Россия и Германия. Союзники или враги? - Густав Хильгер

Лишь в конце осени 1918 года, когда злоупотребление дипломатическим иммунитетом стало уж слишком очевидным, германские власти решили положить конец такому положению дел, даже если это могло означать разрыв дипломатических отношений. В то время германское правительство ни в коем случае не рассматривало непрерывные связи с советским правительством как политически полезные; напротив. Во внутренней политике все связи с большевиками были крайне опасны, а в международной политике также они все более и более рассматривались как обязанность. Поняв, что германская армия разбита, а война проиграна, творцы политики в Берлине стали изыскивать средства для обеспечения снисходительного мира с союзниками на Западе, и разрыв отношений с российским большевизмом мог бы явиться попыткой завоевать их расположение. Агитация за «мир с пониманием» с Западом при условии, что Германия будет с ним сотрудничать в борьбе против большевизма, – это следствие одной из многих идей и предложений, с которыми стали лихорадочно выступать германские генералы, политики и журналисты. В то же время генерал Макс Гофман, похоже, начал раздумывать над планом решающего наступления на Петроград. Как Карл Радек (настоящая фамилия Собельсон (1885–1939), один из ближайших сподвижников Ленина, идеологов и практиков мировой революции. Репрессирован. – Ред.) в своем типичном язвительном стиле писал: «Труп Советской республики предназначался в качестве приданого для брака по расчету между Германией и Антантой»[9].

Как оказалось, западные державы приняли услуги Германии в поддержании порядка на Востоке; германским войскам (как регулярным, так и нерегулярным) было приказано оставаться в балтийских губерниях России до дальнейших распоряжений. Но этот пункт в условиях мирного договора не привел ни к какому милосердию в формулировке Версальского договора (подписан 28 июня 1919 года между побежденной Германией и воевавшими с ней 27 странами. – Ред.).

Удобная причина для разрыва была легко найдена. В конце октября 1918 года во время разгрузки упаковок с советской почтой на железнодорожном вокзале на Фридрихштрассе в Берлине несколько ящиков «случайно» уронили углами вниз, они развалились, и их содержимым оказались революционные брошюры на немецком языке[10].

Поэтому Государственный секретарь по иностранным делам Вильгельм Зольф потребовал, чтобы советское правительство отозвало своего представителя. Это привело к взаимному разрыву всех дипломатических отношений.

Через несколько дней, 9 ноября 1918 года, пало правительство кайзера Вильгельма II (бежавшего в Голландию. – Ред.). Его место занял Совет народных депутатов, в котором независимый социалист Гуго Гаазе взял на себя ведение иностранных дел. Советское правительство, похоже, полагало, что новое германское правительство, целиком состоявшее из социал-демократов, отменит решение своих предшественников и восстановит дипломатические отношения, особенно поскольку Иоффе все еще не покинул Берлин. Но советские власти просчитались. Напротив, Гаазе категорически настаивал на отзыве советского представителя, тем самым зафиксировав пропасть, отделяющую даже крайне левых независимых социал-демократов (6 представителей этой партии, включая Гаазе, вошло в Исполнительный комитет Берлинского Совета; кроме них там оказались 6 правых социал-демократов и 12 представителей солдатских Советов. – Ред.) от большевиков, а также определенное единство, связывавшее новый режим с тем, что только что рухнул.

И двенадцати часов не прошло с момента прихода вести о революции в Германии, как в Москве был сформирован Центральный революционный Совет немецких рабочих и солдат, пользовавшийся полной поддержкой Российской коммунистической партии, а также советских официальных властей. Его возглавили какие-то левые немецкие военнопленные, которые вступили в большевистское движение – некоторые по убеждению, а другие из оппортунистических соображений. Большинство членов Совета рабочих и солдатских депутатов в предыдущие месяцы проникли в многочисленные германские учреждения в Москве под видом конторских служащих, курьеров и т. п.[11]

Таким образом они ознакомились с некоторыми внутренними делами этих учреждений. Полученная от них информация позднее была использована советскими властями в пропагандистских целях. Руководство Советской России смогло обвинить германские учреждения в контрреволюционной деятельности и в проведении незаконных сделок. Вообще-то говоря, официальный германский персонал в Москве рассматривал большевистский режим как преходящее явление и считал своей задачей поддержку тех сил, что работали на крушение этого режима (но это в будущем, а в 1918 году большевики были Германии очень нужны. – Ред.). Эта поддержка оказывалась не только в денежной форме, но и путем тайной переправки контрреволюционных лидеров и агентов в Германию с эшелонами военнопленных. Кроме того, бывшие российские дипломаты и другие члены старого высшего общества, бежавшие в Германию, обращались к своим старым друзьям в германском министерстве иностранных дел с просьбами оказать помощь своим родственникам, все еще остававшимся в России. У самого барона фон Мальцана просьб такого рода было по горло, и он всегда старался сделать все, что в его силах, не нанося вреда своей позиции и целям, которые он преследовал.

В результате члены германского генерального консульства, комиссий по оказанию помощи и других учреждений в Москве оказались в очень неудобном и затруднительном положении в течение десяти дней между 9 ноября и датой их отбытия из Москвы. Под руководством и при участии советских функционеров Совет рабочих и солдатских депутатов организовывал митинги для немецких военнопленных в Москве. На этих митингах произносились пламенные речи, а представителям «реакционной имперской Германии» было заявлено, что они еще ответят за их недружелюбное отношение к Советской республике. Ни одна из этих угроз не материализовалась. Возможно, это произошло благодаря факту, что советская миссия все еще находилась в Берлине, и правительство Советской России опасалось ответных мер со стороны немцев.

Хотя я никогда и не пытался скрыть свои антибольшевистские настроения, я тщательно воздерживался от каких-либо действий, несовместимых с моей должностью и моими обязанностями. Когда я потом вновь встретился с советскими властями и членами Совета германских рабочих и солдатских депутатов, этот факт значительно облегчил мои официальные отношения с ними.

19 ноября 1918 года германские официальные лица отбыли из Москвы. Примерно в то же время поезд, увозивший назад в Советскую Россию Иоффе и его многочисленный (но малоэффективный, состоявший в основном из выдвиженцев революции, а не специалистов. – Ред.) персонал, выехал из Берлина. Обмен миссиями должен был состояться на демаркационной линии, отделяющей территорию, оккупированную Германией, от остальной территории Советской республики. Тогда эта линия проходила через Оршу, в 119 километрах к западу от Смоленска на железной дороге из Москвы в Брест-Литовск. Советские власти предоставили для перевозки официальных германских лиц поезд с сиденьями с мягкой обивкой; для остального персонала и тех военнопленных, которые предпочли вернуться в разгромленную Германию, а не оставаться в большевистской России, были прицеплены товарные вагоны. Поскольку я не хотел отделяться от военнопленных, то вместе с некоторыми товарищами решил ехать в товарных вагонах. Это дало мне не только моральное удовлетворение, но также и весьма ощутимое преимущество в том, что товарные вагоны можно было обогреть, в то время как пассажирам в купе первого класса пришлось изрядно померзнуть.

Во время этой поездки я был до глубины души потрясен жалким видом десятков тысяч русских военнопленных, ехавших в противоположном направлении. После разрыва германо-советских отношений советские власти ликвидировали все средства для приема, приюта, выдачи пищи и перевозки возвращающихся военнопленных по свою сторону границы. Поэтому германская администрация по работе с военнопленными хорошо знала об отчаянной ситуации, в которую попадут русские военнопленные, как только окажутся на своей территории. Но в германских лагерях русские проявляли крайнее нетерпение, шумно требовали отправки домой и в беспомощном порыве негодования стали крушить лагеря, в которых так долго томились. Когда к тому же радикальные элементы среди них начали брататься с германскими левыми, германская администрация приняла решение выслать пленных. Их довезли до Орши в запечатанных товарных вагонах, а затем выгрузили и оставили на попечение советских властей, которые были совершенно не готовы к такому наплыву. В Орше не было ни средств транспорта, ни пищи, ни крова. Поэтому пленные, несмотря на свое жалкое состояние, отправились пешком на восток. Из-за отсутствия топлива и поломок локомотивов наш поезд часто был вынужден останавливаться посреди ночи. Я до сих пор слышу шаркающий звук тысяч ног, идущих справа и слева от поезда. Многие из русских падали от голода, холода или истощения и оставались лежать рядом с рельсами. Я не осуждаю маленькую группу этих несчастных людей за то, что они пытались силой ворваться в наш товарный вагон. Когда им это не удалось, они решили поджечь вагон. В последнюю секунду, как будто чудом мы избежали опасности сгореть заживо, когда поезд вдруг вновь тронулся с места.