Горностай - Харри Йыгисалу

Как горностаям, гак и зайцам пришла пора сменить зимние шубки на весенне-летне-осенний наряд. Но кое-кто так и не успел это сделать: в березовом колке возле поля валялись клочья белой шерсти — ястреб или филин расправились с зайцем.

ЛЯГУШКИ

Удивительные это существа. Снег только сошел, вода на дне лощины, заросшей по склонам черной ольхой, ледяная — солнце не успело ее прогреть, а у лягушек уже начался веселый купальный сезон. Мурашки по спине бегут, когда на них смотришь: день-деньской мокнут в воде, лишь кончик носа торчит да глаза выпучены. И никак не окоченеют! Голышом ведь сидят, нет на них ни шерстинки.

И откуда их столько взялось? Сверкают ляжками, высовывают голову из воды и квакают. Лягушачий хор звучит так громко, что перекрывает крик чаек над заливом и островками.

Горностаи да аист в длинных красных сапожках постоянные посетители лягушачьих концертов. Аист разгуливает по болотине, горностаи слушают на берегу.

Пожалуй, несколько наивно предполагать, что горностаи ходили на концерты послушать квакомузыку. Об аисте и говорить нечего — молчаливая, угрюмая птица. Он стоял на своих длинных ходулях по колено в воде и время от времени выхватывал из нее какого-нибудь солиста, так что тот успевал лишь разок дрыгнуть лапками, прежде чем исчезал окончательно.

Горностаи плескаться в воде не желали: ходули не позволяли, — выжидали на берегу. К тому же надо воздать должное лягушкам — очень они шустрые. Едва показывался горностай или мелькала его тень — только их и видели. Они ныряли, проплывали над самым дном, пуская пузыри, и снова высовывались совсем в другом месте.

Сколько можно терпеть такое издевательство! В конце концов, никакие нервы не выдержат. Горностай прекрасно знает: не так-то легко поймать лягушку в воде, тем не менее срывается и прыгает. Редко что из итого получается, если не считать того, что сам вымокнешь и перепачкаешься, — лягушка махнет тебе своими перепончатыми лапками и спрячется на дне под палыми листьями, только водолазу впору ее вытащит! Но такова уж судьба охотника — иной раз приходится возвращаться домой налегке, хотя в брюхе бурчит пуще прежнего.

Ничего, мы еще свое возьмем. И правда, через несколько дней, будто сговорившись, лягушки исчезли из лощины. Не иначе как отправились на лужок и в поля за кормами — сколько можно пузыри пускать по воде! К тому же с самым важным после кваканья весенним делом они справились — напустили полный водоем своей икры и оставили греться на солнышке, чтобы лягушачий род не сгинул.

ПЛОТВА

Иногда набить брюхо довольно легко. Спасибо нюху — он и на миску с рыбой может навести.

Один из горностаев возвращался после ночной вылазки. В доме было тихо, хотя в нем и находился человек. Это горностай определил еще за сто скачков. Человек спал, отчетливо слышалось его мерное дыхание. Когда человек спит, никакой опасности нет, можно смело проскользнуть на чердак. Уж настолько-то горностай своего соседа по квартире изучил.

С тех пор как взбухли ручей и канавы, а затем лед на море растаял, люди стали чаще появляться в доме, оставались на ночь, ходили и разговаривали. На кухне, на лестнице и во дворе, особенно там, где время от времени выплескивали из помойного ведра, постоянно пахло рыбой. Кое-что находилось и для горностая.

На этот раз запах рыбы был такой сильный и соблазнительный, что горностай не мог не взглянуть, откуда он исходит.

В выгребной яме ничего не оказалось. На крыльце тоже.

Запах шел из сеней. Как раз под дверью была щель, и голова в нее пролезала.

В маленьком закутке пахло еще острее. Даже слюнки потекли. Горностай пролез под дверь и одним прыжком вскочил на табуретку, где лежала рыба.

Схватил плотвицу за хвост и вытащил из миски. С удовольствием сразу вонзил бы в нее зубы, но как же это можно, когда в миске лежит еще несколько рыбок! До тех пор пока есть что взять или поймать, горностай к еде не приступит. Надо хватать и тащить, пока никого или ничего не останется. Что делать? Тут же вытащить из миски еще одну плотвицу? И горностай выпустил изо рта добычу, взял следующую рыбину, спустился с ней на пол, еще раз поменял плотвиц, однако ничего сделать не мог: взять в зубы сразу две не удавалось — они не помещались, — а оставить что-то тоже не хотелось.

Но горностай все-таки не осел, который где-то когда-то якобы умер голодной смертью между двух охапок сена, поскольку не знал, за какую из них приняться. Горностай быстро сообразил, что да как: сунулся в щель между дверью и порогом, протиснулся во двор, держа рыбину в зубах, и полез но стене под стреху. Добычу свою положил, не тронув, тут же отправился снова в сени и через какой-то миг опять взобрался по стене со следующей рыбиной. Они все ему были нужны, и он перетаскивал их наверх до тех пор, пока в очередной раз не увидел, что миска пуста. Только тогда успокоился. Дело сделано, свежие припасы осмотрены, и он принялся за рыбу, то есть прежде всего съел голову и внутренности. Съел с удовольствием и с аппетитом, только косточки и чешуйки поскрипывали на зубах.

Собственно, ему хватило бы внутренностей. Но что поделаешь, если человек поленился с вечера почистить рыбу и положить отдельно то, что по праву причитается горностаю.

КОСАЧ

Тетерева бормотали на лесном пастбище неподалеку от хутора Таммисту. Их все больше слеталось на токовище. Горностаи на них особенно внимания не обращали — ведь весной, когда лес, луг и прибрежный можжевельник переполнены щебетом, не успеваешь замечать каждую пташку и слушать ее пение.

Однажды ранним утром горностай-отец бежал по вырубке. Он разглядывал недавно сложенные и сладко пахнущие штабели березовых дров. Еще больше привлекали его кучи хвороста и свежесрубленных веток, под которыми лесные мыши объедали почки или разыскивали в лишайнике и в трещинах норы насекомых и их куколки. Горностай всякий раз находил здесь чем поживиться.

Вдруг он замер на месте, посмотрел в одну, затем в другую сторону, встал па задние лапки и не поверил своим глазам — на кочковатой поляне вертелись и бегали кругами большие блестяще-черные птицы.

Возле старой березы проходил своеобразный турнир: косачи, распустив лироподобные хвосты веером, волоча крылья но земле, вытянув шеи и подняв кверху головы, перья на которых встали дыбом, щеголяли своими ярко-красными бровями и черно-синими в белом крапе подхвостьями. Довольно долго подзадоривали они друг друга, а затем пустили в ход когти. Пили крыльями, шинели в гневе и набрасывались друг на друга.

Тут уж медлить нельзя! Горностай припал к земле, спрятался за пень, затем чуть ли не ползком, соблюдая особую осторожность, перебрался за одну из кочек поближе к птицам.

Тетерева продолжали битву.

В пылу сражения никто не обратил внимания на незваного гостя с острыми клыками, пожаловавшего без приглашения на свадебный поединок. Косачи как ни в чем не бывало продолжали наскакивать друг на друга, нацеливались в красные брови противника и прогоняли с токовища слабых, уступивших в бою.

Горностай наметил для себя крепкого, крупного задиру. В момент очередной атаки, когда тот, шипя и нанося удары, теснил своего соперника, горностай в два-три прыжка, казалось бы невероятных при его коротких лапах и малом росте, преодолел значительное расстояние, вскочил на спину косача, вцепившись когтями в перья, и вонзил зубы в шею.

Драка тут же прекратилась. Птицы с шумом поднялись в воздух. Взлетел и тот косач, на котором повис горностай. Клыки хищника еще не добрались до нежного горла. Горностай нисколько не испугался, оказавшись в воздухе. Газ вцепившись зубами в жертву, он уже полностью полагался на свою мертвую хватку — челюсти не ослабнут, хотя бы пришлось скакать верхом на зайце или погружаться на дно вместе с нырнувшей водяной крысой. Так и сейчас. Сколько бы ни продолжался полет тетерева, как бы высоко он ни взвился, рано или поздно выдохнется, рухнет вниз.

И точно, полет был непродолжительный. Тетерев грохнулся наземь и вместе с горностаем перекувырнулся через голову. Барахтаясь, отбиваясь ногами и крыльями, он пытался сбросить с себя зверя и снова взлететь, но тут по его телу пробежала дрожь, и он обмяк. Горностай знал свое дело.

Он даже не взглянул на красивый весенний наряд косача, названного так из-за косиц па хвосте. Никакого внимания не обратил на черное с металлическим отливом оперение и белоснежное подхвостье, кое-где именуемое хлупыо. Вот это кушанье! Совсем не то, что изголодавшаяся за зиму мышь или холодная лягушка. — недавно отметавшая икру. Волоча за собой добычу, горностай присматривал укромное местечко. И нашел его между корнями большого пня.

Глотая со свирепой жадностью, тревожно озираясь по сторонам, чутко прислушиваясь, горностай поедал свой завтрак, обед и ужин. Набирался за несколько дней поста и по крайней мере на несколько дней вперед. Как ни странно, никто ему не помешал. Даже вороны, пролетавшие над ним, не заметили пиршества: они больше всего кружили теперь над гнездами и над освободившимися от снега нолями.