Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов

Для литературы РФ характерно легковесное отношение к теории. Уже вследствие этого необходимо прежде всего договориться о дефинициях. Без этого немыслима критика сталинизма, особенно при сохранении в обществе сильных позиций его последователями. Сдать членский билет КПСС, объявить себя демократом, занять выгодный пост в системе новой власти много проще, чем преодолеть в себе пороки, свойственные сталинизму. Язык советского обществоведения и публицистики никогда не был совершенным. В годы перестройки он стал еще хуже. В условиях гласности и плюрализма пишут и говорят очень многие, в том числе и не подготовленные к тому. В применении различных понятий царит повальный произвол. Это грубо противоречит культурным традициям. «Вначале было Слово», говорили древние. Одно из главных наследий сталинизма — разрыв между словом и делом. Ныне он еще более усилился. Давно установлено, что пренебрежение к понятийному аппарату не нейтрально в методологическом и идеологическом отношениях. Применение иностранных слов вроде «консенсус» (согласие), «дайджест» (подборка), «презентация» (представление) никакой необходимостью не обусловлено, если не считать таковой желание полуобразованных людей подняться в собственных и чужих глазах. Но и эти слова засоряют язык, отнюдь не обогащая его.

Многие же нововведения лишены необходимой научной основы. Ряд авторов применил термин «постсталинизм» и «неосталинизм», хотя у нас нет еще устоявшегося определения самого сталинизма. М. Горбачев в связи с обсуждением проекта программы КПСС с полным основанием говорил в июле 1991 г., что нам не обойтись без «современного осмысления нашей истории и ее уроков», «без основательного анализа сталинизма». К сожалению, разработанный большим коллективом ученых проект программы КПСС, опубликованный в «Правде» 8 августа 1991 г., также страдает пренебрежением к понятийному аппарату. Этот проект пронизан идеей преодоления сталинизма, и тем не менее само понятие «сталинизм» по неясной причине скрыто за терминами «тоталитарная система» (диктатура, режим), «казарменный социализм», «сверхцентрализованное административное управление», «авторитарно-бюрократические методы». Наблюдаются различные манипуляции со словом «демократия». Ее отождествляют с «антикоммунизмом». Так, в лагере «демократов», оказываются фашисты, шовинисты и сепаратисты, бонапартисты и популисты в их современных восточноевропейских разновидностях. Здесь играет роль не только полуобразованность. Размывание понятий политически выгодно определенным кругам. Таковы термины «центр», «левые», «правые». В борьбе за власть эти круги пытаются сломать ряд традиционных понятий, например, «патриотизм», вводят словосочетания «прогрессивный консерватизм», «цивилизованный авторитаризм», «народный тоталитаризм» (Б. Капустин). Не выдерживает критики отнесение к либералам политиков, руководимых В. Жириновским.

Искажают понятие «революция». В мировой научной литературе оно означает, как известно, коренной переворот в социально-экономической и политической структуре общества. В отличие от реформ революции предполагают качественные и быстрые изменения. Именем революции часто прикрываются различные регрессивные силы; «национальная социалистическая революция» (А. Гитлер), «консервативная революция» (Р. Рейган). Тем не менее в научной литературе нет спора о том, что революции прогрессивны. Идеалом Маркса и его подлинных преемников является время, когда социальные революции перестанут быть насильственными революциями[18]. Сталинисты же и другие антимарксисты считают, что революции немыслимы без кровопролития. КПСС устами Хрущева пыталась отмежеваться от этого обвинения и показать по существу бескровный характер Октябрьского переворота. На рубеже 80—90-х гг. советские антимарксисты вполне преднамеренно предали этот факт забвению. Начатая Горбачевым и его группой мирная перестройка по своим целям, несомненно, была революцией. Антимарксистская же пресса развернула кампанию против Октября и заодно революций вообще, сводя их к войнам, разрушениям, эпидемиям, голоду. Так, Р. Рывкина весьма некорректно поставила в общий ряд «кровавых событий нашей истории» 1917, 1929, 1937, 1939–1945 гг. Впрочем, вскоре революции начали реабилитировать — понадобилось оправдать антиконституционные акции новых властей. Пресса почти единодушно стала прославлять «насильственную великую августовскую буржуазно-демократическую революцию». Ее стали называть также «антитоталитарной, антикоммунистической». Последующее развитие показало, однако, что речь идет скорее о реставрации, чем о революции — насильственная капитализация, активное свертывание демократического процесса 1985–1991 гг., вытеснение сталинского атеизма таким же агрессивным и примитивным теизмом, волюнтаристская замена сверхцентрализованного государства средневековым конгломератом внешне самостоятельных государств, сопровождающаяся болезненным разрывом многовековых экономических, политических, духовных, военных и иных связей.

Главная цель любой революции — сохраняя разумное старое, освободить дорогу новому, лучшему. Известно, что и в развитых странах остались серьезные проблемы, что готового социального идеала по-прежнему нигде нет, что зарубежный, как и отечественный, опыт может быть воспринят лишь выборочно. Мудрый политик не будет разрушать «старый мир до основания». Не ясно, например, зачем было во имя «укрепления дружбы народов СССР» громить их союз, как это сделали три президента в Беловежской пуще. Зачем во имя улучшения жизни бросать десятки миллионов людей на грань вымирания, активную социальную политику заменять жалкой благотворительностью, в целях развития экономики разрушать ее основы, во имя насаждения демократии возрождать явно реакционные институты. Такая политика, судя по всему, удовлетворяет и влиятельные круги Запада и Востока. Как иначе можно объяснить их деятельное участие в развале СССР и его позиций с выдвижением на первый план так называемой «гуманитарной помощи», способной лишь загнать болезнь вовнутрь. Близкие к этим суждения уже высказаны некоторыми западными учеными, в частности, С. Коэном[19].

В схоластическом споре («социализм кругом хорош» — «капитализм сплошь замечателен») обе стороны отрицают единственно разумную альтернативу — конвергенцию. Капитализм, что признал в наши дни и А. Сахаров, не является высшим достижением человеческой цивилизации. Академик выступал за использование положительных черт и капитализма, и социализма.

История человечества не знает простых решений. Программа «500 дней», призыв «потерпеть до осени», наивное упование на то, что дикий капитализм сам по себе сбалансирует экономические и иные отношения, опасны. В самых общих чертах основные задачи преобразований, назревших в СССР к началу перестройки, можно было бы сформулировать следующим образом: всестороннее осмысление истории и современного состояния советского общества, сравнительный анализ главных показателей СССР и зарубежных, в первую очередь, наиболее развитых стран в области экономического, политического, культурного развития, в том числе прогресса общественной мысли; разработка общей концепции и конкретных программ преобразований с учетом глубокой специфики страны; проверка концепции и программ путем экспериментов в отдельных регионах.

Одновременно с понятием «революция» идет искажение понятий «коммунизм», «социализм». Являются ли они «социальными утопиями», история скажет свое слово. Наиболее опасно игнорировать то, что никакого «реального социализма» никогда и нигде не было. Как можно признать социалистическим СССР, в котором не было правового государства, никогда не были решены продовольственная и жилищная проблемы, существовало отчуждение работника от средств производства, от участия в управлении хозяйством. Идеалам социализма не отвечает ни степень социальной защищенности, ни мера заинтересованности человека в результатах своего труда. Ряд ученых и политиков вольно