Южный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говорят, такая вода встречается только в бухтах Мадагаскара, да и то лишь весной. Мадагаскар — остров колдовской, набит драгоценными каменьями, как личный сундук знаменитого пирата Кидда, камни и подкрашивают воду в неестественные цвета не только в бухтах и заливах, но и преображают целые течения, делают их цветными, придают им оттенки, которые даже опытный художник не сможет составить и намешать из своего запаса красок…
Небо было безмятежно-голубым, спокойным, но в спокойствие это был вплавлен металл, он ощущался и вызывал тревогу, иногда в голубизне неожиданно возникало серое пятно, похожее на пороховое, и быстро растекалось по пространству — возникало оно невесть откуда и пропадало неведомо куда. Было понятно: пока этот "порох" висит в небе, надо стоять на якоре и ждать.
Но "порохом" дело не закончилось, вскоре мирную ангельскую голубизну начали рассекать яркие ветвистые молнии. Ни грома не было, ни грохота волн, ни воя ветра, только слабый, похожий на шелест плеск воды в бухте, чей берег зарос высокими деревьями, под которыми теснились рыбацкие дома с высокими коптильными трубами, еще слышалось сытое бормотание чаек, пресытившихся обильной едой. Здешние чайки не были четой чайкам бухты Диомид.
Геннадий пошел к капитану рефрижератора, просоленному морскому волку, не выпускавшему изо рта трубки. Усы у волка были желтыми от табака "Кэп-тен" и ароматного дыма, который густо валил из пенковой чаши трубки, будто из пароходной топки. И где только капитан берет деньги на дорогой табак? Если только из тумбочки? На этот вопрос он вряд ли захочет ответить, поэтому Геннадий задал другой:
— Сколько будем стоять?
— Пока циклон не пройдет.
— А точнее?
— По прогнозам, к ночи циклон должен сдвинуться, плюс несколько часов потребуется, чтобы утих шторм… Утром, думаю, двинемся дальше.
— Ночевать будем здесь, значит?
Просоленный волк не замедлил ухмыльнуться в свои протабаченные усы.
— Приятно иметь дело с сообразительным человеком, однако.
— И мне, однако, приятно, — в унисон проговорил Геннадий, на прощание подивился размерам ходовой рубки — здесь можно было устраивать танцы либо кататься на велосипеде, — прихлопнув к темени левую ладонь, правой козырнул: — Честь имею!
— Скоро у нас только одно и останется — честь наша. — Капитан вскинул к виску два пальца и окутался клубом дыма.
Слепяще-ярких, рогатых молний на небе стало больше, в безмятежной голубизне они выглядели чужеродными, — ну будто кто-то, сидящий наверху, на полке среди облаков, оберегая их, предупреждал: погодите, люди, пусть нечистая сила утихомирится, не торопитесь.
Собственно, просоленный морской волк и не торопился, он принадлежал к той невозмутимой категории людей, которые хорошо ведают, что происходит: даже если капитан спит в своей каюте или, размышляя о судьбах мира, сидит на ночном горшке, он знает, что деньги на его личный счет в банке капают, и эта струйка не прерывается ни на минуту.
На палубе у катеров стояла в сборе вся команда, плывшая с Геннадием.
— Что за новгородское вече? — спросил он, заглядывая за борт.
— Кино, Алексаныч, — пояснил Охапкин, — стоим, любуемся. То ли мультяшку нам показывают, то ли кукольный фильм… Пока не разобрались.
За бортом резвилась двухметровая акула, в сиреневой плоти воды она была похожа на ведьминское, может быть, даже инопланетное видение: размеренно, как машина чертила зигзаги, неторопливо распахивала зубастую пасть и глотала очередную, таинственно посвечивавшую брусничными боками рыбину: хап — и рыбины нету. Акула снова распахивала рот.
— Автоматическая мясорубка, — констатировал Охапкин.
— Фильм-ужастик, — добавил Баша, — из тех, что не всегда увидишь.
Акула лениво развернулась, засекла в сиреневом пространстве неуклюжую рыбу, похожую на большое полено, и поплыла к ней. Рыба то ли не почувствовала опасности — наивная была, вместо мозгов в черепушке у нее были прелые водоросли, — то ли поняла, что спасаться от акулы было бесполезно и безропотно приготовилась нырнуть в акулий желудок — жизнь в океане она продолжит в виде отходов, — налетчица распахнула пасть и в следующий миг закрыла ее.
Удивлению акулы не было предела: рыбы в пасти не оказалось, закуска в последний миг стремительно метнулась в сторону и тут же ушла вниз, под брюхо хищницы.
Неглупая оказалась добыча, обманула плавающий желудок, нырнула в невидимую зону. Свинцовые глазки налетчицы сделались по-поросячьи красными от изумления и негодования, но удивление ее сильно увеличилось, когда хозяйка неожиданно обнаружила, что рыбы вообще больше нет, испарилась вся — бухта пуста. Даже ежи, просвечивающие сквозь чистую сиреневую воду чернильно-черными телами, и те куда-то подевались, вот ведь что интересно. И загадочно одновременно. Геннадий покачал головой: стихия моря гораздо таинственнее стихии земли.
— Ну что, усложним кино-концертную программу, а? — предложил Охапкин по-молодому звонкоголосо, словно бы вспомнив времена детства, когда приключения Мойдодыра были ему интереснее приключений Робинзона Крузо.
— Дерзай, — поддержал его Баша, — все равно делать нечего.
— Кок жаловался — ему подсунули ящик гнилого мяса… Это мясо мы и используем.
О гнилом мясе Геннадий слышал, как слышал и хриплую ругань кока, но деталей не знал… Конечно, того, кто подсунул это мясо, надо бы наказать, — что и будет сделано, когда рефрижератор вернется во Владивосток, но и кок тоже лопух калиброванный, мимо носа какую-то вонь пропустил…
А с другой стороны, гнилое мясо — это признак разложения не только нечестной приморской конторы, поставляющей продукты на суда, это признак разложения целой системы, если не всей страны, огромной, как мир, до слез, до стона родной, в которой возникло столько непорядочных контор, что хоть волком вой. Пострадало от них так много народу, что число почти не поддается счету, — купились не только кок и не только команда рефрижератора.
Имена виновных известны, хорошо знакомы России, лица их каждый день появляются на экранах телевизоров, заглядывают в каждый дом, пытаются проникнуть даже в спальни и ванные…
— Сей момент! — Охапкин ткнул в воздух указательным пальцем и исчез.
Вернулся он с большим полиэтиленовым пакетом, от которого резко попахивало свалкой, гнилью, тухлятиной перележавшего продукта. Кусок, запечатанный в полиэтилен, совсем не был похож на мясо — черная, покрытая слизью плоть, сизые дырявые жилы, белый, сваренный тленом отонок, скатавшийся в липкий комок, плотно приклеившийся к вонючему шматку говядины.
— Зажимай носы, публика! — скомандовал Охапкин, разворачивая полиэтиленовый пакет. — Душок тут образовался такой, что иной неподготовленный гражданин может свалиться в воду.
Сам Охапкин дурного духа не боялся — то ли привыкший был по прошлым годам жизни, когда плавал на Севере и в открытых трюмах возил огненный, источающий вредные газы
