Оборотный город - Андрей Белянин

— Стока не дам, совесть имейте, — даже не дожидаясь их ответа, честно предупредил мясник. — Половину! А то и даром заберу, он ведь сам от вас сбежал да в мои руки попал. Вы упустили, ваши сложности — fortuna caece est![1]

— Dum spiro, spero,[2] — неожиданно в тему вспомнил я — хвала французским романам!

— Не может быть… Ты знаешь язык Цицерона и Овидия, казаче?

— Scientia est potentia![3] — гордо процитировал я, смиренно повиснув и не бултыхая ногами.

Мясник уважительно поставил меня на землю:

— Сражён, право слово, сражён. Встретить здесь, в нашем захолустье, хоть кого-то, знающего латынь…

— Поверьте, я удивлён не меньше вашего. — Мне удалось галантно поклониться. — Судя по скромному костюму, вы работник пищевой сферы, но ваши манеры выдают образование и начитанность. С кем имею честь?

— Павлуша энто, — тут же подкатился услужливый Моня, подобострастно косясь на моего собеседника, — мясник здешний, говорят, будто из лекарей бывших, фельдшер али костоправ…

— Патологоанатом, — застенчиво поправил его мужик. — А я кому в свою очередь имею счастье представиться?

— А энто ужо пленник наш, хорунж… — влез было Шлёма, но получил от мясника щелчком по лбу и сел. Да-а, ещё бы, таким пальцем словить — это ж прямое сотрясение! Хотя по маленькому Шлёминому мозгу, в его большой черепной коробке, ещё надо умудриться попасть, он же там перемещается по невнятно загадочной траектории…

— Хорунжий Всевеликого войска Донского Илья Иловайский! — чуть кивнул я, качнув султаном на папахе.

— А Иловайский Василий Дмитриевич тебе случайно не родня?

— Вы знали дядю?!

— Отчего же не знать, хлопче, — улыбнулся мясник, приобнимая меня за плечи и небрежно разворачивая спиной к растерянным упырям. — Даже приятельствовал одно время, покуда сюда не загремел. А ты тут чего забыл? В наши края по доброй воле редко кто забредает… Пойдём, расскажешь.

— Эй, эй! Вы куцы?! Эта наш казачок! — в два голоса со слезами взвыли мои недавние провожатые, оставшиеся в ничтожестве. — Не уходи, хорунжий! Мы ж друзья, чё ты так с нами сразу…

— Какие вы ему друзья? А ну пошли вон, лиходеи! Мы тут уж сами, мы как-нибудь без вас уже, с него и одному-то…

Я как-то не сразу уловил, что меня ненавязчиво, но уверенно подталкивают к грязному, засаленному чурбачку с торчащим в нём мясницким топором. Так называемый Павлушечка без какой-либо видимой причины одним властным движением пригнул мою шею.

— Ты тока не дёргайся, не робей, больно не будет. — Здоровяк ласково похлопал меня по спине, как скотину на убое. — И ногами не елозь, не ровён час, подтолкнёшь, и я те ухо поцарапаю, товар уж не сортовой будет. А так и срез аккуратненький, и лезвие чистенькое, и всем меньше хлопот…

— Да вы что… вы как же… говорили, что с дядей моим… дружили! — вырываясь, хрипел я (против лап мясника было мне как воробышку против коршуна).

— А что, хлопче, мы и чаи с ним гоняли, да тока он же меня и обидел зазря, со службы прогнал, да за пустячный проступок — сболтнул ему кто, что я кровь человечью пью. Ну пью, люблю это дело, да и для дёсен полезно. А он меня взашей… нельзя так!

Мясник одной рукой попытался поднять над моей головой тяжёлый топор, но не сумел — оба красавца-упыря повисли на обухе, упираясь и вопя как недорезанные:

— Энто наш хорунжий! Пусти Илюшку, кабаняра обманчивый, зубр сопливистый, удод комнатный! А то мы за себя не отвечаем, мы в гневе страшные, у нас грязь под ногтями, мы ить и заразить можем!

— Да вы чё, упырче, сдурели?

Один небрежный поворот плеча — и оба парня разлетелись в разные стороны. Я изогнулся, пнув злодея пяткой в пах! Вот ей-богу, попал в нужное место и каблуком и шпорой, а без толку… Либо у него там всё твердокаменное, либо он притерпелся, либо… не живой?! Точно, они ведь там все нежить!

— Помолиться хоть можно? — почти смиряясь с неизбежным, прорычал я.

— Лишнее оно, поверь уж, — сочувственно прогудел Павлуша, вновь примериваясь топором. Вот только махнуть им не успел…

— Ага! Вона они где! В мясную лавку без нас казачка запродать порешили! Обманули бабушку! Хватай, народ, кто чё откусить су-ме-э-эт!!! — истерично раздалось на весь переулочек, и нас буквально захлестнула рокочущая толпа воодушевлённой нечисти.

Меня смело волной и покатило по неровной мостовой, закрутив вместе с чурбаком, мясником, бесноватой нищенкой, обоими упырями, бесами, ведьмами, вурдалаками, живыми мертвецами и прочими местными жителями. Кто где как кого хватает, бьёт, держит, ловит — разобрать невозможно, да и не до того, знаете ли, хотя всем интересно, все участвуют, всех понять можно…

Я уже мысленно распрощался с жизнью, потому как сожрут непременно, не те, так эти, не сейчас, так в любую минуту. Папаху, естественно, потерял, сабля вроде ещё где-то болталась на одном ремешке, второй оборвали, три пуговицы выдрали с «мясом», а уж сколько раз меня пнули, стукнули и ущипнули за неприличное место, даже приблизительно подсчитать не возьмусь. Но зато, когда весь этот клубок рассыпался, наткнувшись на основание какого-то бронзового монумента, я первым выбрался поверх копошащихся тел и, невзирая на мат и стоны, ловко вскарабкался памятнику прямо на голову! Оттуда уже более-менее спокойно огляделся…

— Слава тебе господи наш Иисусе Христе! А не пошли бы вы все к лешему с таким неуёмным гостеприимством, — едва отдышавшись, чинно перекрестился я.

Снизу мне ответил слаженный хор неопределённых проклятий, в массе своей сводившихся к угрозе безвременной смерти от нетрадиционных блудливых домогательств к моему тылу разными непривычными слуху офицера предметами.

— Ща его за ногу… э-э… по-татарски, э-э, поймаю, да, — гордо предложил самый высокий парень с одним рогом на лбу. Каковой я ему и снёс одним ударом сабли чистенько под корень во время его же прыжка! Парнишка страшно обиделся, отошёл в сторону и, присев на корточки в уголке, стал поливать отрубленный рог слезами…

— Ты энто, Шурик, не горюй, — попытался утешить его добрый Моня. — Не хрен было лезть к нашему казачку, он у нас нервный, видать, детство непростое. Сам первым не кидается, но и с поцелуйчиками лучше не надоедать. Вона Шлёма тоже пробовал разок-другой, теперя умный стал, цивильно ухаживать навострился, сразу за талию не жмакает, к нему у хорунжего и отношение соответственное. Учись, пока молодой…

Одумавшись, народец слегка рассосался и, более не слушая никого, сгрудился вокруг памятника. Я лично неприступно сидел меж рогов какого-то знаменитого бесюгана, готовясь к короткой, но яростной битве. Предатель Павлуша смотрел на меня снизу вверх с непередаваемым укором, вроде как я растоптал его лучшие чувства и не оценил возвышенности намерений. Ага, так бы он меня один сожрал, а теперь со всеми делиться…

— Иловайский! — в несколько голосов донеслось снизу, и я почувствовал себя жутко популярным. — Слезай, а? Поговорить надо!

— А вас там сколько?

— Да больше полусотни…

— Ну прям народный хор плесени и тряски! Можете хоровод устроить, — тепло посоветовал я. — А тему припева я подскажу охотно, например, хрен вам огородный, а не меня, добра молодца!

Кое-кто неслабо обиделся. Сбившись по кучкам, местные жители явно начали обсуждать разные нехорошие планы по снятию меня с исторического монумента. Ну что за типы, чего я им сделал, зачем сразу такие крутые наезды? И неужели я виноват лишь в том, что хочется им кушать, а у меня лично ни малейшего желания стать колбасой или пельменями?!

— Говорили ведь тебе, Иловайский, сдавайся нам, мы тихо убьём, и никаких проблем не будет, — устало покачал головой один из моих знакомых упырей. — А ты чё навертел? Скока народу взбаламутил, скока шуму поднял, теперь уж, поди, никак не отвертишься, коли кажный хоть по кусочку, а требует!

— Твои предложения, Моня?

Видимо, он не ожидал моего ответа, считая свою речь просто фигуральным выражением, но вся прочая нечисть разом воспрянула духом, оскалив клыки и навострив уши…

— Значит, особенных мыслей, как меня поделить, нет? Тогда вношу одну разумную мысль — суп! Абсолютно обычный, прозаический суп. В самом большом котле, с луком, картошкой и овощами, по оригинальному донскому рецепту, так, чтоб по тарелочке хватило всем и каждому.

— Да-а!!! — восторженно взревела публика, обнимаясь и подпрыгивая.

— Вот именно, — деловито кивнул я. — А чтоб никто не заподозрил меня в тайных махинациях — вы сами, общим голосованием, распределите, кто идёт за морковкой, кто несёт кастрюльку, кто будет разделывать моё казачье тело, кто шинковать, кто дрова подкладывать, кто варить, кто соль сыпать… Я в ваши решения не вмешиваюсь. Дерзайте!

Моня и Шлёма только ахнули сипло и без сил опустились на мостовую, страдальчески прикрыв головы руками. Эх, дурачьё недоверчивое, я ж станичный мальчик, у нас всё исстари на кругу решается, так что стадную психологию я с детства знаю, погодите минуточку, тут сейчас такое начнётся…