Такая карма - Татьяна Доброхотова

Отсутствовала Светлана Анатольевна долго. Наталья успела уже сходить за расчетом в бухгалтерию и даже собрать все свои немногочисленные вещички. Голова разболелась, на душе было тяжело, но она решила все же дождаться подругу, попрощаться. Вернулась та с виноватой улыбкой.

– Наташ, ты только не обижайся на меня. Тут такое дело вышло. Они меня опять начальником отдела делают, а Кобра просто у меня работать будет. Не понравилось им, как все с отчетностью получилось. Я сейчас полчаса вице-президента уламывала, чтобы он тебя оставил, а Кобру в операционистки перевел, она же тухлая совсем, а банковский контроль – не шутки. Но он ничего не может, велено ему так. Вот, номерок телефона тебе передал. Сказал, чтобы обязательно позвонила. Ты не горюй, правда, может, эта Кобра сама уйдет, не захочет ко мне под начало.

– Да никуда она не денется, все равно все делать ты будешь, а она только зарплату получать. Где еще синекуру такую найдет? Ладно, не поминай лихом, пошла я. Что-нибудь придумаю.

– Я тебе вечером позвоню, держись!

Когда Наталья добралась до подъезда, голова, не смотря на проглоченную горсть таблеток, болела так, что хотелось кричать. Дурнота волной подкатывала к горлу, после каждых несколько шагов приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Она с трудом попала ключом в замочную скважину, перед глазами все размылось в неясные контуры. Наконец, захлопнула дверь, успев повернуть замок, и прямо в сапогах и пальто свалилась на диван. Начался приступ. Сознание отключилось от всего, что снаружи.

Глубокая ночь. Небо усыпано яркими звездами. Она стоит у огромного костра, от него пышет жаром. Непривычная одежда сковывает движения, мешает. Она подняла руку, чтобы поправить волосы. Это не ее рука, совсем узкая, кожа темная, почти черная, на запястье собралась в морщины под тяжелым, белого металла, браслетом, и волосы тоже не ее, они жесткие и плотные, уложены в тяжелый узел на затылке. Где это она? Какой-то мерный шум рядом. Тут, позади. Это море, плещется в пяти шагах от нее. Она стоит в толпе странно одетых людей: мужчины в белых длинных юбках, обвязанных вокруг талии, голые до пояса, или в оранжевых рубахах и штанах, расшитых по краю серебряной нитью, женщины, обмотанные разноцветными тканями, к ним прижимаются дети. Все смотрят в сторону от моря, чего-то ждут. Почему она оказалась здесь? Что сейчас будет? Вот по толпе пробегает шум, что-то начинается, но ей не видно. Толпа расступается. Там, за ней, горят воткнутые в песок свечи, с двух сторон огораживая тропу, ведущую сюда, вниз, к костру. Люди вокруг нее запевают протяжную тягучую песню на незнакомом языке. Между свечами появляются мужчины в белых одеждах. Они несут на руках статую женщины, отлитую из золотого цвета металла. Движутся они неторопливо, останавливаясь, замирая после каждого шага. Там, где они проходят, люди опускаются на землю, простирают руки к золотой женщине. Наконец, носильщики подходят к костру и бережно ставят статую подле него. Какой-то мужчина рядом дергает ее за одежду, и она тоже падает на колени, острая боль пронзает ноги. Это вовсе не ее тело, оно не хочет слушаться. «Парвати, Парвати», – шепчет тот мужчина около нее, и еще какие-то слова, она не может разобрать. Она просто смотрит, на золотое лицо скульптуры. Отблески от костра скользят по нему, кажется, золотая женщина улыбается лично ей. В непонятном для себя порыве, протягивает к ней руки и слышит, нет, чувствует глубоко внутри, ни с чем не сравнимую радость, покой. Перед ней великая богиня, она принимает ее, смертную, ободряет, успокаивает перед тем, что свершится совсем скоро. Непонятно как, у нее в руках появляется кусок дерева с закрепленной в нем горящей свечой. Она с трудом встает и спешит к морю. Десятки людей уже бродят у берега, опуская в воду плошки со свечами. Черная вода словно усеяна светлячками. Она тоже заходит в море, босые ноги ощущают ласковую недвижно-блестящую воду. Наклоняется, чтобы опустить свою свечу, и видит, в неверном колеблющемся свете огонька свое отражение. Это не ее лицо, все в уродливых морщинах, а волосы белее снега. Она совсем старуха…..

Когда Наталья пришла в себя, вокруг уже стало темно. Волосы были мокрыми от пота, а в голове пусто и гулко, каждый звук казался ужасающе громким, она слышала даже, как течет вода за стенкой у соседей, и раздражалась. Так всегда бывает после приступов, через пару часов пройдет. Она неуклюже сползла с дивана, зажгла свет, переоделась в домашнюю одежду. Из зеркала в ванной на нее глянуло серое, словно вымазанное краской лицо, с огромными синяками под глазами. Хорошо, что завтра на работу не надо, можно будет отлежаться. Она перебралась на кухню и нажала кнопку электрического чайника.

Телефонный звонок чуть не убил ее, все внутри завибрировало в такт с ним. Поколебавшись секунду, стоит ли отвечать, все-таки подняла трубку:

– Алле?

– Наташ, ты куда делась? Я тебе весь вечер звоню, уже волновалась, – это опять была Светлана Анатольевна.

– Свет, не кричи ты так, мне не хорошо, – слабым голосом отозвалась хозяйка.

– Ой, Наташ, – Света понизила голос почти до шепота, – опять, да? Я уж думала – все прошло у тебя, совсем. Я и не кричу вовсе, просто спросила. Ты как там? Хочешь, приеду?

Подруга была в курсе Натальиных проблем. Еще лет пять назад, когда они только начинали работать вместе, Наташу несколько раз прихватывало на работе, и Светлана ее не сдала, пусть и испугалась первый раз безумно, а, наоборот, в такие моменты старалась, чтобы ничего не стало известно начальству. Но потом приступы прошли, и они обе искренне полагали, что навсегда.

– Нет, Светик, не надо приезжать, я уже оклемалась, отосплюсь.

– Хочешь, я Вовке позвоню, он приедет?

Тогда же, еще в самом начале их дружбы, Наталья на всякий случай сообщила начальнице кому позвонить, если ей станет совсем худо. Светлана с Вовкой давно познакомились и тоже подружились.

– Нет, не надо, я уже ложусь.

– Ладно, спокойной ночи тогда, завтра поговорим.

Вовка был как раз тем парнем из сна, на три года старше. Когда ее тогда, пятилетнюю, привезли в новый детдом, и она набросилась на девчушку, дразнившую ее, он ударил Наташу по голове камнем, чуть-чуть не попав в висок, на четыре месяца уложив в кому. Казалось бы, Наташа должна люто ненавидеть того, кто в полном смысле слова, поломал ей жизнь. Но все обернулось иначе. Вовка был первым, кого она увидела, придя в себя. Потом ребята и воспитатели рассказывали, что он сам чуть не умер там, во дворе, увидев, что натворил, две недели тоже провалялся в больнице с нервным срывом, а потом каждый день тайком бегал к ней, самовольно сбегая из детдома. Воспитатели пытались не пускать его, запирать, но тогда он плакал так, что мог опять загреметь в лазарет. И тогда взрослые смирились, разрешив ему ходить к ней в больницу, благо, находилась травматология на соседней улице. В ее палате он проводил все свободное время.

Когда она, наконец, поправилась и вернулась в детдом, парень и там продолжал ходить за ней хвостиком, оберегая от реальных и мнимых опасностей. Наташа даже представить себе не может, какой была бы ее жизнь без Вовки, которого все в их детдоме уважали и побаивались за безбашенную смелость. Он никогда ничего не пугался и всюду лез напролом. Вместе с Вовкой она пережила и первый свой припадок. Это случилось примерно через полгода после того, как отошла от комы. Они тогда забрались на чердак, выкрав предварительно ключ у сторожа, когда он спал у себя в сторожке после обеда. На чердаке было пыльно и жарко, дело происходило в самом конце мая и, в общем, ничего особенно интересного не оказалось, там хранили поломанную мебель и старые, никому не нужные вещи. Они все-таки покопались в корзинках со старыми игрушками, Вовке досталась вполне приличная клюшка со стертой треснувшей шайбой, а ей – мягкая розовая кошка, величиной с ладонь, которую она собиралась постирать в шампуне, чтобы еще больше распушилась. Довольные, они уже собирались вниз, напоследок решив заглянуть в окно, как смотрится их двор отсюда. Наташа глянула вниз, и все поплыло у нее перед глазами, она оказалась совсем в другом месте.

Тогда она тоже увидела морской берег, пляж, маленькую бухту среди нагромождения камней, только днем. Вообще, море почему-то часто присутствовало в ее видениях. Позади, в конце пляжа, высились огромные, никогда не виденные ею раньше деревья с широкими листьями, пальмы. Небо было синее-синее, тоже непривычное, песок желтый. Невысокие волны плавно катились на берег, оставляя причудливый узор. Солнце светило так ярко, что у нее сразу заболели глаза. Картинка то приближалась, то отдалялась от нее, словно она смотрела, покачиваясь в лодке, недалеко от берега. На пляже сидели в обнимку двое. Совсем молоденькая девчонка, с темной, как полированное красное дерево, кожей, одетая в шелковые широкие брюки и такую же тунику. Черные вьющиеся волосы были распущены и тяжелыми волнами падали, струились на песок. В ушах горели на солнце яркие серебряные кольца, тонкие запястья и щиколотки позванивали браслетами. Ее спутник, тоже совсем мальчик, выглядел по-другому: загорелый, голубые глаза, со светлыми длинными волосами, спускающимися на обнаженную грудь, в полосатых, странного покроя брюках, кожаных сандалиях. Он нежно обнимал подругу и что-то говорил ей, Наталье не было слышно. Эта картинка казалась такой мирной, спокойной, родной, что придя в себя, Наташа не сразу поняла, где находится, ей показалось даже – у нее что-то незаслуженно отняли, что ей просто необходимо. Вовка тогда переполошил весь дом, очнулась Наташа уже в медпункте, куда он притащил ее, рыдающий от ужаса. Потом она еще полгода обследовалась у врачей, но без толку.