Папина дочка - Мэри Кларк

Она стояла без шляпки, в идеально скроенном темно-сером зимнем пальто. Зайдя в прихожую, миссис Вестерфилд огляделась, ища глазами мою мать. Мама освободилась от дружеских объятий подруг и попыталась встать.

Миссис Вестерфилд направилась прямо к ней.

— Я была в Калифорнии и смогла приехать только сейчас, но мне бы хотелось, чтобы вы знали, Дженин, я всем сердцем сочувствую вам и вашей семье. Много лет назад я сама потеряла сына. Несчастный случай. Мальчик погиб, катаясь на лыжах, так что я понимаю, как вам сейчас тяжело.

Мама благодарно закивала, и тут в комнате загремел голос моего отца:

— Но это не несчастный случай, миссис Вестерфилд, — с горечью бросил он. — Мою дочь убили. Ей проломили голову, возможно даже, именно ваш внук. Думаю, зная его репутацию, вы догадываетесь, что Роб — наш главный подозреваемый. Так что убирайтесь отсюда и радуйтесь, что сами живы до сих пор. Или вы все еще не верите, что он причастен к тому ограблению, когда в вас выстрелили и, сочтя мертвой, ушли?

— Тед, как ты можешь такое говорить? — Мать умоляюще посмотрела на отца. — Миссис Вестерфилд, простите меня. Мой муж...

Казалось, что, не считая их троих, весь дом вымер. Гости застыли на своих местах, как в игре «море волнуется», в которую я так часто играла в детстве.

Отец сейчас напоминал грозного пророка из Ветхого Завета. Он стоял без галстука, в расстегнутой рубашке, с белым как простыня лицом. Его синие глаза стали почти черными, а и без того густые волосы казались настоящей гривой, через которую, почти осязаемо, проносились разряды электричества — мощи его праведного гнева.

— Не смей извиняться за меня, Дженин, — взревел он. — В этом доме каждый коп знает, что этот дрянной парень Роб Вестерфилд — негодяй до мозга костей. Моя дочь — наша дочь — мертва. А вы, — он подошел к миссис Вестерфилд, — вы со своими крокодильими слезами убирайтесь вон из моего дома!

Миссис Вестерфилд стала такой же бледной, как отец. Ничего не ответив, она пожала руку матери и быстро вышла за дверь.

Моя мать заговорила тихо, но каждое ее слово звучало как удар хлыста:

— Ты хочешь, чтобы Роб Вестерфилд оказался убийцей Андреа, ведь так, Тед? Ты знал, что Андреа в него влюблена, и не мог это принять. Знаешь что? Ты просто ревновал! Если бы ты вел себя разумно и разрешил ей встречаться с ним или хоть с каким-нибудь парнем, между прочим, ей бы не пришлось устраивать тайные свидания... — Она изобразила голос отца: — Андреа, ты можешь пойти на школьную вечеринку только с мальчиком из школы. И ты не поедешь в его машине. Я заберу тебя и отвезу туда сам.

То ли от стыда, то ли от гнева — я сама так и не поняла — щеки отца побагровели.

— Если бы она меня послушала, она бы сейчас была жива, — тихо, но с горечью произнес он. — А если бы ты не падала в ноги каждого по фамилии Вестерфилд...

— Как хорошо, что не ты расследуешь это дело, — перебила его мать. — А как же Штройбел? Или этот мастер, Уилл Небелз? Или тот коммивояжер? Его уже нашли?

— Или цветочная фея? — с презрением продолжил отец. Затем он развернулся и, хлопнув дверью, пошел обратно к друзьям в кабинет. Наступила полная тишина.

10

Эту ночь бабушка планировала провести у нас, но, почувствовав, что родителям нужно побыть вдвоем, собрала чемоданы и уехала с подругой в Ирвингтон. Она решила переночевать там, а утром уже поехать в аэропорт. Но ее надеждам, что после обмена «любезностями» мать и отец помирятся, не суждено было сбыться. Ту ночь и следующие десять месяцев до окончания суда, на котором ни все деньги Вестерфилдов, ни сильнейшая команда адвокатов не спасли Роба Вестерфилда от признания виновным в убийстве, мама спала в комнате Андреа.

Потом дом продали. Отец вернулся в Ирвингтон, а мы с мамой поселились недалеко от бабушки во Флориде. Так началась наша кочевая жизнь. Мать, до свадьбы работавшая секретарем, устроилась в компанию, владевшую национальной сетью гостиниц. Всегда очень привлекательная и к тому же умная и старательная, мама быстро поднялась по служебной лестнице и стала менеджером по оптимизации работы и устранению проблем в филиалах компании. Таким образом, каждые года полтора ей приходилось по работе переезжать в новый отель и новый город.

К сожалению, с такой же точно старательностью мать умудрялась скрывать ото всех — кроме меня — и то, что она пристрастилась к алкоголю. Она пила постоянно, каждый день, как только приходила домой. При этом долгие годы ей удавалось неплохо держать себя в руках, ходить на работу и лишь иногда брать отгул «из-за простуды» — когда ей нужно было пару дней просохнуть.

Выпив, мать иногда замыкалась в себе, а иногда, наоборот, начинала болтать без умолку. В моменты таких откровений я понимала, как сильно она любит отца.

— Элли, я схожу по нему с ума с того момента, как увидела в первый раз. Я не рассказывала тебе, как мы познакомились?

Рассказывала, и не раз, мама.

— Мне было девятнадцать, и я уже шестой месяц работала секретарем. Я купила себе машину — оранжевое корыто на колесах с бензобаком — и решила проверить, сколько смогу выжать из нее на скоростной автостраде. Вдруг раздался вой сирены, в зеркале заднего вида показалась полицейская мигалка, и чей-то голос из громкоговорителя попросил меня подъехать к обочине. Потом твой отец выписал мне штраф и прочитал такую лекцию, что я разрыдалась. А на нашем первом свидании он объявил, что будет давать мне уроки вождения.

Иногда она принималась сокрушаться по прошлому.

— У него столько талантов и достоинств. Он закончил колледж. Он умен, у него потрясающая внешность. Но ему всегда хорошо только в кругу друзей, и с этим ничего не поделаешь. Поэтому он и не хотел переезжать в Олдхэм. Но дело даже не в том, где мы жили. Он был слишком строг с Андреа. Останься мы в Ирвингтоне, она все равно бегала бы на тайные свидания.

Эти разговоры о прошлом всегда заканчивались одним и тем же:

— Если бы только мы знали, где ее искать, когда она не пришла домой.

То есть если бы только я рассказала им об «убежище».

Третий класс во Флориде. Четвертый и пятый в Луизиане. Шестой в Колорадо. Седьмой в Калифорнии. Восьмой в Нью-Мексико.

Отец присылал мне чеки с алиментами без опозданий, первого числа каждого месяца, но встречались мы с ним первые несколько лет достаточно редко, а потом он и совсем пропал. Андреа, его золотой девочки, не стало, и между ним и матерью не осталось ничего, кроме горького сожаления и разбитой любви. Того же, что отец чувствовал ко мне, оказалось недостаточно даже чтобы захотеть меня увидеть. Мое присутствие, похоже, бередило все старые раны, которые он с таким трудом пытался вылечить.

Если бы только я рассказала об «убежище»...

Я росла, и вскоре мое преклонение перед отцом сменилось негодованием. А спросил ли он хоть раз сам себя: "Что, если бы я тогда попытался поговорить с Элли, вместо того чтобы отправить ее спать? " Как насчет этого, папа?

К счастью, к моему поступлению в колледж мы с матерью уже прожили в Калифорнии достаточно долго, чтобы получить статус «постоянного жителя»[6], и я пошла в Университет Лос-Анджелеса изучать журналистику.

Мать умерла от цирроза печени через шесть месяцев после того, как я получила диплом специалиста. Решив начать все сначала, я устроилась на работу в Атланту.

В ту ночь в ноябре, двадцать два года назад, Роб Вестерфилд не только убил мою сестру. Я сидела в гостинице, смотрела, как Лиз ставит передо мной горячий луковый суп, и размышляла о том, какой бы была наша жизнь, останься Андреа в живых.

Мать с отцом до сих пор жили бы здесь вместе. Мама бы все так же строила планы по усовершенствованию дома, а папа, в конце концов, ей уступал. Проезжая по городу, я видела, как разрослась та деревушка, которую я помнила. Как и предсказывала мама, Олдхэм превратился в один из элитных городков Вестчестера. Теперь отцу не пришлось бы ехать пять миль, чтобы купить литр молока. И, конечно же, независимо от того, останься мы здесь или нет, если бы Андреа не убили, мама была бы жива до сих пор — ей бы не пришлось искать утешения и забытья в алкоголе. Отец, возможно, когда-нибудь заметил бы мое преклонение перед ним, и, может, когда Андреа пошла в колледж, даже стал бы уделять мне немного внимания, которого я так жаждала.

Я съела ложку супа.

Именно таким я и помнила этот вкус.

11

Лиз вернулась к моему столу с корзинкой хрустящего хлеба. На секунду она замешкалась.

— Вы упомянули арахисовое масло и бутерброды с вареньем. Наверное, вы у нас раньше бывали?

Все-таки я задела ее любопытство.

— Очень давно, — как бы между прочим ответила я. — Мы уехали отсюда, когда я была еще ребенком. Сейчас я живу в Атланте.

— Я туда как-то заезжала. Красивый город.

И она ушла.

Атланта, Ворота на Юг. Поехав туда, я сделала правильный выбор. В то время как большинство моих однокурсников, изучавших, как и я, журналистику, мечтали устроиться на телевидение, меня, по какой-то неясной причине, всегда больше привлекал мир печатного слова. Наконец-то я хоть в чем-то стала проявлять постоянство!