Танец Анитры - Алёна Бондарева

Но было страшно. Ведь о таких вещах говорят в самом начале, а не через год. Вот, мол, образовался ребёнок из воздуха. Как? Да, бог его, этого ребёнка, знает. Я где-то прочла, что храбрец не тот, кто перестал бояться, а тот, кто невзирая на страх идёт вперёд. Но другое дело, если ты сознательно путаешь следы, а потом сам не можешь найти обратную дорогу. Ещё эта негласная договорённость: лишняя информация как ненужный свитер в чемодане с летними вещами.

— Майя, ты меня слышишь?

— Да. Так о чём?

Денис опять щёлкнул зажигалкой.

— О нас с тобой?

Естественно, как только кто-то объединяет тебя в это непонятное «мы», он тут же начинает претендовать на твои мысли, печали и радости. Ничего плохого тут нет. В конце концов, человек по природе собственник.

Но в этот момент я вдруг поняла, что говорить обо всём не хочется именно мне, а не Денису.

Минимум надежд—так проще.

Я знаю, что в большой комнате у Дениса стоит чёрно-белая фотография—портрет его матери. Молодая женщина с длинными тёмными волосами смотрит немного высокомерно из-под полуопущенных ресниц. Тоненькие брови изящно выгибаются, губы слегка тронуты улыбкой и обнажают ровный ряд передних зубов. В руках она держит свёрнутую трубочкой газету. Видно, что фотография непрофессиональная, но даже фотограф-любитель сумел уловить её грацию. Худые руки, покатые плечи, складки бледного платья—всё подчинено этой лёгкой женственности.

Мы никогда не говорили о ней, но, глядя на портрет, я точно могу сказать, откуда в Денисе взялись педантичность и заносчивость.

Я ни разу не спрашивала, сколько у него было женщин, не интересовалась, есть ли ещё кто-нибудь кроме меня. Подобные вопросы отягощают отношения. Мне это ни к чему. Ведь я не могла пожаловаться на то, что Денис плохо ко мне относился. Он всегда был нежен, заботлив, иногда мы ходили в кино, сидели в кофейне, гуляли по Тверской, несколько раз он дарил мне цветы. Когда я приносила букет домой, Саша смотрела на меня вопросительно. Я ничего не отвечала, пару раз она срезала бутоны, однажды налила чернил в вазу, но чаще стебли загадочно ломались и ставить в воду было уже нечего.

В первую очередь для Дениса важна работа. Я не злилась, когда он пропадал неделями, не звоня и не отсылая телеграмм, ведь эфир 24 часа в сутки, а шоу, дело понятное, должно продолжаться.

Иногда я представляла, как бы выглядел наш ребёнок... И тут же запрещала себе об этом думать, потому что у меня уже есть один, а образ Денисовой жизни никак не вязался с семейственностью. Парадоксально: он ездил по делам, всё время куда-то торопился, но я знала, что Денис совсем не любил спешки, а по-другому уже не мог. Дорогу он переходил только на зелёный и считал, что женщине не место за рулём. Аккуратно складывал всё на свои места и курил исключительно Lucky Strike. В этом смысле я могла честно заявить: «Я хорошо тебя знаю». Но если бы меня спросили, где прошло его детство, что стало с его родителями, на какие отметки он учился в школе, я бы, скорей всего, пожала плечами.

Я не думала о том, что может или должно случится. Мне было по душе это магическое «сейчас». — В нас с тобой мне нравится всё,—эту фразу надо говорить немного равнодушно, чтобы заронить в собеседнике сомнение. Во всяком случае с Денисом такое пару раз проходило.

Он недолго молчал, потом вытряхнул пепельницу в мусорное ведро. Помыл кружки, вытер руки о бумажное полотенце. Посмотрел в окно. Из-за верхнего света Денис видел только своё отражение. Почему-то вспомнила, как две недели назад он переживал, обнаружив седой волос на правом виске. Я тогда сказала, что Бог его взял на заметку. Ляпнула, не подумав, а Денис разразился лекцией о моей беспечности и времени уходящем. Мол, в двадцать четыре ещё не поздно сориентироваться. Я ответила, что мне про это не интересно. А он заявил, будто года через два я пожалею. Возражать не стала. Ведь давно поняла, что мне уже не вырваться. Сашу нужно одевать, Сашу нужно учить, Сашу пора отдавать в школу, ей необходимы витамины и ещё много чего.

Подошла к Денису и положила руки ему на плечи. Он не повернулся. Я только почувствовала, как вздрогнул. Осторожно приложила ухо к его спине. И сердце застучало быстрей. Его дыхание на секунду стало ровным. Глубокий вдох и учащённые глотки воздуха. Ощущать тепло, вдыхать запах, думать бессвязные мысли, помнить о глупостях, молчать. Он притянул меня за руки и мягко поцеловал в оба запястья. Внутри у меня что-то задрожало, будто десятки бабочек разом затрепетали лёгкими крылышками. Просто быть, забывать всех, проникать в каждое прикосновение, верить себе. Денис повернулся и посмотрел мне в глаза—так начиналась наша игра. Смотреть долго, не отрываясь, приручать, как заклинатель змей, выжидать, пока второй не сдастся. А после нежно целовать в губы, подтверждая своё завоевание.

Темнота комнаты делает ближе, поглощая ненужное. Страха нет. Главное—знать, как руки бродят по чужому телу. Не думать. Осязать нежность. Оставлять чувственные следы ртом. Растворяться в движениях. Без спешки, обстоятельно. Да. Я шепчу: «Только ты». Мира нет. Быть послушной и верной. Предлагать новое. Языком от шеи до солнечного сплетения. Вдох. Дрожь. Можно закрыть глаза. Выдох. Волна захлёстывает. Слова теряют своё значение. Страсть. Всё перепуталось. Кричать... Дыхание восстанавливается за минуту, как у бегуна-олимпийца. Сердце одно на двоих. Стучит громко. Я есть. Ты есть. Мы были.

В пять утра Денис спал крепко. Он отвернулся к стене и ровно дышал. Я сказала себе, что запомню его таким: беззащитным и настоящим.

На ум опять пришёл этот странный стишок, который написал Жорж Рибемон-Дессень:

Птица поёт в моей головеИ мне повторяет, что я люблю,И мне повторяет, что я любим,Птица с мотивом нуднымЯ убью её завтра утром…

VIII

И пришла волоокая осень. Ухмыльнулась пасмурно, натворив чёрт знает каких вывертов, словно шкодливая девчонка. Растрепала кроны деревьев, накидала цветастой листвы на метёные тротуары. Развела слякотную грязь. Спрятала солнце в тучах, будто монету в нестираный передник засунула. И заплакала, сама не зная чему расстроившись. Зарядив сезонные дожди, повысила влажность.

Город нахохлился, ожидая потопа, загрустили жители. Депрессия и птичий грипп собрали положенный урожай.

По прошествии каждого дня засыпаю всё хуже и хуже. Бывает, подолгу лежу на своей кровати и смотрю, как за окном густеет ночь. Если дождь прекращается, а на небе в некоторых местах рвутся тучи, то можно увидеть вымытые звёзды или обглодыш луны. Но это редко. Обычно дождливая темень шумно заглатывает город, полощет его несколько часов подряд, пока ленивое утро не выползает из-за соседних домов. Серо и неприятно. Занимаюсь самовнушением: это осень, это всего лишь на три месяца, скоро выпадет снег, будет светлей. Пока не очень помогает. Антон советует завести собаку, хотя бы маленькую. Я боюсь, что она сдохнет от голода и невнимания...

Неспокойный метрополитен переполнен бдительными милиционерами и объявлениями предупреждающего характера, мол, уважаемые жители и гости столицы, если вам известны организаторы или участники терактов, сообщите немедленно по телефону такому-то, в противном случае дело принимает подсудный характер, статья с номером за укрывательство.

Все идут мимо.

Когда мне удаётся заснуть, я вижу один и тот же сон. Хмурый день. Пустая набережная. На парапете балансирует девушка. Ветер треплет полы её пальто и лохматит длинные волосы. А она с упорством эквилибристки, раскинув руки, ловит равновесие.

Я стараюсь заглянуть ей в лицо, и всякий раз то ли смотрю не в том ракурсе, то ли она успевает увернуться от взгляда. Я чувствую холод осени, но мне хорошо от того, как девушка балансирует. Грязные листья кружатся по тротуару. Сквозь небесные плеши прорывается солнце. Внизу, за гранитом, шумно течёт река...

Думается, что происходящее странно и не к месту. Наверное, потому что сон этот всякий раз кончается одинаково. Я об этом знаю заранее. Пропадает река, день, небо. Остаёмся только мы: девушка, я, мост, чернота и ветер.

Слишком сильный толчок, она не успевает поставить нужную ногу, взмахнув руками, словно от неожиданного удара в лицо, падает спиной в черноту. Я кричу, подбегаю к опустевшему парапету, мгла, как пролитые чернила, съедает пространство.

Просыпаясь, а я всегда просыпаюсь в слезах, размышляю о том, кто эта девушка и почему, хоть я и знаю финал, никогда не предупреждаю её заранее.

Три недели назад Денис уехал в Грозный снимать документальный фильм о наших и бывших. Сказал, что «паркетная журналистика» и откровенная заказуха ему надоели, он чувствует в себе силы для большего, шанс упускать неправильно. Я же до сих пор не могу представить, как Денис с его аккуратностью будет неделями ходить в одной одежде и работать в полевых условиях.