Женщина ниоткуда (сборник) - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Я вижусь с мистером Кио каждый день. Сперва я сама ходила его встречать. После школы или в выходные я шла через поля, а потом берегом и там находила его. Но теперь он ищет меня. А я жду среди скал. Он приходит со своим спиннингом, забрасывает в воду наживку, но это ему быстро надоедает, потому что улов у него никакой. Разве что несколько мелких прозрачных рыбешек – один хребет да чешуя. А вот когда я берусь за дело, мне часто попадается крупная рыба – китайский карась или камбала. Мистер Кио не очень-то умелый рыболов. Никак не научится насаживать креветок на крючок, хотя я сколько раз ему показывала, как нужно делать: начинать с головы и протягивать до хвоста. Но он не может с этим сладить, у него слишком толстые и неловкие пальцы. Хотя руки довольно холеные, и мне это нравится. И ногти не обломанные, он о них заботится, подстригает ножничками, подпиливает, приятно смотреть. Не люблю мужчин с грязными ногтями, как у мистера Брауна, дружка моей матери. У мистера Кио руки чуточку сморщенные и довольно темные, а вот ладони светло-розовые. И хотя пальцы у него неловкие, кожа на ладонях всегда гладкая и сухая, а я терпеть не могу людей с влажными руками. Меня прямо тошнит от теплых, потных ладоней. Вот у меня самой руки всегда сухие – сухие и прохладные. И ступни всегда холодные, но, похоже, они такие у многих женщин.

Мы забрасываем снасти и болтаем, пока совсем не стемнеет. А чаще вообще забываем о рыбалке. Когда задувает ветер и на море сильная волна, удить – напрасный труд, рыба прячется на глубине, по своим норкам. Мистер Кио неподвижно сидит в скалах и глядит на море. Когда он смотрит на море, у него всегда печальное лицо. Такое, будто серый цвет моря заволакивает и его глаза.

«О чем вы думаете?» – это я у него спрашиваю. Вообще-то, вряд ли тринадцатилетняя девчонка может интересоваться, о чем думает такой старик. Но его это совсем не удивляет. «Думаю о своей жизни», – говорит он. «А вы, наверно, много всего успели в жизни?» Он отвечает не сразу. Я-то привыкла к старикам, всегда вызываю на разговор женщин моря. Наверняка многие сочли бы это странным – то, что я с ними беседую. Но я-то знаю: старым людям приятно, что молодые их расспрашивают. Наверно, когда я состарюсь, мне тоже будет это приятно. «Я учился на архитектора, а потом стал журналистом. Начал работать, когда проходил военную службу, посылал в газеты статьи о том, что происходит на фронте. Я люблю писать, но мне никак не удается написать книгу. Вот я и приехал сюда, чтобы на свободе написать книгу». Он говорит с непривычным акцентом, подбирая слова. Мне нравится его английский, у него такое «британское» произношение, я слушаю, а потом, оставшись одна, повторяю его слова. И мне кажется, что его английский отличается от того, которому научила меня мать. Мистер Кио сказал, что у меня хорошее произношение, – может, потому, что мой отец американец, но этого я ему, конечно, не сообщила, это никого не касается. Мне нравится говорить на другом языке, чтобы ребята в школе меня не понимали. Поэтому я попросила мистера Кио: «Научите меня, пожалуйста, другим словам вашего языка». Мне показалось, что ему приятна эта просьба. Он рассмеялся, услышав ее, и, я уверена, почувствовал себя польщенным. Взрослые любят учить детей, не важно чему. А это хотя бы вознаградит его за неумение ловить рыбу. И вот он называет мне новые слова: «Angle, thread, hooks, snapper, starfish»[13]. И произносит другие, которых я не понимаю, – всякие морские термины: «Starboard, stern, sea bass, bow, aft bow, mooring»[14]. Но мне хочется запомнить не значение этих слов, а их звучание. Хочется их петь. Я прошу мистера Кио повторить и внимательно смотрю на его губы, чтобы понять, как он их произносит. Больше всего мне нравится, что, в отличие от большинства людей, мистер Кио никогда не задает мне вопросов личного характера. Например, ни разу не спросил: «Сколько вам лет?» Или: «В каком вы классе?» Может, он считает меня большой – не совсем взрослой, но почти – и поэтому разговаривает со мной на равных. Я часто говорю, что мне шестнадцать или восемнадцать лет. Я и вправду высокого роста, гораздо выше здешних женщин, и грудь у меня уже как у взрослой, и месячные давно начались. Они пошли с начала учебного года. Впервые это случилось в школе, прямо в классе, и мне было жутко стыдно, я даже боялась подняться со стула. А во второй раз я так намочила постель, что подумала: наверное, я описалась, но нет, это была кровь. Пришлось мне вставать посреди ночи и отстирывать простыню на улице, холодной водой, потому что мама всегда говорила, что кровь отмывается только холодной водой.

«А вы, мистер Кио?» Обращаясь к нему, я говорю «мистер Кио». Так в армии говорят «yes sir» или «no sir». Как будто я тоже имею право задавать ему вопросы. Хотя почему «тоже», он-то никогда ни о чем меня не спрашивал. «Вы женаты? У вас есть дети?» Он мотает головой: «Нет, не женат, и детей нет». – «Это печально, кто же будет о вас заботиться, когда вы совсем состаритесь?» В ответ он только пожал плечами, – видно, что ему на это плевать.

Потом мы долго молчали, и он, и я. Мне подумалось, ему неприятны вопросы личного характера: в таких случаях у мистера Кио лицо мгновенно застывает. Он из тех людей, что не каждый день встретишь; такой не станет распускать язык по пустякам. Он особый человек, загадочный. Лицо у него омраченное. Вот я с ним разговариваю, и вдруг на его глаза, на его лоб словно туча набегает.

Мы с мистером Кио придумали одну странную игру. Уж и не помню, кто из нас ее затеял – он или я. Мы играем в нее именно тогда, когда у него такое вот омраченное лицо. Сперва мы просто дотрагивались на пляже до всего подряд – до обломков дерева, до водорослей. Потом решили делать это по очереди, представляя, будто перед нами шашки или костяшки домино, а на самом деле обыкновенный мусор, которого полно на песке и в расщелинах скал, – сухие былинки, птичьи перышки, пустые раковины. Мы собираем все это, делаем игровое поле из очищенного, разглаженного песка, и мистер Кио говорит: «Ваш ход!» Я кладу перед ним обрывок веревки. «Мой ход!» – говорит мистер Кио и кладет передо мной засохший, перекрученный лист водоросли. «Ваш ход!» Осколок мутного стекла. «Мой!» Плоский камешек. «Ваш!» Я кладу другой камешек, поменьше, но с красными прожилками. Мистер Кио растерянно смотрит вокруг, но не находит, чем крыть. «Ваша победа», – говорит он. Со стороны это, конечно, выглядит по-идиотски, но для нас в этой игре кроется какой-то особый смысл. Камешек с красными прожилками действительно достоин победы. А главное, во время этой игры мистер Кио забывает все, что его гнетет. В его глазах тает хмурая тень, они светлеют, смеются и отражают солнечные блики, пляшущие на воде.

Вот такая у нас игра. Я назвала ее попросту – «мой ход – ваш ход». И когда мы за нее садимся, то забываем обо всем на свете. Время для нас больше не существует. Мы могли бы играть бесконечно. Меня это смешит, а вот мистер Кио сохраняет полную серьезность. Даже когда он выкладывает совсем уж бросовую или потешную вещицу, лицо у него невозмутимое. Только глаза говорят обратное. Мне очень нравится цвет его глаз, когда мы играем.

Я, кажется, забыла описать цвет глаз мистера Кио. Они зеленые, но переменчивые – от светло-зеленого, салатного, до темно-зеленого, как морская вода. А иногда это цвет подошвы взметнувшейся волны, когда она насыщена воздушными пузырьками и каплями дождя. На его смуглом лице эти глаза сияют, как два светлых огня. И если я долго смотрю в них, у меня слегка кружится голова. Тогда я отвожу взгляд и нагибаюсь, отыскивая в песке предмет, который можно поставить на кон, чтобы продолжить игру. И мое сердце бьется сильнее обычного; мне кажется, если я буду и дальше смотреть в эти зеленые глаза, то просто упаду в обморок. Но я, конечно, ни за что не признаюсь ему в этом. Впрочем, он никогда и не смотрит на людей слишком долго, да и судить я могу только по себе, потому что ни разу не видела, как он разговаривает с другими. И потом, я заметила еще одно: когда он уходит, то надевает темные очки, даже в сумерках.

Мы видимся почти каждый день. Мистер Кио занял важное место в моей жизни. Я написала это в своем дневнике, ведь я ни с кем не могу об этом говорить. Выйдя из школы, а по воскресеньям из церкви, я сразу бегу через поля батата к берегу. Издали я узнаю его фигуру, его костюм, полы пиджака, развевающиеся на ветру. В первое время он даже галстук надевал, отправляясь на рыбалку. Но в ветреные дни галстук хлестал его по лицу, и в конечном счете он с ним расстался. Все-таки мне нравится, что он одет так элегантно, не чета туристам, – эти уверены, что по острову нужно разгуливать в цветастых бермудах или в желтых анораках. В дождь он ходит с зонтиком, но не с новомодной дурацкой складной фитюлькой, а с солидным черным зонтом, как бизнесмены в Англии. Однако бешеный ветер и этот однажды вывернул наизнанку, и мистер Кио решил обходиться вообще без зонта, так что дождевая вода барабанит по его бейсболке, пропитывает пиджак. Ну а когда погода совсем уж скверная, он сидит в своей палатке. Он поставил ее в дюнах, подальше от пляжа. Палатка сшита из зеленой нейлоновой ткани и держится на металлических колышках. Он взял ее напрокат у хозяина отеля. И в непогожие дни мы спасаемся от дождя в этой палатке. Над входом есть что-то вроде навеса, и вот мы сидим там, а ноги мистера Кио высовываются наружу. Я обожаю такие дни! Мне чудится, будто мы с ним где-то далеко-далеко, в неведомой стране – в Америке или в России. В стране, откуда мы никогда не вернемся. Я гляжу на волны, бегущие рядами по молочно-серому морю. На горизонте сгущается туман. И я воображаю, будто мы плывем на корабле, который увезет нас на край света.