На поповских хлебах - Марина Геннадьевна Захарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А те коровки, лошадки и прочая бумажная «живность» перешли и в моё детство. Мама моя, совершенно не умевшая рисовать, вырезала их из чистого бумажного листа мастерски, не пользуясь карандашом и почти не глядя на ножницы. И даже внукам присылала она вместе с письмами эти произведения искусства, которые и мои малыши любили больше магазинных игрушек. Лишь самый младший, наш Ники, не видел их: его бабушка умерла, когда ему шёл второй год, но именно он по каким-то генетическим каналам унаследовал эту любовь и, главное, умение вырезать без наброска всевозможные фигурки и ежедневно «изводит» множество бумаги…
Село стояло на болоте, и прямо за школой, в которой они и жили, были копани — рукотворные ямы, из которых добывали торф. Копани эти заполнялись болотной водой, переходящей в трясину. Однажды родители застали маленького сына играющим на краю копани. Испугавшись, долго внушали ему, как это опасно: «Там глубоко, ты можешь упасть, утонуть, умереть». «Ну что ж, — возразил спокойно мальчик, — я уже довольно пожил». Было ему в ту пору 6 лет.
Года через два после случая с копанями он снова напугал родителей, заболев какой-то очень тяжёлой кишечной инфекцией. Надежды на выздоровление не было, по словам приехавшего доктора. Ребёнок бредил, температура зашкаливала за последнюю цифру ртутного столбика. И вдруг, очнувшись на миг, мальчик попросил… огурец. Это было безумием, но мать огурец дала, рассудив, что хуже не будет, всё равно умирает. А он съел огурец — и выздоровел. Видно, Господь берёг его жизнь для более важной цели.
В семейном архиве сохранилась единственная его фотография. Да она и была, наверное, одна. Это сейчас жизнь ребёнка запечатлевается в цветных фото и видеосъёмках со дня рождения, а в те далёкие двадцатые-тридцатые годы поход, а тем более поездка в фотоателье были неслыханной роскошью. Был он необычайно талантлив, мечтал стать актёром, и в 16 лет — семья после смерти отца перебралась в родовое гнездо в Курск — уже работал электромонтёром в Курском драматическом театре, выходил на сцену в эпизодических ролях. Незадолго перед войной в Курске гастролировал один их ленинградских театров. Молодого электромонтёра заметили и оценили и даже позвали с собой в Ленинград. Но он ещё не закончил школу.
А потом — война. Мать с дочерью эвакуировались. А он — остался. Сбежал перед самым отходом поезда. Пережил оккупацию и ушёл на фронт с частями нашей армии, освободившей город.
Ту единственную фотографию, сделанную перед самой войной, в мае 1941-го, он прислал матери в эвакуацию. На обороте — надпись, совсем ещё детским почерком: «Антонов Аркадий Н. Все силы на разгром фашизма! Клянусь до последней капли крови защищать родину. Победа за нами!!! Дорогой маме сын, плюнь на всё в случае чего и береги себя и К.». К. — это, конечно же, любимая сестра Ксения — Киха, как звали её дома. Не забыл и дату поставить, между строк: «Курск 17/IX—41 г.»
А. Н. Антонов
Надпись на обороте фотографии
Когда мать вернётся домой (дочь к тому времени тоже будет на фронте), она увидит ещё одну надпись — мелом на двери: «Прощайте, родные, дом, жизнь». К этому времени родные уже знали, что его нет. Но обе — мать и дочь — щадили друг друга и не подавали виду, что — знают. Похоронку получила сестра. А мать — прочитала в её дневнике, когда приехала к ней в армию (тогда часть, где служила моя мама, ещё стояла в тылу), не дождавшись от дочери письма. И молчали обе несколько лет. Каково?
Но он-то? Ведь это жестоко — так напугать! Или знал, неведомым чутьём слышал, что уже не вернётся домой?
В похоронке той значилось коротко: погиб в боях за Днепр под хутором Яблонька Киевской области. Где же хутор найти? Район забыли упомянуть, а самого хутора с таким названием в Киевской области не оказалось — переименовали или стёрт войной с лица земли. И некуда было матери положить цветы, высыпать горсть родной земли. Лишь в 1975 году в ответ на многочисленные запросы из военкомата пришла повторная похоронка. На сей раз район в ней был указан.
Но дальнейшие поиски снова зашли в тупик, хутора Яблоньки в Киевской области не оказалось. А мать с дочерью всё надеялись, ждали. Сестра солдата написала даже народному артисту СССР Олегу Ефремову — он так похож был на её брата. А вдруг?.. Но чуда не произошло. Олег Николаевич прислал очень доброе, тёплое письмо, точно извиняясь: я не ваш брат.
Однажды моей старшей сестре Надежде приснился сон: солдаты. Много солдат, сливающихся в серую массу. Стоят возле дверей того дома, откуда ушёл на фронт Аркадий. «Мы ходим по родным, чтоб нас похоронили». Когда мама рассказала на работе этот сон дочери сослуживцам, кто-то всплеснул руками: «Так сегодня же Троицкая родительская суббота!»
И лишь тогда решились: отслужили заочное погребение в храме, а землю, над которой горела погребальная свеча, отнесли на старое курское кладбище и высыпали на чью-то совершенно чужую могилу: батюшка разрешил, ведь близких родных, похороненных там, у семьи не оказалось. Правда, совсем рядом — военное кладбище, но оно называется Офицерским, и земле с погребения рядового быть там не положено, да и — звёзды кругом, ни единого креста. А он был православным.
Прошли годы, пропели «Вечную память» над старой матерью, а сестра-фронтовичка всё не могла успокоиться, всё искала могилу. И вот — письмо из Киева от такого же старика ветерана: приезжайте. Нашёл бывший солдат, украинец с русским именем Иван Иванович, место, где был-таки хутор Яблонька, нашёл и братскую могилу. Почти одновременно с его письмом пришёл ответ из «Правды Украины» (туда моя мама тоже обратилась за помощью). «Хутор Яблонька, о котором говорится в похоронке, в настоящее время не существует, он был разрушен фашистами. Все погибшие на этом хуторе похоронены в с. Старые Петровцы, которое находится в пяти километрах от х. Яблонька, — писали журналисты. — Пионеры Старопетровской средней школы шефствуют над братской могилой. В день 40-летия Победы там будет организован митинг. Если Вы будете иметь возможность приехать, просим заранее сообщить о приезде».
К этому времени моя мама уже никуда не ездила. И в Киев поехала её старшая дочь, моя
