Девять десятых - Вениамин Каверин

— Вы — начальник этого отряда?

— Да, я.

— Есть тут у вас в отряде артиллеристы?

Кривенко поднял голову и с усилием наморщил лоб.

— С арсенальных мастерских есть ребята. Еще пулеметчики.

— Нет, не пулеметчики, а артиллеристы?

— Кроме меня, в отряде артиллеристов нет.

Человек в очках пристально посмотрел на Кривенко.

— Вы — моряк?

— Нет. Я рабочий.

— Мне звонили, что в Петропавловской крепости какая-то путаница с орудиями, — быстро заговорил человек в очках. — Нужно немедленно начать артиллерийский обстрел Зимнего. Там черт-те что делается, не хотят стрелять, что ли! Вам придется наладить это дело. Передайте кому-нибудь отряд и поезжайте со мною.

— Слушаюсь, — коротко ответил Кривенко.

Автомобиль остановили только один раз у Троицкого моста.

Давешний, огромного роста, моряк, передавший резервам распоряжение Военно-революционного комитета, поднес к окну карманный фонарь.

Человек в очках зажмурил глаза от неожиданного света, с усилием открыл их и назвал моряка по имени.

— Ну да, да! В крепость!

Автомобиль поехал дальше.

Немного погодя спутник Кривенко, задремавший было, встрепенулся, спросил у Кривенко, как его зовут, и снова пробормотал что-то насчет того, что в Петропавловской крепости с артиллерией неладно.

Больше он ничего не сказал.

Он не сказал ни слова о том, что нужно было не только уметь стрелять из орудий, но также уметь жертвовать жизнью для того, чтобы открыть огонь по Зимнему из крепостных орудий.

Он не сказал ничего о том, что в Петропавловской крепости было сколько угодно артиллеристов, умеющих отлично стрелять из орудий, но не желавших платить за революцию слишком дорогой ценой.

Если бы он был разговорчив, он, может быть, рассказал бы и о том, что за крепостными стенами есть люди, готовые заплатить за нее даже такой ценой, но что эти люди не умеют стрелять из орудий.

Но он ничего не сказал. Он сидел, забившись в угол автомобиля, надвинув шляпу на лоб, выглядывая из-под очков донельзя утомленными глазами.

Старший крепостного патруля остановил автомобиль, спросил пропуск.

Кривенко тронул своего спутника за плечо.

— Приехали, кажется.

Тот, еще не очнувшись окончательно, схватился за револьвер, лежавший в кармане пальто, однако тотчас же пришел в себя и сонным движеньем руки пытался отворить дверцу автомобиля.

Они оставили автомобиль у ворот и пошли пешком. За те полчаса, которые прошли со времени получения ложных сведений о сдаче Зимнего, за стенами крепости не изменилось ничего: во дворе были те же лужи, так же бродили туда и назад солдаты, кое-где тускло горели фонари, с крепостных стен россыпью, видимо не целясь, стреляли из винтовок.

Ничто не нарушило простого, как будто издавна установленного порядка этой дождливой октябрьской ночи; только чей-то веселый звучный голос неподалеку от крепостных ворот пел песню:

Цыганочка, гай, гай!Цыганочка, гай,Цыганочка черная,Ты нам погадай!

Это было так необычно, до такой степени не сходилось с пугливым светом фонарей, с коротким треском винтовок на крепостных стенах, что Кривенко и человек в очках остановились и с удивлением посмотрели друг на друга.

Человек, певший про цыганочку, шел в нескольких шагах впереди них. При свете фонаря мелькнул ворот голландки и круглая матросская шапка, сдвинутая на затылок.

Цыганочка, гай, гай…

Он вдруг оборвал и обернулся.

— Братишки, где тут комиссара найти?

— Должно быть, здесь! — ответил человек в очках, проходя мимо и указывая головой на двери гарнизонного клуба.

— Дело!

Матрос беспричинно захохотал, сделал налево кругом и побежал вверх по лестнице.

На лестнице он обернулся и быстро заговорил:

— Здорово жарят, а? Никакого срока не дают, жарят и жарят! Мы им в лен, они нам в капусту!

Кривенко и его спутник молча прошли мимо; он посмотрел на них с недоумением, придержал дверь ногой, с размаху вскочил в комнату и остановился, оглядывая всех находившихся в комнате выпуклыми голубыми глазами.

Он миновал патрульного красногвардейца, видимо только что принесшего пакет и рассматривающего с огорченным видом прохудившиеся сапоги, и остановился глазами на человеке, сидевшем за письменным столом; на столе не было ничего, кроме кольта — справа и недопитого стакана чая, в котором плавала папироса, — слева.

Матрос двинулся было к столу, но человек в очках пересек ему дорогу и подошел первый.

— Известие о сдаче Зимнего оказалось ложным.

— Д-да. Мне звонили. Спутали со Шт-табом. Это Штаб взяли.

Человек в очках указал на Кривенко.

— Вот… это для вас, товарищ Турбин, — сказал он неопределенно, — объясните ему, пожалуйста, в чем дело. Он — артиллерист.

Турбин поднялся и вышел из-за стола на середину комнаты. Несколько мгновений он напряженно потирал руками лицо, как бы не зная, с чего начать разговор.

— В-вы говорили ему о том, что…

— Я ничего не говорил, — отозвался тот и сердито вытер мокрую щеку ладонью, — это уже вы будьте добры объяснить товарищу, что от него требуется.

Турбин обратился к Кривенко:

— В д-двух словах…

Он не окончил, — давешний моряк сделал два шага вперед и со щегольской выправкой остановился перед комиссаром, мотнув по воздуху клешами и звонко щелкнув каблуками.

— Прислан с Морского полигона в ваше, товарищ комиссар, распоряжение.

— Хорошо, — коротко ответил Турбин, — т-так вот, значит, вы и этот т-товарищ…

Он вытащил из кармана мундштук и принялся прилаживать к нему толстую самокрутку.

— В д-двух словах, — нужно возможно скорее открыть огонь п-по Зимнему. Здешние артиллеристы из к-крепости отказываются стрелять… Дело в том, что…

Он остановился, втиснув наконец самокрутку в мундштук и шаря по карманам за спичками.

— Д-дело в том, что орудия, по их словам, неисправны. То есть не только по их словам… Я обязан п-предупредить, — вдруг объяснил он, поднимая голову и растерянно взглядывая на человека в очках.

— Разумеется, это ваша обязанность, — нетерпеливо проворчал тот.

— Орудия, по-видимому, действительно н-неисправны. Здешние артиллеристы указывают на то, что н-некоторые части заржавели и с этими… как их… с к-компрессорами тоже что-то неладно. Одним словом, стрельба из этих орудий сопряжена с большим риском.

— Так вот… если вы р-решаетесь, — закончил он и, найдя наконец спички, выпустил из рта огромную струю вонючего дыма. Губы у него чуть-чуть вздрагивали от волнения.

— Нужно сперва орудия осмотреть… Может, врут, что испорчены, — хмуро проворчал Кривенко.

Матрос без всякой причины подмигнул человеку в очках, встретившему это довольно равнодушно.

— Товарищ комиссар, — спросил он у Турбина, — орудия полевые или крепостные и какого калибра?

— П-полевые трехдюймовки.

— Ах ты дьявол! — вдруг удивился матрос. — Из полевых не приходилось стрелять. Ну да ладно!.. Справимся.

На дворе стало еще темнее. Шел дождь. Сильная ружейная перестрелка слышалась со стороны дворца.

Красногвардеец, провожавший Кривенко и матроса к орудиям, поминутно вваливался в лужи, грязь летела во все стороны, он ругался, проклиная весь свет — и юнкеров, и комиссара, и своих спутников, и какого-то Ваську Гвоздева, которому доставалось больше других.

Матрос время от времени останавливался и начинал вразумлять его:

— Ты, так твою так, не имеешь права по моциону так выражаться на людей! Люди идут стрелять из орудий, которые к курицыной тетке годятся, а он выражается. Щелкну тебя по шее, враз сядешь!

Неподалеку от «лагерей» Кривенко спросил у него:

— Как тебя зовут?

— Спирькой! — весело ответил матрос.

— Да не Спирька, а фамилию скажи, — хмуро поправил Кривенко.

Матрос насмешливо посмотрел на Кривенко и свистнул.

— Спиридон Матвеевич Голубков, моряк Второго балтийского экипажа.

Голые ветлы показались за крепостными стенами — там неуклюже торчали дула орудий. Несколько солдат бродили возле них и, против всех артиллерийских законов, курили самокрутки.

В течение пятнадцати минут Кривенко и матрос с помощью солдат, державших фонари и лампы, готовивших пыжи, протиравших тряпками каналы стволов, осматривали орудия. Потом между ними произошел короткий разговор:

— Предохранителей нет, — сказал матрос.

— Ладно, нужно будет после каждого выстрела ждать по две-три минуты, — отвечал Кривенко.

— Выбрасывателей нет…

— Выбьем прибойником!

— Ржавчина во всех стволах и на всех затворах.

— Сойдет!

— У этих двух забоины в каморе, у наружного среза.