Смотритель. Стихотворения 2010—2016 гг. - Александр Петрушкин

[Тыдымский Ной]

Венчая Пана с местной мошкарой,помашет пруд воздушною рукой,перебирая анальгины нервно.Чем запалился [?] перед нами он,стоящий перемазанным мукой,с канальей дождевой и прочей скверной

компанией из женских тополей,лакающих [как псы] своих ветвейокрошку пуховую в отраженье,где лошадь, проходящая сквозь твердь,разносит бубенцы [как будто смертьсвоё уже признала пораженье]

и лепит из снежков своих копыттех, кто до рождества в воде укрыт —пока не взрезана в крещение пилоюона – и чертит круг над полыньёй,и человека ищет [под коройсвоею] пруд немеющей рукою.

И лошадь разминает позвонкидыша над тёмным видом – далекиизвилины воды [задышанной и тесной],и тихий плотник или местный Нойидёт по воздуху со всей своей семьейпод мошкарою снега занебесной,

несёт свой род, как сосны, издали.И отрывает лошадь лепестки своихголяшек, чтоб семье ответить,приветствуя освобожденье води только бубенцы всё наперёдмолчат и знают, и звенят беспечно.(22/11/13)

«Я научил ад говорить, собой…»

Сергею Ивкину

Я научил ад говорить, собойкак манной кашей липкой и губастой,его перекормив – своим однимприсутствием и чёрно-белой пастой.Такой пленэр на выезде, такой,что, проведя по воздуху сухойрукой – царапины оставишь в известковомего нутре. Точи же кисть, малыш —его пораним мы – как бы кишмиштопча то босиком, то сапогами,то доставая с помощью старухобрубок воздуха в котором не заснуть,то еблей занимаясь в быстрой ванне.

Иди со мной скорее, дурачок,мы нарисуем топь, электрошоквнутри зеркал коцитовой конюшни,и наши мамки, ад переведя,застанут сад, ничо не говоря,из живота достав щенков, как лунки —мы полетим с тобой сквозь тихий адкрольчих, щенков с оленьими глазами,переводя на русский славный матто, что они везде поспели сами.

Но не сказать, что будешь ты другимпод этим ли шершавым – что там с нимпод светом вездесущим, будто чурки? —под этим ли входящим, будто клинв древесную породу с любой дурки [?] —где пацанва проходит сплошняком,лакая шнапс провисшими губамис ланит, прибитых к косточкам соском,как вереница смерти перед снами —вишневая по вкусу – будто лёд,висящий на ветвях у тёмной спицытелеэфира местного, что в рот,забился, вспомнив то, что мы – ресницы,

что это Бог взирает свысокана всех животных с тёплыми глазами,и расширяется, как будто свет тропа,пока свой ад мы кормим словарями.(28/11/13)

[Восемнадцатилетие]

Я начинаю старость, как себемужик строгает гроб, когда за сорок,когда губа у старших из детейувлажнена давлением из сонной

страны, где стая жидких обезьянстремится отвердеть до безразличья,с которым копоть ляжет на изъян,как бы мужчина твой косноязычный,

чтоб в форточку альпийскую смотретьи приходить в себя ещё все сорок,оставленные дочерью мне, лет,снимая освещение и морок

с прозрачной геометрии вещей,лишая их имён и нашей скорби,что скоро станем младше мы детейсвоих, то, что их смерть совсем несносна,

то, что их смерть не знает ничего,болтается, как тряпка и снаружи,что дочь уже, почти что мой Орфей,меня выводит из себя наружу,

где в каждой линии её худюших руквоспоминание о сжатом в поле клёнеи негативы длинных тополей,как стрекоза, рисуют в тьме поклоны,

где боль сороколетняя, как светвсегда доотвечать стремится больше,чем мы поймем из этих длинных рук,которыми когда-нибудь уколешь

надутый шарик смертности моей,летящей внутри шарика и дочки,что расширяется и лает на ответ,прося то свет из спутанных ветвейто ясность, смятую, как слепота, до точки

когда пройдёт каких-то сорок лети женщина, пока что некрасивобеременна, несёт меня в руке,как в животе в другую половину,

где дочь моя, прозрачная как тьма,сужается в клубок или котёнка,и видит в сне, конечно, не меняа белый шум пурги моих осколков.(02/12/13)

«Промокнет снег – проплачется наружу…»

Промокнет снег – проплачется наружу[его] земля – и с кем летит перо?на крыше? чердаке? – сносима стужаи дерево [как стены] повелопоближе к корню русского – Бестужеввъезжает в темень, как в своё село,и озера становится круг уже,и падает на нёбо, и – светло.Такой пейзаж – в кусту горящем видишь —КТО АНГЕЛ ТАМ? И ГДЕ ЕГО ЧИСЛО?

«На высоте, в единственном числе…»

На высоте, в единственном числе,как выход в тесноту своих вагонов,стоящий проводник, что помнит теньпасущихся навстречу перегонов,торчащих, как коровы в черепахкамней голодных – с холода и мраза,мерцает словно ужас, а не страх,посередине космоса и глаза.На вылете из зрения – на мигон ощутил, что катится лавинойв него исправной жизни механизм,которая то кажется невинной,то длинной, как финальный ангел, тозамедленной, как хромосомы в кадрысложившись, переходят не на вой,на умолчанье голоса. Покатыбока дыханья тёмного его —он, показавшись зрению, вернётсяв своё – что несущественно – житьёсреди руин письма на дне колодца,на высоту, которая внизуне чует дна, проваливаясь вышепока летит не контур в пустотуа тёплое ведро – безвидно хныча.Он взял с собой назойливых синиц,которые с бумагой подгорают,пока что их двухкамерные рты —в рой медных пчёл воткнувшись– в стыд истают,пока здесь существует лишь пока,смахнувши слепоту в хрустящий хворост —гремит, несясь внутри себя – рекагоризонтальная, как изморозь,теперь уже не бойся

Конец ознакомительного фрагмента.