Из единой любви к отечеству - Александр

— Наш Сеславин молодец и герой, но… Париж — столица мира, и к тому же… — Император будто в раздумье, склонил голову, выставив заметно ползущую со лба лысину, и произнес: — Я веду войну с Наполеоном, а не с французами, и потому, приказываю восстановить шлюзы на Орлеанском канале.

Получив ответ, Сеславин понял, что царь счел наилучшим предстать перед европейскими дворами в образе кроткого монарха, исполненного христианских добродетелей.

Но Наполеон не желал капитулировать. Вой продолжались, тысячи русских солдат гибли на полях Франции.

13 марта произошло кавалерийское сражение с корпусами маршалов Мармона и Мортье при Ла-Фер-Шампенуазе. Сражение длилось с переменным успехом. Сеславин бился вместе со своими гусарами, врезавшись в каре бешено сопротивлявшихся французов.

Не выдержав натиска, наполеоновская конница обратилась в паническое бегство, за ними побежали и пехотные колонны. Гусары преследовали врагов.

Военные историки того времени писали, что сражение при Фер-Шампенуазе, во всяком случае в моральном отношении, решило участь Парижа. Французы потеряли 11 тысяч человек и 75 орудий, 3 тысячи сдались в плен.

19 марта 1814 года русские войска вступили в Париж. Маршируя по улицам французской столицы, солдаты говорили: «Пришлось батюшке Парижу поплатиться за матушку Москву». 25 марта Наполеон подписал отречение от престола и выехал на остров Эльбу.

Под стенами Парижа и закончился боевой путь Сеславина. Около десяти лет он находился в действующей армии; за последние три года почти не было сражения, в котором он не участвовал бы и не отличился.

Денис Давыдов писал о Сеславине: «К военным качествам Фигнера он присоединял строжайшую нравственность и изящное благородство чувств и мыслей. В личной же храбрости не подлежит никакому сомнению: он — Ахилл, а тот — Улисс». Фигнер представлялся Давыдову не всегда безупречным с нравственной стороны, и потому отождествляется с хитроумным Одиссеем. Многие современники, отдавая должное храбрости и боевым достоинствам Фигнера, упрекали его за жестокость к пленным французам. Но Сеславин, не уступая Фигнеру в дерзкой предприимчивости и неукротимой энергии, в обращении с пленными был всегда снисходителен, даже мягок, несмотря на то, что французы расстреливали партизан, если они попадались им в руки.

Заслуги Сеславина высоко ценили Кутузов, Барклай-де-Толли, Ермолов, Витгенштейн, Чичагов. Его любили солдаты и казаки, воевавшие с ним в конной артиллерии, в партизанском отряде и позже — в Сумском гусарском полку, любили не только за храбрость, за его блестящие подвиги, но и за то, что он умел быть родным для них человеком, заботился об их пище, снаряжении, быте, думал над тем, как избежать в бою лишних жертв, хотя себя не щадил.

Знаменитый партизан пользовался громкой известностью у своих современников и благодарных его памяти потомков.

На портрете художника Матюшкина изображен человек в расцвете молодости; чрезвычайно привлекательное, красивое, мужественное лицо, курчавые русые волосы, лихо подкрученные усы, пристальный взгляд больших выразительных глаз; во всем облике ощущение сдержанного порыва, огромной энергии. Он изображен в гусарском мундире с орденами Георгия и Владимира и своим юношеским «мальтийским» крестиком. Под портретом написано: «Храбрый генерал-майор Сеславин, командир Сумского гусарского полка, отличившийся в достопамятнейшем походе 1812 года партизанскими, делами. Он первый известил г-на главнокомандующего армиями, о намерении неприятеля идти из Москвы в Калугу и тем содействовал предупреждению его под Малоярославцем, которое имело следствием постыдную и гибельную для французов ретираду».

На этом можно было бы закончить описание пути прославленного партизана. Но Сеславин после окончания войны с Наполеоном прожил еще долгую, своеобразно сложившуюся жизнь, в течение которой он при разных обстоятельствах по-прежнему ярко проявлял свой удивительный характер и незаурядный ум.

Заключив мир в Париже, русские войска походным порядком возвратились на Родину. Вернулся домой и генерал-майор Сеславин. О первых послевоенных годах его жизни трудно сказать что-нибудь определенное. Надо полагать, это был триумф, обожание, восторженное признание его заслуг, восхваление его подвигоз, однако… В одном из писем, написанных им впоследствии своему давнему знакомому и покровителю, генерал-адъютанту графу П.А. Толстому, говорится о неприятностях, отравлявших его существование, о врагах, старавшихся очернить его в глазах царя; Сеславин вынужден защищаться от обвинений в «развратной жизни» и жаловаться на недостаток средств.

Гордый своими подвигами, прямой и не очень сдержанный, он, как видно, скоро набил оскомину у тех, кто окружал царя, тем более что постепенно набирали силу вельможи типа небезызвестного Нессельроде.

Жалобы Сеславина не случайны; в них не только личная обида, но как будто общий тон разочарования, возникшего среди возвратившихся домой офицеров. Армия ждала другого отношения к себе; многих оскорбляло то обстоятельство, что русский народ, героически боровшийся против захватчиков, остается в крепостной зависимости, что солдаты, с беззаветной отвагой бросавшиеся в огонь сражений, оказались по-прежнему в положении бессловесных и бесправных существ. Образованное дворянство, надеявшееся на политическое влияние, на народное просвещение и общее благоденствие, убедилось в тщетности своих надежд. Идеи Сен-Симона и Лагарпа, книги Руссо возбуждали стремление к независимости и жажду справедливости.

Думается, Сеславин тоже переживал горечь утерянных надежд, его охватывало возмущение при мысли о неблагодарности императора Александра. Через несколько лет он будет писать тому же генерал-адъютанту Толстому: «… я просил Его величество спасти честь генерала, которому он некоторым образом обязан (ежели вспомнить Мало-Ярославец и последствия оного) и которого кровь для чести Отечества истекала из восьми ран». Здесь нет и тени верноподданнического смирения. Сеславин обращается к царю с просьбой позволить ему выехать за границу, чтобы залечить раны, полученные в боях. Лечение действительно необходимо ему, Но вместе с тем он ищет выхода для своей неуёмной энергии; опытный разведчик назначает себе задание, выполнение которого принесет, по его мнению, большую пользу России.

Разрешив Сеславину ехать на воды, Александр сказал ему с видом чрезвычайного благодушия и доброжелательства:

— Я никогда не забуду твоей службы. Если будешь иметь нужду — пиши прямо ко мне, уведомляя о своем здоровье. Требуй от меня, чего тебе надо.

Он дал понять беспокойному герою, что берется щедро оплачивать его расходы в заграничном путешествии.

Но в приведенном выше письме Сеславин описывает безвыходное положение, в котором он оказался из-за мучительной нужды и безденежья. Субсидии из России запаздывали на месяцы или не приходили вовсе. Не получая ответа от государя, он обращается к близким ему людям. Он рассказывает, что двадцать семь дней сидел без обеда и питался одним чаем, что не мог заплатить лекарю за операцию и несколько месяцев не платил за квартиру. «Один только инстинкт самосохранения, как говорит Руссо, внушил мне средство, которое меня спасло», — с горьким юмором заканчивает свои сетования Сеславин.

В Барреже, на юге Франции, у подножия раскаленных зноем Пиренеев, Сеславин долго лечился. Семь ран почти не беспокоили, но восьмая — где была раздроблена кость — время от времени открывалась и причиняла ему страдания.

1818 год застает его в Швейцарии. Женева показалась ему чересчур шумной: здесь слишком много английских и немецких дам с мужьями, детьми, гувернантками и лакеями. Разноязыкий говор, натянутая благопристойность, курортные сплетни утомили Сеславина. Он предпочитал одиночество и близость снеговых вершин. Неподалеку от Лозанны он снял мызу и здесь, в горах, провел лето.

Проезжая через Францию, он вспоминал недавние сражения! Бриенн, Ла-Ротьер, Арси, Фер-Шампенуаз… В ушах снова гудела канонада, раздавались звуки кавалерийских атак — ржание лошадей, лязг клинков, неистовый топот, тысячи криков и стонов отчаянья, боли, ужаса смерти…

Желая быть полезным России, Сеславин добровольно берет на себя обязанности разведчика — выполняет задание, назначенное самому себе. Исколесив Францию, опытным глазом осматривает крепости, переправы через реки, арсеналы, морские порты.

Из своей мызы под Лозанной он начинает совершенствовать навык восхождения в горы. У него было непреодолимое желание сравнить три пути в Альпах: первый — великого полководца древности Ганнибала (его переход через заснеженный перевал с огромной армией, конницей и боевыми слонами, совершенный с изумительным искусством и быстротой, вызвал удивление изучавшего военную историю Наполеона); стремительный бросок самого Бонапарта, начинавшего тогда свои завоевания и прошедшего в Италию узкими губительными ущельями близ пика Сен-Бернар; наконец, третий, самый опасный, поразительный по отваге и сверхчеловеческому напряжению — путь Суворова.