Илья Ильич поднял воротник своего надежного в подобных случаях пальто, однако все равно холодило, дрожь так и пробирала все тело.

Он быстро пошел по улице к школе. Озноб по оставлял его, под ногами хлюпало. Чтоб не ввалиться впотьмах в какую-нибудь яму, Переход все время смотрел под ноги.

…На дороге стоял столб, какого раньше здесь не было, и Илья Ильич чуть не стукнулся об него лбом. Столб мокрый и, верно, до неприятности холодный…

Илья Ильич удивленно поднял голову и – отшатнулся, словно чем-то острым ударили его в грудь: на перекладине вверху что-то висело… Озноб сковал ноги и руки, страх вдавил голову в воротник, и уж не поднять глаз, чтобы рассмотреть…

Он бросился бежать. Бежал, не разбирая дороги, брызги грязи разлетались из-под ног. И не знал Илья Ильич в ту минуту, почему он бежал: то ли спасался от жуткого зрелища, доселе невиданного, то ли за помощью к людям, то ли просто хотел убежать из местечка, чтоб никогда больше не видеть ни этой школы, ни учителей, которые пустили в класс фашистов, ни семьи своей, которая вот уже скоро год не дает ему жизни…

Не заметил, как добежал до квартиры директора. Остановился под окном на улицу, постучал. По лбу, щекам, за шею текло что-то холодное, и не понять, пот это или снежная пороша, сыпавшаяся с хмурного неба.

– Одевайтесь! – закричал Илья Ильич своему коллеге. – Скорей одевайтесь, бежим!

Директор выскочил с пальто в руках.

– Что такое, Илья Ильич, что случилось?

– Бежим!

Илья Ильич побежал к школе. Директор едва поспевал за ним, надевая на ходу пальто.

Неподалеку от школы Переход остановился, подождал директора.

– Видели? – спросил он, показывая на виселицу. – Когда они это сделали?

– Не знаю, Илья Ильич, – растерянно, плаксиво, испуганно ответил директор. – Вчера я здесь почти не был…

Плечом к плечу, словно держась за руки, они приблизились к столбу. Илья Ильич глянул на перекладину и задрожал еще больше: он узнал девочку, которую день назад увели из школы гестаповцы. Скорбно понурил голову, снял шапку и долго стоял, глядя лишь на мокрый комель столба. Небо все сыпало и сыпало порошу с дождем, воротник пальто обвис, ледяные струйки стекали по седым волосам, за шею. Но он не чувствовал этого, он думал о девочке. И представлялось ему – девочка и сейчас дома с отцом и матерью. Только не такая, как тут, а маленькая, с беленькими и мягкими, как шелк, волосенками, с сине-голубыми глазами. Когда-то Илья Ильич носил ее на руках. Отец ее тоже учитель. Работали они в одной школе, дружили, хоть тот был помоложе. В первые дни войны много спорили, даже ссорились. Сейчас он в партизанах… А мать, верно, и не знает… Или знает, да не может прийти, или уже нет в живых…

– Наденьте шапку, – сказал директор, дрожа от холода, комкая в руках кепку с подшитыми наушниками. – Голову застудите.

Он не так жалел эту голову, как сам хотел скорее надеть кепку: появилось ощущение, будто волосы, брови начали смерзаться.

Илья Ильич молчал. Директор заглянул ему в лицо и отвернулся, вздохнул глубоко: теперь только заметил, что его давний друг горько плачет.

Жарский оставил мысль о школе, переживал, мучился и совсем не знал, куда кинуться, куда податься, к кому обратиться за советом, у кого просить помощи. Илья Ильич к концу лета возобновил свои хождения по деревням. Он пришел к убеждению, что, если бы не комендант, не его чудовищное вероломство, школы могли бы работать в местечке. Вся беда, гарнизон здесь большой, комендант попался никудышный, с черной душой. Там, где нет гарнизонов или поменьше они, не будет подобных помех.

И пошел Илья Ильич с этой убежденностью по школам, квартирам учителей. В неустанных скитаниях своих попал он и в хату лесника, где жил Генька Мухов.

Был уже вечер. Над хатой тихо шептался осинник, изредка сбрасывая на обросшую мохом крышу желтый лист. Поодаль тускло отсвечивал густой ольшаник, а еще дальше поднимался, закрывая горизонт с запада, молодой ельничек. Возле хаты ни души, хоть явно хозяйка где-то здесь: на огороде, что тянется в глубь леса, стоит корзина с молодой картошкой, рядом лежит лопата. Из хаты доносится капризный плач ребенка.

Илья Ильич толкнул дверь, но она оказалась на засове. Побренчал щеколдой, и детский плач утих. Но никто к двери не подошел. Может, в окно смотрели на пришельца? Илья Ильич постучал еще раз и хотел уже повернуть назад, как вдруг к ногам шмыгнула, поднялась на задние лапы огромная, с доброго волка, собака.

– Гол, гол! – закричал кто-то из леса, и собака присела, виновато высунув язык.

Илья Ильич обернулся. Из сосняка вышел с корзиной на локте молодой, до черноты загорелый человек в военной гимнастерке и в черных штатских брюках, забранных в сапоги. Головки сапог были влажны от росы.

– Неужели такой урожай на грибы? – удивился Илья Ильич, заглянув в корзину, словно человек этот знаком ему давным-давно.

– Грибов-то много, да собирать некому, – ответил Генька. – А вы к леснику?

– Нет… – Илья Ильич замялся. – Я, видите ли… Давайте сразу познакомимся, – он протянул полусогнутую руку, будто хотел что-то взять. – Я Переход, заслуженный учитель.

– Мухов, – назвался Генька.

– Товарищ Муха?

– Мухов, – повторил Генька.

– Ага, извините, тогда я, пожалуй, к вам.

– Лёдя! – крикнул парень в окно, и в тот же миг дверь в сенцы отворилась.

В хате Лёдя боязливо уставилась на незнакомца, но, узнав, что это не полицейский и не партизан, успокоилась. В белом легоньком сарафанчике, босая, смугленькая от загара, она чуточку напоминала куклу. Возле кровати висела люлька, прикрытая тонкой домотканой постилкой.

– Старики наши где-то загостились, – улыбаясь, сказал Генька, – вот мы и остались вдвоем.

– Втроем, – поправил Илья Ильич. – Это же ваша? – с умилением глянул он на люльку.

– Мой наследник, – с гордостью ответил Генька, а молоденькая мама свесила косички над люлькой, засмеялась, счастливая.

– У меня к вам чисто профессиональное дело, – начал Илья Ильич.

Генька слушал, чувствуя себя неловко: никогда никаким учителем себя не считал, хоть проучился три года в физкультурном институте.

– Будете преподавать физкультуру, – говорил ему Илья Ильич, а он понятия не имел, как это преподавать ее: учить детей играть в футбол или объяснять им, что такое спорт и для чего он нужен?

– Если не физкультуру, то военное дело, – продолжал Переход. – Теперь таких людей поискать…