Россия и Германия. Союзники или враги? - Густав Хильгер

Многочисленные немецкие заключенные, как военные, так и гражданские, пользовались хаосом, созданным революцией. Законно либо нелегально они покидали места своей ссылки и уезжали в западном направлении, чтобы оказаться поближе к дому на случай, если закончится война. С помощью своей жены, которая вернулась в Москву тремя месяцами раньше, я получил официальное разрешение покинуть Вологодскую губернию и в начале 1918 года опять оказался в Москве.

После того как Соединенные Штаты вступили в войну (6 апреля 1917 года. – Ред.), обязанности по защите германских интересов взяло на себя Генеральное консульство Швеции. Огромные массы военнопленных, скопившихся в Москве, доставляли шведам немало хлопот. Учитывая это, гуманитарный энтузиазм и сознательность, с которыми они подходили к своей задаче, были выше всяких похвал. Особенную признательность заслуживает деятельность представителей Шведского Красного Креста, которые заработали прочную и добрую репутацию своими поездками в лагеря для военнопленных в восточной части Европейской России и Сибири. Дочь шведского посланника в Петрограде, покойная Эльза Брандстрем, вошла в анналы того времени как светлый символ истинного гуманизма. Слава, которую завоевал этот «ангел Сибири» среди тех, кто пользовался ее заботой, сопровождала ее многие годы спустя уже после переезда в новую избранную ею страну – Соединенные Штаты.

С помощью шведских консульских чиновников и несмотря на сопротивление, оказываемое большевистскими властями, которые рассматривали такую помощь как вмешательство в их дела, в январе 1918 года в Москве были устроены первые дома для военнопленных. В этой работе я отдал себя в распоряжение шведов. С помощью таких заведений в России были созданы основы для систематической защиты немецких военных и гражданских заключенных еще до того, как в Россию прибыло германское дипломатическое представительство и многочисленные комиссии по оказанию помощи, которые были распределены по стране. Эти комиссии по оказанию помощи, присланные после заключения Брест-Литовского договора, подчинялись Главной комиссии в Москве, которая, в свою очередь, была подотчетна прусскому военному министерству и Германскому Красному Кресту. Принимая во внимание мой предыдущий опыт деятельности по оказанию помощи военнопленным, оба этих учреждения наняли меня для работы в Главной комиссии в Москве. Вот почему я стал свидетелем событий, описанных в предыдущих разделах книги.

Из Москвы в Берлин

Моей обязанностью в Главной комиссии по оказанию помощи военнопленным был контроль и руководство всей работой по эвакуации, которая с каждым месяцем становилась все труднее и труднее. Советские власти все меньше и меньше сотрудничали с нами, когда осознали неминуемое крушение имперских властей.

(Это стало ясно уже после провала последнего германского наступления на Марне 15–17 июля. – Ред.) Приближение зимы с ее тяготами и растущая нехватка средств транспорта увеличивали трудности. На железнодорожных станциях по периферии Москвы, работая весь день, а зачастую и до глубокой ночи, я был вынужден использовать всю свою решимость и силу убеждения, чтобы получить вагоны и локомотивы либо не допустить произвольного обыска и разграбления личных вещей военнопленных. Возвращение домой по неосвещенным улицам Москвы после рабочего дня таило постоянную опасность, потому что то и дело слышались винтовочные и пистолетные выстрелы, происхождение и цели которых оставались весьма темными[7].

Террористические акты, совершаемые левыми эсерами, обретали все большие размеры. В Петрограде один за другим были убиты два высокопоставленных чиновника большевиков – Володарский и Урицкий (в свете современных исследований выясняется, что Володарского (Гольдштейна) прикончили с ведома Урицкого и Зиновьева (Радомысльского) (см., например: Коняев Н. Трагедия ленинской гвардии. С. 234–244). – Ред.), а Ленин едва избежал такой же участи. Со стороны большевистского руководства был объявлен так называемый красный террор, который начался со всей яростью после покушения на жизнь Ленина 30 августа 1918 года (в Ленина, по официальной версии, стреляла полуслепая еврейка Фанни Ройдман (Каплан), которая после неудачи была быстренько допрошена, расстреляна и сожжена в железной бочке в Александровском саду. Покушение весьма напоминает убийство Володарского, и без Дзержинского и Свердлова дело явно не обошлось. – Ред.). В списки его жертв, публиковавшиеся в то время большевиками, попало совсем немного людей, которых я знал лично.

Все это время отношения между Германским рейхом и Советской Россией становились все более напряженными. В первые месяцы после заключения мирного договора и возобновления дипломатических отношений советское правительство в немалой степени демонстрировало добрую волю. Но его готовность выполнять условия сурового договора непрерывно уменьшалась в прямой пропорции с приближением разгрома Германии на Западном фронте. С самого начала стратегия советского правительства имела целью выиграть время для передышки и накопления сил. Однако этот период близился к концу, потому что контрреволюционное движение, возглавляемое бывшими царскими генералами, охватывало всем большие территории России (автор ничего не говорит о массовых восстаниях крестьян, а также бунтах рабочих. – Ред.). Начиналась гражданская война.

В свою очередь, отношение Германии к Советской республике было весьма противоречивым, если не сказать больше. Продолжавшееся поддержание дипломатических связей с большевистским режимом было всего лишь удобной фикцией. В то же самое время противники режима получали активную поддержку от многочисленных германских учреждений, находившихся в то время в Москве, а большевистские элементы на Украине систематически преследовались и уничтожались германскими оккупационными войсками. Политическая напряженность на Украине, усугублявшаяся оккупацией, достигла критической стадии с убийством командовавшего здесь германскими войсками фельдмаршала Германа фон Эйхгорна 30 июля 1918 года. Он также стал жертвой террора левых эсеров. Убийцу позднее задержали, судили, и он был приговорен советским режимом к смертной казни.

Германская позиция неопределенности в отношении Москвы выразилась в решении вскоре после отъезда Гельфериха перевести посольство из Москвы в Псков. Это было равносильно роспуску посольства, потому что Псков находился на территории, оккупированной германской армией. И все-таки, поскольку немцы хотели сохранить по крайней мере видимость продолжающихся дипломатических отношений, исполнение дипломатических функций было доверено германскому генеральному консулу в Москве Гаушильду. Но как бы ни была высока личная порядочность Гаушильда, он не подходил для такого рода деятельности, какого требовала ситуация. В то же время, по крайней мере, сомнительно, смог бы это сделать любой другой немецкий представитель в этой стране, принимая во внимание надвигающийся крах Германии на Западе и дерзость, до которой доходил большевистский партнер в своем пренебрежении к условиям мирного договора (значительную часть условий мирного договора большевики выполнили, надолго отсрочив поражение Германии и ее союзников. – Ред.).

Что вызывало в Берлине наибольшую тревогу, так это все учащающиеся попытки Москвы вмешаться во внутренние дела Германии. Одновременно с открытием германского посольства в Москве в апреле 1918 года Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР) учредила свое собственное дипломатическое представительство в Берлине. Тем самым большевики получили беспрецедентную возможность вмешиваться во внутриполитические дела другой страны – под прикрытием дипломатического иммунитета, распространяя коммунистические пропагандистские материалы. В советское представительство официальной дипломатической почтой можно было посылать деньги. Таким образом, германские органы безопасности столкнулись с проблемой, у которой еще не было прецедента, и это парализовало их на месяцы[8].

Лишь в конце осени 1918 года, когда злоупотребление дипломатическим иммунитетом стало уж слишком очевидным, германские власти решили положить конец такому положению дел, даже если это могло означать разрыв дипломатических отношений. В то время германское правительство ни в коем случае не рассматривало непрерывные связи с советским правительством как политически полезные; напротив. Во внутренней политике все связи с большевиками были крайне опасны, а в международной политике также они все более и более рассматривались как обязанность. Поняв, что германская армия разбита, а война проиграна, творцы политики в Берлине стали изыскивать средства для обеспечения снисходительного мира с союзниками на Западе, и разрыв отношений с российским большевизмом мог бы явиться попыткой завоевать их расположение. Агитация за «мир с пониманием» с Западом при условии, что Германия будет с ним сотрудничать в борьбе против большевизма, – это следствие одной из многих идей и предложений, с которыми стали лихорадочно выступать германские генералы, политики и журналисты. В то же время генерал Макс Гофман, похоже, начал раздумывать над планом решающего наступления на Петроград. Как Карл Радек (настоящая фамилия Собельсон (1885–1939), один из ближайших сподвижников Ленина, идеологов и практиков мировой революции. Репрессирован. – Ред.) в своем типичном язвительном стиле писал: «Труп Советской республики предназначался в качестве приданого для брака по расчету между Германией и Антантой»[9].