От первого мгновения - Андрей Андреев

«В двух километрах от Сестрорецка мы встретили нескольких бойцов, которые подтвердили, что в полукилометре отсюда движутся танки и пехота, да и мы слышали их стрельбу из орудий и пулеметов. Я приказал ополченцам развернуться в цепь и, выслав вперед разведку, продвигаться вперед. Пройдя метров 400 по леску, в местности «Таможня», между Оллила и Курортом, увидели стоящий на пригорке у дороги вражеский танк, который вел огонь из орудия и пулеметов.

Расставив людей вдоль дороги, мы с бойцом Большаковым проползли метров 50 вперед и залегли за разбитым трактором. Затем, заметив лучшее укрытие — небольшой песчаный карьерчик у самой дороги, переползли туда. Нас не заметили, и, все время стреляя, танк очень медленно и осторожно приближался. Через несколько минут к нам приполз боец Севрин:

— Без меня, командир, дело не провернется!..

Когда танк приблизился метров на 20 к нам, я встряхнул противотанковую гранату и, подпустив гитлеровцев еще метров на десять, выскочил из карьера и метнул ее под левую гусеницу. Раздался взрыв, танк с порванной гусеницей развернуло к нам бортом. Севрин подал мне вторую гранату, я швырнул ее, она упала у самого танка, порвала правую гусеницу и повредила ведущие колеса. Это был средний немецкий танк T-III. Кроме меня по гранате бросили Большаков и Севрин. Но пулеметы танка продолжали вести огонь. Выглянув, я заметил, что люк танка открылся. Оказывается, в это время двое из пяти членов экипажа танка пытались удрать. Один из них был убит очередью из автомата бойца, прикрывавшего нас. В открытый люк я удачно бросил гранату РГД-33, после чего пушка и пулеметы в танке замолчали.

Вскоре в ста метрах от нас показался еще один танк, открывший стрельбу из пулеметов. Одновременно с правого фланга появился третий танк, который тоже вел огонь и пытался пойти в обход, но, наткнувшись на болотистую местность (около реки Сестры), повернул обратно. За танками двигалась пехота — 40–50 человек. Мы открыли огонь из винтовок, а Эхим — из автомата. Вражеская цепь залегла. Я тут же уполз к своим: нас набралось уже примерно человек 40, так как место в цепи заняли человек 15 бойцов из тех, что отступали и встретились с нами.

Тем временем танк открыл огонь из орудия и пулеметов, а пехота — из винтовок. Но огонь противника не приносил нам вреда, наша позиция на скате высотки оказалась весьма удачной. Перестрелка продолжалась более двух часов. Я знал, что с правого и левого флангов у нас соседей не было, знал, что позади есть место, где танки могут пройти лишь по двум дорогам, ибо кругом топь, поэтому решил отвести туда отряд. Перешли мы в район Ржавой канавки, немедленно окопались и приготовились встретить врага.

Через несколько часов меня вызвали к полковнику Андрееву, который проинформировал о том, что регулярные части Красной Армии заняли рубеж вдоль берега реки Сестры, и поставил задачу нашему отряду. Полковник сообщил радостную весть — нашему отряду А. А. Жданов объявил благодарность за инициативу и смелость в бою».

Думается, что этот рассказ участника боев под Сестрорецком в начале сентября 1941 года, свидетельствующий о мужестве и стойкости ополченцев — вчерашних рабочих, едва успевших получить оружие, хорошо показывает, как в отсутствие организованной обороны со стороны наших войск ополченцы грудью встали на защиту города Ленина и на ряде участков сумели остановить врага на подступах к нему.

За родной Ленинград

Ленинград — название этого города для меня всегда звучит волнующе, заставляет учащенно биться сердце. Здесь я родился за Невской заставой в октябре 1905 года. Отец мой — Матвей Андреевич, сын бывшего крепостного, выходец из Смоленской губернии — работал токарем; мать — Прасковья Никитична — ткачихой. Жили мы очень бедно, ютились в бараке. Я смутно помню своих пятерых братьев и сестер. Все они умерли от болезней. Мне повезло, наверно, лишь потому, что в 1920 году отец решился уехать на родину, в Смоленскую губернию, где комитет бедноты выделил ему надел земли из бывших помещичьих угодий.

Детство же мое прошло в Питере, в неповторимую пору революционных бурь, потрясших всю Россию. Отправившись в ночь с 4 на 5 сентября 1941 года из Сестрорецка в Смольный, я не мог не вспомнить матросские костры у Таврического дворца, к которым мы, мальчишки, с восторгом таскали дрова, красногвардейские патрули на улицах. Много общего было сейчас у Ленинграда с октябрьской порой 1917 года. Город снова надел солдатскую шинель, приобрел суровый, военный облик.

Несколько часов назад гитлеровская дальнобойная артиллерия в очередной раз обстреливала жилые кварталы. В пламени догорающих пожаров были видны разбитые здания, с выставленными как напоказ пустыми квартирами.

Осенняя листва не могла прикрыть обезображенные воронками улицы и тротуары. Сжимались кулаки от ярости. Казалось, что весь притаившийся в ночной темноте многомиллионный город сжал зубы в непреклонной решимости выстоять и победить!

Вот и Смольный с памятником Ильичу за ажурной оградой. Можно представить мое волнение, когда, предъявив документы часовому, я шел к этому зданию, в котором работал великий Ленин в исторические дни Октября.

На лестницах и в коридорах тихо и спокойно. Озабоченные гражданские и военные направляются по своим делам, как мне кажется, подчеркнуто неторопливо.

В приемной командующего войсками фронта меня долго не задержали. Широко раскрылась дверь, и я, печатая шаг, вошел в большой кабинет. Навстречу мне из-за длинного стола, примыкавшего к письменному, заваленного топографическими картами, поднялся Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов. Член Военного совета фронта А. А. Жданов, стоя у окна, наблюдал за моим представлением, а затем подошел и крепко пожал руку.

— Садитесь, — показал на ближайший к нему стул Андрей Александрович.

Маршал Ворошилов стоял рядом. Я поблагодарил за приглашение и тоже остался стоять.

— Товарищ Андреев, — очень спокойно сказал А. А. Жданов, — Военный совет фронта назначил вас командиром 43-й стрелковой Краснознаменной дивизии. Ее личный состав в основном составляют ленинградцы, закаленный рабочий народ. Среди них много коммунистов. Это одно из лучших, одно из самых боеспособных соединений фронта.

— Части дивизии, — продолжил К. Е. Ворошилов, жестом приглашая меня к расстеленной на столе карте, — после упорных и кровопролитных боев на Карельском перешейке северо-восточнее Выборга отошли в район Койвисто к Финскому заливу и на кораблях и баржах вывозятся в Ленинград. В данное время основные силы дивизии сосредоточены в городе, в красных казармах. Вам следует без промедления вступить в командование дивизией. К 4 часам утра к перрону Финляндского вокзала будут поданы железнодорожные эшелоны. Личный состав и материальную часть погрузить и отбыть в распоряжение командующего 23-й армией. К исходу дня по мере прибытия эшелонов занять оборону в районе Лемболовского озера. Задача: во взаимодействии с частями укрепленного района не допустить прорыва противника к Ленинграду. Задача вам ясна?

Задача ясна. Мне оставалось только поблагодарить за высокое доверие. Жданов и Ворошилов по очереди крепко обняли меня, пожелали боевых удач. От столь неожиданного внимания я совсем было растерялся и растрогался, не знал, что больше и сказать. Но здесь меня выручил Андрей Александрович. Взглянув на часы, он вдруг проговорил:

— Уже за полночь, Климент Ефремович! Пора нам поужинать, да и Андрей Матвеевич подкрепится с нами перед дорогой. Подождите меня минутку… — Он прошел в свой кабинет и вернулся с небольшим черным мешочком, затянутым тесемкой. Точно такой мешочек я увидел и в руках Ворошилова.

«Что они в них хранят?» — разобрало меня любопытство.

В столовой все выяснилось. В Ленинграде на все продукты питания была введена жесткая карточная система. В черных мешочках Жданов и Ворошилов хранили выданные им на несколько дней вперед хлеб и галеты.

После весьма скромного ужина Андрей Александрович открыл свой мешочек и положил туда оставшийся на тарелке кусочек хлеба, а затем достал пачку галет и протянул ее мне.

— Вам на дорогу, Андрей Матвеевич, — сказал он с такой доброй улыбкой, что у меня и слов не нашлось, чтобы отказаться от неожиданного подарка. — Ведь на довольствие вы не сразу станете…

Это был еще один урок, полученный мною от Андрея Александровича Жданова. Прослужив долгие годы в армии, занимая высокие командные должности на фронте и в мирное время, я всегда старался, чтобы мой быт не был тайной для подчиненных. Такой подход к личной жизни, если она вообще есть у руководителя крупного масштаба, отметает все поводы для кривотолков и пересудов.

Побывав в штабе фронта, я получил краткие сведения о соединении, которым начал командовать.

43-я стрелковая — кадровая дивизия. В период войны с белофиннами в 1939–1940 годы за прорыв линии Маннергейма была награждена орденом Красного Знамени. С 1940 года дислоцировалась на Карельском перешейке северо-восточнее Выборга. С началом Великой Отечественной войны прочно удерживала рубеж государственной границы в своей полосе обороны. С прорывом противника на сортавальском направлении к Вуоксинской водной системе, выполняя приказ командующего 23-й армией, дивизия, отойдя от линии государственной границы, сосредоточивалась юго-восточнее Выборга с задачей нанести контрудар в направлении Вуосалми по прорвавшейся группировке противника из Кексгольма к Вуоксинской водной системе. Контрудар дивизии был подготовлен плохо. Части соединения встретили сильное сопротивление, одновременно противник силами 18-й пехотной дивизии, усиленной танковой бригадой, нанес по нашему открытому левому флангу сильный удар. Части дивизии понесли значительные потери, а командир соединения был тяжело ранен, что не могло не сказаться на боеспособности соединения. Не имея твердого управления, части дивизии стали отходить к Финскому заливу в район Койвисто, с наступлением темноты переправились на остров. Артиллерийские полки, занимавшие огневые позиции южнее в глубине, по инициативе своих командиров сумели отойти на новые рубежи.