Тамбовский волк - Виктор Юнак

— Поздно, батенька! А вам советую этим же путём пробираться в Россию. Не то опоздаете.

Пробили склянки, прозвучал свисток кондуктора.

Но Ленин не торопился с посадкой. Он, как всегда, был в центре внимания, о чём-то оживлённо беседуя на платформе. Жесты у него были выразительные и быстрые, глаза живые с прищуром.

Посадка заканчивалась. Ленин взялся за поручни. И вдруг его взгляд остановился на одном из большевиков, который до сих пор категорически возражал против этой поездки, а теперь он садился в вагон. Лицо Ленина налилось краской, он тут же схватил критикана за шиворот и отбросил его на платформу...

Узнав о прибытии экстерриториального вагона в Германию за завтраком, кайзер Вильгельм заулыбался. Подозвал к себе одного из своих приближённых, Лерснера, и велел тому передать транспортируемым через Германию русским социалистам "Белые книги" преступлений царствовавшего дома Романовых, чтобы те могли на своей родине действовать разъясняюще.

— На случай, если русскому транспорту будет отказано во въезде в Швецию, — помолчав немного, продолжал кайзер, — Верховное командование вооружённых сил должно быть готово содействовать переходу путешествующих в Россию через линии немецких окопов.

Вильгельм внимательно посмотрел на остолбеневшего адъютанта.

— Вы меня поняли, Лерснер?

— Да, ваше величество.

Генерал Людендорф, получив информацию о субсидиях русским социалистам, тут же отбивает телеграмму госсекретарю по иностранным делам: "Заявляю о своей благодарности иностранной службе за то, что она внесла свой вклад в укрепление военных успехов на восточном фронте через усиление разрушительных элементов, прежде всего в Финляндии, путём не только советнического содействия во фронтовой пропаганде, но также и вследствие поддержки, оказанной минирующей работой секции политики — а именно большими денежными средствами".

Позднее генерал Людендорф, вспоминая, откровенничал: "Помогая Ленину проехать в Россию, наше правительство приняло на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданным. Россию нужно было повалить".

Содействуя отправке большевиков в Россию, правительство Германии взяло тем самым на себя большую ответственность. Это путешествие должно было оправдаться с военной точки зрения: нужно было, чтобы Россия была повержена.

Оказались напрасными страхи Ленина и его соратников об аресте. Возвращение в Россию оказалось триумфальным. Вот как описывает этот эпизод Павел Милюков:

"В воскресенье 22 апреля мы с Палеологом [послом Франции в России], Коноваловым и Терещенко пошли на Финляндский вокзал встречать Альбера Тома [министра вооружений Франции]. Я хорошо запомнил этот момент. Вокзал был расцвечен красными флагами. Огромная толпа заполняла двор и платформу: это были многочисленные делегации, пришедшие встретить — кого? Увы, не французского министра! С тем же поездом возвращались из Швейцарии, Франции, Англии несколько десятков русских изгнанников. Для них готовилась овация. Мы с трудом протеснились на дебаркадер и не без труда нашли Тома с его свитой. Хотя овация не относилась к нему, он пришёл в восторженное настроение. "Вот революция — во всём своём величии, во всей своей красоте!" — передаёт Палеолог его восклицания".

По иронии судьбы, в тот самый приезд Альбер Тома привёз с собой и передал министру-председателю Временного правительства некоторую, в высшей степени важную информацию о связях большевиков во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Однако передачу этих документов французский министр обусловил требованием, чтобы о том, что источником информации является именно он, сообщили лишь тем министрам, которые займутся расследованием обстоятельств дела. Через несколько дней на секретном совещании князь Львов поручил это расследование трём своим министрам — Некрасову, Терещенко и Керенскому.

Узнав об удачном завершении этой, в общем-то, авантюры большевиков, по уже проторённой дорожке отправились в Россию и подавляющее большинство остававшихся в Швейцарии русских политических эмигрантов.

5

Губернский город Тамбов, казалось, жил своей обычной провинциальной жизнью. Расположенный в котловине при реках Цне и Студенце, по пути из Москвы на Саратов, город изначально, с 1636 года, строился "для береженья от воинских людей". До построения города стольником Романом Боборыкиным в здешних местах вообще не было оседлого населения, и только по временам под Липовецкий лес высылались сторожи для наблюдения за ордынцами. Но и тогда, и позже Тамбов стоял на отшибе большой политики и большой экономики. И вплоть до семидесятых годов XIX столетия, когда через город прошла Рязано-Уральская железная дорога, Тамбов считался типичным провинциальным губернским городом, в котором преобладали деревянные, много реже кирпичные, дома, а знаменитая черноземная грязь весной и осенью затопляла улицы. За окраинными домами Тамбова простирались во всю ширь пшеничные поля. Ленивый цнинский ерик со щелястым деревянным мостом обтекал город с похожими на древнерусских богатырей в шлемах-куполах церквами, высокими заборами, за которыми, посреди садов и огородов, каждый жил сам по себе. Широкие и просторные улицы приводили к пороховому заводу, на западной городской окраине, окружённому пустырём. Лишь по выходным да праздничным дням оживлялся местный базар с его глуховатым гомоном, тележным скрипом да тоскливыми звуками гармоники.

В истории города недобрую память оставили по себе холерные бунты и пожары, уничтожавшие обывательские усадьбы. В марте 1708 года Тамбов целые десять дней осаждали войска народного вождя Кондратия Булавина.

Мирное полусонное течение жизни иногда лишь прерывалось звонкими выкриками вездесущих мальчишек, гонявших по улицам с газетами в руках и сообщавших о последних новостях из столицы, предлагая покупать экстренные выпуски. Если бы не это, тамбовчане, может, и не узнали бы в скором времени о революции в Петрограде и об отречении от престола царя. Это в Питере вершилась судьба России, это в Москве задумывались о дальнейшем ходе событий. А здесь, в провинции, жизнь текла своим чередом по установленному много десятилетий тому порядку. Даже Советы рабочих и солдатских депутатов здесь пока ещё не были созданы.

Впрочем, дыхание революции всё-таки чувствовалось и здесь. В город потянулись с начала апреля сибирские возвращенцы — осуждённые царским правительством ссыльные и каторжники. Пока вели они себя тихо, привыкая к жизни на свободе.

Невысокий, худощавый рыжеволосый с глубокими залысинами на лбу и ровным пробором слева, гладко выбритый, узколицый с чуть длинноватым носом, молодой человек двадцати девяти лет с небольшим кожаным саквояжем в левой руке поймал пролётку на площади у железнодорожного вокзала и зычным голосом скомандовал:

— Гони на Флотскую, 12, да поживее.

Молодой человек с удовольствием глядел по сторонам, отмечая про себя изменения, происшедшие в городе почти за десять лет его отсутствия. Он ехал и напевал:

Трансвааль, Трансвааль, страна моя,Ты вся горишь в огне...

Спустя немного времени ямщик натянул поводья и притормозил. Молодой человек спрыгнул на мостовую, сунул в руку ямщика полтинник и легко вбежал в открытую двустворчатую дверь старого, постройки прошлого века кирпичного дома. Здесь располагался губернский комитет партии социалистов-революционеров. У самого порога он остановился, глубоко вдохнул и выдохнул, чему-то улыбнувшись. Повертев головой, он осмотрелся, словно вспоминая свои прошлые визиты сюда. Внутри практически ничего не изменилось.

Мимо него прошёл плотный мужчина с зализанными назад волосами, внимательно с подозрением глянув на вошедшего. Мужчина шёл на второй этаж, но рядом с незнакомцем остановился.

— Вы к кому-то пришли, товарищ?

— Да... я н-не знаю, — от неожиданности вдруг замялся молодой человек, но, увидев, что мужчина настроен весьма решительно, тут же добавил:

— Мне бы найти кого-нибудь...

— Кого же?

— Либо Баженова, либо Махневича.

— А-а, тогда другое дело, — успокоился мужчина. — Приёмная товарища Баженова — третья дверь слева.

Мужчина пальцем указал направление движения, а сам со спокойной душой стал подниматься по лестнице.

— Спасибо! — крикнул ему вслед молодой человек и направился к нужной двери.

Он очутился в довольно просторной комнате, как оказалось, приёмной. У одной стены стоял обитый чёрной кожей диван, рядом несколько стульев. У стены с ещё одной дверью был стол, на котором возвышалась пишущая машинка. За столом с папироской в зубах сидела довольно миловидная хрупкая, черноволосая стриженая девушка и что-то печатала, то и дело двигая кареткой, иногда отвлекаясь, чтобы сбить пепел в пепельницу.