Раб - Андрей Хорошавин

И тут он понял, что не спит.

«Но, что происходит. Где он. Как попал в этот мрак. В это гремящее, пахнущее бензином, ни на минуту не останавливающееся в дикой пляске тесное пространство. Почему он тут голый? Где Мара?»

Пространство метнулось вниз. Он получил удар по спине и затылку. Теперь рывок вправо – он тут же получил удар по пяткам. Тряска всё время сопровождается каким-то не то гулом, не то воем. Этот звук – фон для происходящего. Что-то знакомое в этом звуке. Совсем, совсем знакомое. Он прислушался и вспомнил. Так звучит двигатель автомобиля во время быстрой езды.

«Но откуда. Откуда тут автомобиль. И что он тут…».

Он дёрнулся, пытаясь приподняться, и снова ударился затылком. И тут до него дошло. Это трясущееся и подпрыгивающее пространство – багажник автомобиля и он в этом багажнике. Куда? КУДА-А?!

Страх. Холодный страх. В панике он начинает биться затылком, коленями, пятками обо всё вокруг и кричать. Кричать дико и в то же время жалобно, как попавшийся в петлю зверь.

Через некоторое время тряска прекратилась. Он услышал, как снаружи бухнула дверь. Шаги. Почувствовал, как пространство распахивается над ним. Спину обдало сырым холодным воздухом. Он поднял голову. В глаза ударил ослепительный белый свет и послышался человеческий голос:

– Ты чё, пидор разорался? Голос прорезался? Я тя щас успокою. – Андрей попытался, что-то сказать. Но в горле сухота. На зубах скрипят частички пыли. Вместо слов изо рта вырывается только хрип. Снова этот голос. – Ты чё, не понял? – И тут же на его лицо обрушился страшный удар. Звуки исчезли, будто в уши набили ваты. Внутри головы слышится звон. Он больше не ощущал своё тело. Только голова и сыплющиеся на неё удары. С каждым ударом звон становился всё тише. Вспышки слабее. Тело и голова отделились друг от друга и разлетелись в разные стороны.

Тишина.

Она смотрит ему прямо в глаза, своими огромными чёрными виноградинами. Её узкие длинные пальцы обнимают его шею. Печёт солнце. Вокруг плещется море, бросая в глаза солнечные блики. Он пытается поцеловать её, но огромная холодная волна вырастает у неё за спиной и накрывает их с головой.

Лает собака. Он захлебнулся. Он сделал вдох, закашлялся и открыл глаза. Вернее один глаз и то до половины. Со всех сторон на него бросилась боль. Как стая голодных крыс, она впилась в него острыми зубами и грызёт, грызёт. Он снова закашлял. Тело согнулось от спазма и его вырвало. Рвало долго и обильно.

Под собой он чувствовал тёплый песок и траву. Ещё одна холодная волна накрыла его с головой. Собака лает над самым ухом. Он свернулся, поджал колени к животу. Тело содрогалось. Нестерпимо болела голова, постоянно вызывая приступы рвоты. Но желудок, похоже, уже опустел, и его вывернуло одной слизью смешанной с желчью. Рук он по-прежнему не чувствовал.

Он попытался перевернуться с бока на живот и встать на колени. Голова всё так же далеко от тела. Ни какой координации. Перед глазами всё плывёт. Фокуса нет. Он упал.

Опять он попытался открыть глаза, но по-прежнему видел только одним, правым глазом. Над ним голубое небо. Слышится шуршание листвы. Собака, не прекращая лает и лает и этот лай отдавался внутри головы ударами кузнечного молота. Почему она не замолчит. Он устал. Ничего не нужно. Лишь бы кончилась боль. В голове мелькнула мысль: «УМЕРЕТЬ».

– Китаец, ты охуел?! – Двое стояли над распростёртым на песке телом мужчины. На голове мужчины не найти живого места. Сплошная гематома. Из синевы вспухших век, поблескивает зрачок правого, ещё не окончательно заплывшего глаза. Нос вбит в эту сине-бурую опухлость. С клочьев губ, на песок тянутся кровавые нити. Ушные раковины сломаны. В них запеклась кровь. Кровь на шее и плечах. Волосы слиплись. Кожа под ними иссечена до кости и покрыта корками засохшей крови. Руки стянуты за спиной куском проволоки. Кисти посинели. На теле нет одежды. Из окровавленной дыры, образовавшейся между остатками носа и подбородком, доносится хриплое дыхание. Песок вокруг промок от воды. Рядом пустое ведро. Поодаль стоит автомобиль с раскрытым багажником. Белая Тойота Марк-2. К бамперу привязана большая чёрная овчарка. Она разрывается от лая, пытаясь дотянуться жёлтыми клыками, до ног лежащего мужчины. – Ты на хера его так уделал? А если не довезём? – Тот, который говорил, был высокого роста, худой, одет в закамуфлированные брюки и футболку. На голове зелёная бейсболка. На ногах поношенные кроссовки. Скуластое с острым небритым подбородком лицо. На орлином носу – тёмные очки. Кожа на лице почти чёрная – то ли от загара, толи это её природный цвет. – А если он сдохнет по дороге. – Он курил, и сбрасывал пепел на ноги лежащего, вскидывая вверх после каждой фразы, узловатые, увитые толстыми жгутами мышц руки. – Портной ни копейки не заплатит – раз, и куда потом труп девать – два. Ты точно охуел, Китаец. Мамой клянусь. – Пристукнув по сигарете корявым, как ветка пальцем с наколотым на нём перстнем, он секунду наблюдал, как оторвавшийся комочек пепла медленно летит вниз, а за тем снова глубоко затягивался, качал головой и выпускал облако серого дыма.

Рядом стоял тот, кого называли Китайцем.

Ниже на две головы, в ширину, он раза в два с половиной превосходил говорившего. Голова обрита наголо – лысый квадратный человек. На бледном плоском лице выделялись только глаза. Большие и раскосые, с длинными белыми ресницами, они занимали половину лица. Зрачки не имели цвета и почти сливались с белками – как две бледно-зелёно-жёлтые и мутно-прозрачные виноградины. Лицо расходилось широкими скулами. Маленькие ушки влипли по бокам черепа. Узкий лоб надвинут на глаза. Начисто выбритая нижняя челюсть выдавалась вперёд, и оканчивалась трогательно-нежным женским подбородком. Сплюснутый широкий нос. Тонкие бледные, почти белые губы сжаты и выгнуты уголками вниз.

У него крепко сбитая атлетическая фигура с короткими массивными руками, которые оканчивались маленькими, перепачканными кровью пухлыми кулачками. Одет он, как и первый в камуфлированные брюки, только футболка была чёрного цвета да вместо кроссовок, на ногах чёрные пехотные ботики с высоким берцем. Толстые ноги широко расставлены.

– Довезём. – Китаец оскалился половиной рта. – Щас подышит, и дальше поедем.

– Если сдохнет – я не при чём. – Высокий говорил медленно, будто лил густой мёд. – Отвечать перед Портным сам будешь.

– Не ссы, Гнутый. – Он толкнул ботинком начинающего шевелиться мужчину. – О, видал. Оживает.

– Надо ему руки развязать. Совсем посинели.

Китаец легко и привычно, как мясник свиную тушу, перевернул лежащего на живот и раскрутил проволоку, освободив запястья. Руки, будто отдельно от тела, тяжело развалились по бокам и упали на песок. Лежащий застонал и снова закашлялся.

– Отойди, а то ботинки заблюёт.

– Я ему заблюю. Найда, фу! – Китаец замахнулся на овчарку. Та метнулась под автомобиль и затихла. – Оклемается. Мара сказала, что он здоровый и крепкий. Ещё попашет.

– Твои дела. – Гнутый снял очки и посмотрел на часы. – Через полчаса трогаем, иначе не успеем дотемна.

Он почувствовал, что у него есть руки. Но лучше бы их не было. Непослушными снопами они валялись рядом с телом, и то, что в них происходило, назвать болью, значило не сказать ничего. Сколько времени прошло до того момента, как он смог пошевелить пальцами, не известно. Ещё через некоторое время он смог опереться руками о песок и сесть. Тут же живот скрутило вновь. Но его не вырвало. Просто спазм.

С усилием раздвинув веки глаза, он огляделся. В блёклых прозрачных разводах, перед ним белел открытым багажником автомобиль. Вокруг редкие деревья. Песок вперемежку с травой. Вниз по склону уходила колея дороги. Справа метрах в пяти стояли двое и смотрели на него. Только всё это виделось как сквозь облитое маслом стекло. Он смотрел и не верил в то, что видит. «Это сон. Господи, пусть это будет сон».

Тот, что был ближе и меньше ростом заговорил:

– Ну, что Ромэо, бля? Проснулся? – Второй усмехнулся и не сказал ничего.– Наёбся, бля? Теперь будешь отрабатывать за всю хуйню. Пизда, бля, она дорогая нынче. – Он хохотнул, оскалившись половиной рта, и его страшные глаза сделались почти белыми. – Короче, Гнутый. – Он повернулся к высокому. – Поехали уже. Ни хера ему не будет.

– Тебе видней, Китаец.

– А хули, ты сразу съезжаешь?

– Ты его исхуярил, не я.

– Короче, бля…

– Пи-ить… – Он не узнал свой голос. Это были какие-то животные звуки. Человек так говорить не мог.

– О. – Китаец с удивлением уставился на Гнутого. – Говорит.

– Дай ему воды.

– Я ему яйца отрезал бы за Мару.

– За Мару? За шалаву эту?

– Заткнись, бля.

– Да она шмара малолетняя.

– Заткнись, бля, говорю по-хорошему!

– Она без этого, – Гнутый, не обращая внимания на угрозы Китайца, изобразил жестом половой акт, – не может. Её только, наверное, ты и не драл.