Город "Ё" - Глеб Шульпяков

Такие вещи я тоже называю «стечением обстоятельств».

Правда, ничего невероятного в этих обстоятельствах нет.

Исфахан

Чтобы легче усвоить разницу между мусульманами-шиитами и суннитами, представьте себе, что у Христа была большая семья. И что после известного события ее члены вступили в конфликт с апостолами за право быть единственными носителями учения.

Пророк родню имел довольно многочисленную. И конфликт с апостолами-халифами у этой родни состоялся сразу после его смерти. По итогам этого конфликта — который, в сущности, представляет собой вечный спор о том, что первично, гены или разум, родство или единомыслие, сыновство или ученичество — произошел раскол на шиитов, то есть последователей родни, и суннитов — то есть тех, кто предпочел авторитет друзей-соратников. В результате раскола племянник Пророка, первый имам Али, был убит общиной, поддерживающей апостолов-халифов. А спустя время в неравном сражении погиб его младший сын и наследник, имам Хуссейн.

Именно это трагическое событие — безвременную гибель младшего сына имама Али — и вспоминает весь шиитский мир — в десятый день месяца Мухаррама. В этом году дата совпала с православным Рождеством, что сообщало увиденному некоторый умопомрачительный, гротескный характер.

Суть празднества заключается в самобичевании и оплакивании. В исламе большинство вещей надо понимать буквально, бытово — то есть в дни праздника мусульмане действительно рыдают и наказывают себя плетками. Обычно тон процессии задает профессиональный «чтец-плакальщик». Это человек с микрофоном, он стоит на возвышении и распевает «гимны». Содержание «гимнов» сводится к называнию родословной Хусейна — и описанию его ужасной гибели. Текст нехитрый, повторяется. С каждым повтором степень эмоционального накала аудитории — и самого «плакальщика» — возрастает. В такт гимну присутствующие начинают ритуально хлестать себя по груди и плечам. Многие используют для этих целей специальные плети — те самые, цепные, что я видел в Тегеране. Их перед праздником продают повсеместно, как первомайские флажки или шарики.

Представьте себе тысячи усатых мужчин, льющих самые настоящие слезы. Представьте, что ничего театрального, показного в этом плаче нет — как можно было бы подумать. Поймите, что в эти минуты каждый мусульманин внутренне отыгрывает — то есть воображает и переживает — самую чудовищную потерю, которая может выпасть на долю правоверного, то есть потерю сына. Тем самым снимая невроз, сформированный страхом этой потери. Так мне, во всяком случае, думается — с психологической точки зрения.

Религиозные процессии показывают по всем каналам. Сюжеты из разных городов, из разных провинций сменяют друг друга — как у нас на Первомай или Октябрь. Рапортуют Шираз, Тегеран, Тебриз, Кум. На главной площади Исфахана — огромная очередь перед мечетью. Молитва закончилась, люди ждут, когда вынесут благотворительную пищу. Я видел эти контейнеры со двора, куда забрел с фотоаппаратом — сотни красных ящиков, забитых термо-контейнерами. В контейнерах рис с тушеными сливами, баранина (накануне праздника обязательно режут барана, отчего улицы подле мечетей залиты кровью). Пища горячая, готова к употреблению. Невероятно вкусная (я пробовал). Когда ворота мечети распахиваются, тысячи рук тянутся в воздух. Коробки с надписью: «Down with UISA, down with Israeil» моментально исчезают в толпе. Через пять минут толпа рассасывается, счастливые мусульмане расходятся.

«Вкусивший пищи в день сей да благословен будет».

Исфахан — Язд

Восторг, охватывающий в пустыне, совершенно неописуем, несравним. Пустое нежилое пространство, щедро залитое солнцем; разрывающее, растягивающее сознание небо; затонувшие в пустыне горы; пейзаж настолько активизирует внутренние силы, что ты начинаешь физически задыхаться. Все это — для тебя, только для тебя. Других пользователей — других жизней — вокруг просто нет, даже флоры. Представьте, что вам подарили пустой театр (или пустой порт). Ни актеров (матросов), ни зрителей в нем нет и не будет (разве что невидимый капитан-режиссер). Но есть пустая сцена, набережная с кораблями — и свет софитов. И ты можешь разыграть на этой сцене-палубе любое представление. Отплыть в любое плавание.

Дорога прямая, покрытие отличное, машин нет. Один пункт ДПС — «Ваш паспорт» — «Счастливой дороги» — и ты на свободе. Водитель обещает доставить за два часа, хотя, судя по карте, до Язда триста километров. Но любые карты (и время как протяженность) эти люди внутренне отторгают. После волшебного перемещения Пророка из Мекки в Иерусалим за одну ночь каждый подсознательно верит, что пространство и время — резиновые. Что можно — если на то будет воля Всевышнего — переметнуться из пункта А в пункт Б скорее, чем прольется молоко из упавшего кувшина (в чем они правы, если рассматривать время и пространство с научно-философской точки зрения).

У каждой поездки есть внутренний мотив, импульс — помимо общего желания сменить одну реальность на другую (однажды я поехал в Лаос только потому, что со двора их посольства в окно долетали по ночам звуки песен). Так вот, в Иран — и Язд в частности — я отправился из-за книги, которую начал уже год как. Она должна завершить первые две вещицы — «Книгу Синана» и «Цунами», — чтобы составить трилогию. Закрыть тему. Первые главы — сытая снобская жизнь в Москве. Потом — бац! — провал, и ты просыпаешься в глиняном городе с голубыми мечетями.

Прообразом этого «мешка» послужил Фес. Когда-то город произвел на меня довольно сильное впечатление — тем, что городская среда воспроизводила здесь подсознание, структуру человеческого бытия. Город Язд таков же. Один из не многих в мире — все в ЮНЕСКО — средневековых городов, дошедших до нас в относительной сохранности. То есть в виде невообразимого и вместе с тем логичного по внутреннему смыслу скопления глинобитных домов, щелей-улиц — и грандиозных мечетей между ними.

Фес случился со мной пару лет назад. Его образ уже обобщился, померк. С помощью Язда мне хотелось оживить картину. Тем более что город, в котором оказывается герой, не точный слепок. Скорее, задача образа — воплотить идею азиатского города вообще. Которая позволяла бы совместить в одном образе несколько городов — ну и вымысел, конечно. Кстати, азиатские города, будучи слепком твоего подсознания, идеально для него подходят.

Я имею в виду вымысел, конечно.

Канаты Язда

Принцип изучения Язда предельно прост: погружайся. Выйди из гостиницы, сверни в первую щель — и пропади там. Лабиринт улиц все равно пережует тебя глиняными деснами — и выплюнет обратно.

Правда, на другом конце города.

Старая часть Язда не слишком велика, в пределах Бульварного. Потеряться в ней невозможно, над приземистыми домишками всегда маячит купол квартальной мечети. Можно ориентироваться по солнцу, с какой оно стороны. И держаться одного направления, пока не выйдешь на главный проспект (он везде один, имени Ленина — Хомейни то есть). В этом, кстати, одно из отличий Язда от Феса. Тот вдвое больше, лежит в гигантской горной котловине. И дома имеет настолько высокие, что ни солнца, ни куполов не видно, ориентироваться не на что.

Провалился за подкладку — так провалился, пиши пропало.

Мне нравилось бродить по Язду без карты, бесцельно — как я обычно в таких городах и делаю. В одной из улиц мне попался мужик, он тащил стопку лепешек, прижимая их подбородком. Я к тому времени проголодался, и по моим глазам он это понял. Просто протянул лепешку — и пошел дальше.

«Иран, дела семейные».

Я притулился на заброшенном дворе и блаженно сжевал хлеб, щурясь на солнце. Вспомнил, что неплохо бы выяснить, каковы они на самом деле, знаменитые канаты — этот образ мучил меня с детства, после фильма «Тегеран-43». Как выглядит система подземного водоснабжения, распределяющая грунтовые воды по городу.

Канаты «придумали» в Средние века и сегодня почти не использовали. Хотя проложили настолько хитроумно, что ученые до сих пор собираются на конгрессы по их изучению. Кажется, это единственная канализация в мире, которую изучают.

И вот в заброшенном дворе (хотя в Язде трудно утверждать наверняка, заброшен тот или иной двор или нет), я наткнулся на дыру в земле. Обычную дыру, провал — накрытый от лишних людей решеткой, под которой накопилась большая гора мусора, как это часто с зарешеченными дырами бывает. Какой-то рвани, и гнили, и пластиковых бутылок с канистрами.

Но ступеньки под мусором все равно просматривались.

Вторым сюрпризом было то, что замок на люке решетки болтался на честном слове. Пролезая внутрь, я не сомневался, что проход замурован. Оказалось, в темноту круто уходит длинная каменная лестница.

Спуск был сухим, прохладным и занял минут пять. Их было семьдесят, высоких кирпичных ступеней — значит лестница уходила под землю на четыре-пять этажей как минимум (в детстве я думал, что канаты «начинаются» в подвалах, ха-ха — как это показывают все в том же фильме).