А теперь любите меня - Аксель Сандр

Я привязался к Юлии, но недостаточно для того, чтобы причинить ей боль.

18

Когда я вернулся в гостиницу, чтобы в ней поселиться, я спросил у хозяина, в каком номере я спал, десятом или шестнадцатом. Мне просто надо было знать, но он так на меня зыркнул, будто подозревал за моим вопросом макиавеллевский заговор.

— Номер написан на двери, — сказал он, не спуская с меня глаз и силясь понять, что я скрываю.

— Я знаю, — ответил я, — но у меня не получилось разобрать, десять это или шестнадцать.

Он продолжал пристально смотреть на меня, словно пытаясь раскусить мои намерения.

— Шестнадцать, — изрек он наконец.

Я подумал о числах на дверях справа и слева от моей, они не подчинялись никакой математической логике.

— Почему числа не идут последовательно? — спросил я.

Он скрестил руки и приподнял бровь, показывая мне, что, каким бы ни был мой коварный план, я не смогу его воплотить.

— А для чего бы им быть последовательными? — произнес он так, словно это была фраза века, которая заткнет мне рот навсегда.

— Чтобы клиентам было проще отыскивать номера, — предположил я.

Он улыбнулся, слегка кивая головой, — будто понял, куда я гнул. Я спрашивал себя, что же он мог понять. Возможно, он просто блефовал.

— Если клиент хочет отыскать что-то в моей гостинице, ему просто нужно взглянуть сюда, — заявил он, ткнув указательным пальцем в бумажку, прилепленную скотчем к его столу.

Я взглянул на листок: это был нарисованный от руки план. Прямые линии означали коридоры этажей, и на каждой линии располагались маленькие прямоугольнички с вписанными цифрами. Я изучил последовательности чисел, ни одна не являлась логической.

Управляющий положил руку на план.

«Теперь он решит, что я зануда?»

Когда я поднимался по лестнице в свою комнату, то услышал его голос у себя за спиной:

— Я слежу за тобой, малыш.

19

Бар был настоящим маленьким городком внутри большого. Завсегдатаи бара были его жителями, захаживали и туристы. Этот город походил на все остальные: с честными горожанами и проходимцами, кодексами и законами; а главой города была Хозяйка.

Большинство жителей города отзывались на прозвища. Некоторым прозвища давались из-за особенностей внешности: вроде Хромого, который хромал, или Косого, который косил. Иногда клички несли обратный смысл: например, Толстяком называли человека, худого как спичка. У некоторых были ласковые прозвища, вроде Дурачка или Момо, братьев Дюкон: Дюкона с «Т» и Дюкона с «Д», а некоторые носили прозвища по своей профессии, вроде Почтальона, который служил почтальоном, или по профессии, связанной с их занятием, например, Пожарник на самом деле был огнеглотателем. Те, кого окрестить было не так просто, обладали сложными прозвищами, вроде Дрянного Поэта или Дерьмового Писателя. И наконец, «уважаемые» жители имели право на собственное имя, как Шарль или Мириам.

Даже сам бар, у которого не было названия, получил прозвище: Бар Никчемностей. Как-то Дрянной Поэт написал на двери туалета:

В Бар Никчемностей зайди,Обопрись о стойку,Рюмочку «Рикара» закажи.

В Никчемностей БареВстретишь зэка старого,Новичка в пьяном угареИ дурака закоренелого.

В Никчемностей БареЕсть и болтуны-поэты,И полуночники в кошмаре,И мастера без трафаретов.

В Никчемностей БареДевицы с взглядом блуждающимРядом посадят, как в будуаре,И руку протянут желающим.

В Никчемностей БареЛитры историй, два аршинаСпоров, как на базаре,И надежда на дне кувшина.

Так в Бар Никчемностей зайди,Обопрись о стойку,И кто-нибудь тебя «Рикаром» угостит.

Под стихотворением стояла подпись «Карл Дезенски», а сразу под ним другим почерком было написано: «Если бы у меня было такое же дурацкое имя, я бы писал такие же дурацкие стихи!»

По вечерам бар ломился от народа. Приходилось протискиваться, и ты обязательно кого-нибудь толкал. После обеда было спокойнее.

Жители города проводили дни в ожидании, то есть ничего не делая, но каждый убивал время по-своему. Кто-то потягивал напиток, читая газету, кто-то играл в карты или шахматы, а кто-то просто сидел, обсуждая с приятелями всё и вся.

Я ждал вместе с Марко, двадцатипятилетним жителем города с напомаженными волосами, всегда идеально уложенными. (Не выбивалась ни одна прядка. Никогда.)

У нас с Марко был свой столик — это значит, что днем мы всегда сидели на одном и том же месте. На самом деле сначала это был его столик, но однажды он предложил мне присесть, и столик стал нашим.

Настоящее имя Марко было Марк. Он сказал, что «Марко» больше нравится женщинам.

— Так они думают, что я итальянец, — сказал он, — а девушки итальянцев обожают.

Иногда Марко настолько влезал в шкуру своего персонажа, что, когда его спрашивали, почему его не было в баре накануне вечером, он отвечал:

— Я был у Мамы! — и соединял большой и указательный пальцы.

— Ах, спагетти моей Мамы! — добавлял он, звонко целуя соединенные пальцы.

Это означало, что накануне Марко ел кислую капусту у своей мамы, потому что как-то он признался, что его семья — из Эльзаса.

Я часто проводил время и с Луи, еще одним «жителем». Это он нес меня на спине в первый вечер.

Когда я его поблагодарил, он сказал «не за что» и принялся играть бицепсами:

— Вот, потрогай-ка.

Я потрогал — жира у него было явно больше, чем мышц.

Луи был толстым, но считал себя крепким. Многие мужчины путают лишний вес и силу. Он также был лысым, и его голова походила на полную луну — этакий белый гладкий идеальный шар.

Луи у всех все время спрашивал, знают ли они высшую степень чего-то там.

— Что такое высшая степень невинности? — в первый раз спросил он у меня с усмешкой в глазах.

— Не знаю, — ответил я.

— Высшая степень, — ответил он торжественно, — это монашка, которая работает на заводе, выпускающем презервативы, и думает, что это спальные мешки для мышек!

Марко снимал квартирку на углу. Луи жил в другом квартале, но приходил в Бар Никчемностей каждый день. Он торчал там от открытия до закрытия. В конце концов я понял, что он влюблен в Хозяйку.

Марко и Луи оба были безработными, они жили за счет Помощи государства. Они были теми, кого люди называют Паразитами общества.

То же касалось Дерьмового Писателя.

У Дерьмового Писателя было особенное выражение лица: такое бывает у людей, которые тащат тяжеленный чемодан. Вот только его чемодан видел только он сам.

Это он научил меня играть в шахматы, мне они сразу понравились.

Моей любимой фигурой был конь.

Конь — единственная фигура, которая не блокируется остальными, потому что перемещается буквой «Г»: две клетки в одном направлении, затем одну в другом. Следовательно, конь очень полезен в закрытых позициях, и он позволяет создать «вилку», то есть угрожать сразу двум фигурам.

Однажды днем я сделал открытие — то, что называется Задачей о ходе коня.

Это логическая задача, у которой нет автора и единственного решения.

Конь путешествует по шахматной доске, посещая все шестьдесят четыре клетки по одному разу, а затем возвращается на изначальную позицию. Придумано тридцать тысяч решений и столько же возможных маршрутов. Что удивительно, некоторые из этих решений представляют собой симметричные квадраты, сумма из линий и колонок дает одно и то же число: 260.

Это называется Полу магический квадрат. Чтобы он стал «магическим», нужно сделать так, чтобы сумма диагоналей также была равна 260, но ни один математик пока не нашел путь коня, который создал бы Магический квадрат, его существование пока еще не доказано.

Автор неизвестен, решение не найдено. Стремление к совершенной форме, существование которой не доказано… «Если Бог — это порождение человека, — подумал я, — то я не удивлюсь, если его создал тот же тип, что придумал Задачу о ходе коня».

Когда я был в Пансионате, я прочел книгу о зороастризме, первой монотеистической религии, проповедуемой Заратустрой — полагают, что он появился за тысячу лет до Рождества Христова. И я отправился к Дерьмовому Писателю и попросил рассказать о происхождении шахмат. Я хотел понять, появились они раньше зороастризма или позже.