Жаворонок - Жан Ануй

Бодрикур (жалобно). Ты так думаешь?

Жанна. Конечно, велик. Это я тебе говорю, Робер, а потом скажут и другие. Сам увидишь, в скором времени все будут считать тебя великим, да еще трезвым политиком, как всех прославленных политических мужей. Ты себе говоришь: лично я, Бодрикур, не так уж уверен, что она послана богом. Но я притворюсь, что верю, пошлю-ка ее им, послана ли она богом или не послана, и если они в это поверят, выйдет одно на одно. Как раз завтра поутру мой гонец должен отбыть в Бурж...

Бодрикур (как громом пораженный). А кто тебе сказал? Это же тайна.

Жанна. Я навела справки... (Продолжая.) Выберу-ка я полдюжины молодчиков покрепче для эскорта, дам-ка я ей лошадь и отправлю малютку вместе с гонцом. А в Шиноне, насколько я ее знаю, она как-нибудь уж выкрутится. (Восхищенно глядит на Бодрикура.) Ну, знаешь, и силен же ты, Робер!

Бодрикур. Чем?

Жанна. Раз ты все это продумал, значит, ты здорово умный.

Бодрикур (утирает лоб, в изнеможении). Да.

Жанна (вежливо). Только дай мне лошадь посмирнее, ведь я еще не умею ездить верхом.

Бодрикур (гогочет). Ты же, дочка, себе шею свернешь!..

Жанна. Как бы не так! Михаил-архангел не даст мне упасть, поддержит. Послушай, Робер, хочешь пари? Я спорю на костюм — мужской костюм, который ты мне еще не обещал, — а ты, если выиграешь, щелкнешь меня по носу. Вели-ка вывести во двор двух лошадей. Поскачем галопом, и если я упаду, можешь мне не верить. Справедливо, а? (Протягивая ему руку.) А ну, по рукам! Кто от своего слова откажется, свиньей будет.

Бодрикур (подымаясь с места). По рукам! Я не прочь немного подвигаться. Ты не поверишь, до чего же устаешь думавши. (Зовет.) Будусс!

Входит стражник.

Стражник (указывая на Жанну). В тюрьму ее тащить?

Бодрикур. Да нет, дурень! Вели-ка дать ей штаны и приведи нам двух лошадей. Мы немного разомнемся.

Стражник. А совет? Уже четыре часа.

Бодрикур (величественно). Завтра! Я и так уже достаточно много думал сегодня. (Удаляется.)

Жанна, проходя мимо оцепеневшего стражника, показывает ему язык, затем оба они теряются среди других персонажей в полумраке сцены.

Варвик (который с удовольствием следил за этой сценой, Кошону). В этой девушке определенно было что-то! Особенно мне понравилось, как ловко она вертела этим дураком, внушая ему, что он сам до всего додумался.

Кошон. На мой вкус сцена чуть грубовата. Будем надеяться, что с Карлом она найдет другой язык...

Варвик. В нашем с вами ремесле, монсеньер епископ, мы так же, как и она, дергаем за ниточку. Что такое править людьми — не важно, с помощью ли дубинки или пастушеского посоха, — править людьми — это значит заставить глупцов поверить, будто они сами додумались до того, что мы велим им думать. И без всякого божьего вмешательства. Поэтому-то сцена меня и позабавила. (Вежливо склоняется перед епископом.) Разве что это вмешательство необходимо вам для ваших профессиональных целей. Тогда другое дело. (Вдруг в упор.) А вы сами верите, монсеньер? Простите мою грубость, но мы здесь свои люди.

Кошон (просто). Верю, как малое дитя, ваша светлость. Поэтому-то я и задам вам хлопот во время этого процесса. Поэтому-то мои заседатели да и я сам будем до конца пытаться спасти Жанну. Мы от всей души готовы были сотрудничать с английским режимом, который представлялся нам единственно разумным выходом из существующего хаоса. Однако дело нашей чести, бедной нашей чести сделать даже невозможное против вас, хотя мы живем на ваши деньги, с вашими восемью сотнями солдат, которые стоят у дверей трибунала... Легко им было там, в Бурже, под защитой французских штыков, обозвать нас продажными! Мы-то были в оккупированном Руане!

Варвик (с раздражением). Не люблю я слово «оккупированный»! Вы забываете о Труанском договоре. Просто вы находились на землях его величества.

Кошон. Окруженные солдатами его величества и наблюдая казни заложников его величества, не нарушая полицейского часа и кормясь милостями его величества. Мы люди, по слабости своей, мы хотели остаться в живых и попытаться в то же время спасти Жанну. Незавидная роль, как ни посмотри.

Варвик (улыбается). От вас самих, дражайший епископ, зависело придать ей блеск, надеть мученический венец. Мои восемьсот солдат были наготове.

Кошон. Мы об этом не забывали ни на минуту. Но зря они выкрикивали оскорбления по нашему адресу и стучали в двери прикладами, чтобы напомнить о своем присутствии; мы все равно спорили целых девять месяцев, прежде чем выдать вам Жанну. Целых девять месяцев, чтобы вынудить сказать «да» брошенную всеми несчастную девочку. И зря потом будут величать нас варварами, уверен, что при всех своих высоких принципах людям из любого лагеря придется изучать науку изворотливости.

Варвик. Верно, целых девять месяцев. Этот процесс — настоящие роды! Наша пресветлая матерь церковь не склонна спешить, когда ее просят разродиться хотя бы маленькой политической акцией. Слава богу, кошмар уже позади! И мать и дитя чувствуют себя превосходно!

Кошон. Я много размышлял обо всем этом, ваша светлость. Нас заботит исключительно здоровье матери, как вы изволили выразиться, и мы с чистым сердцем пожертвовали ребенком, когда, как нам казалось, уразумели, что иного выхода нет. Со дня ареста Жанны бог замолк. Ни она, что бы она ни говорила, ни тем паче мы не слышали его голоса. И мы, мы продолжали действовать по давно установленной рутине; и первым делом надо было защитить старое здание, это великое и разумное творение рук человеческих, ибо, в сущности, ничего другого и не остается в пустыне в те дни, когда бог отвращает от нас свой лик... В наших семинариях нас с пятнадцати лет учили, как защищать это здание. И у Жанны, не имевшей нашей солидной подготовки, уверен, тоже были сомнения, но она, покинутая людьми и богом, стряхивала с себя мгновенную слабость и, стряхнув, продолжала свое дело вплоть до костра; в ней странным образом сочетались уничижение и дерзость, величие и благоразумие. Мы не могли понять этого тогда, мы жались к материнской юбке, закрывая ладонями глаза, мы, старики, вели себя, как малые дети; но именно человек, который продолжает высоко держать голову, вопреки своему одиночеству, когда умолкает глас божий — пусть он в крайности, пусть сведен до положения жалкой твари, — только тот человек, только он велик по-настоящему. Велик и одинок.

Варвик. Да, безусловно. Но мы — политики, мы обязаны подавлять в себе желание слишком много размышлять об этом величии одинокого человека. И, как нарочно, именно такие чаще всего попадаются среди тех, кого мы посылаем на расстрел.

Кошон (отвечает не сразу, голос его звучит глухо). Иной раз, желая себя утешить, я думаю: как все-таки прекрасны эти старики священники, которых оскорблял каждый ее дерзкий ответ и которые все же в течение девяти месяцев пытались под дамокловым мечом не совершить непоправимого...

Варвик. Только без громких слов!.. В политике нет ничего непоправимого. Я же вам говорю, в свое время мы воздвигнем ей в Лондоне превосходную статую... (Продолжая разговаривать, оборачивается к шинонцам, которые, заняв всю сценическую площадку, создают с помощью имеющихся под рукой средств декорацию одного из покоев дворца.) Но давайте, монсеньер, послушаем лучше Шинон. Я лично глубоко презираю трусишку Карла, однако этот персонаж меня всегда забавлял.

Карл в сопровождении обеих королев и Агнессы, Сорель.

Вокруг него реют три вуали, спускающиеся с шапочек.

Агнесса. Но, Карл, это же немыслимо! Неужели же ты допустишь, чтобы на балу я появилась одетая бог знает как! Твоя любовница — и в головном уборе по прошлогодней моде. Ведь это же просто скандал!

Молодая королева (подступает к нему с другой стороны). А твоя королева, Карл! Королева Франции! Подумай, что скажут люди!

Карл (опускается на трон, продолжая играть в бильбоке). Скажут, что у короля Франции нет ни гроша. И правильно скажут.

Молодая королева. Я так и слышу, что будут болтать при английском дворе! Супруга Бедфорда, супруга Глостера, я не говорю уж о любовнице кардинала Винчестерского! Вот кто действительно прекрасно одевается!

Агнесса. А знаешь ли ты, Карл, что наши головные уборы попадают к ним раньше, чем к нам? Ведь умеют одеваться только в Бурже, это всем известно. Посмотрела бы я, в каких туалетах они щеголяли бы, если б не посылали своих людей скупать наши последние модели, чтобы их скопировать. В конце концов, ты все-таки король Франции! Как же ты можешь это терпеть?