Подкравшийся незаметно - Александр Никонов

Довольный произведенной умственной работой Лебедь откинулся в кресле и довольно засмеялся:

- Гы-гы. Гы-гы. Гы-гы.

Глава 5.

Лариса Моисеева, урожденная мужчина позвонила в дверь. Сейчас откроют и она вручит Ему букет цветов. Он, конечно, сначала не заметит. А когда заметит... Сердце сладко затрепетало.

За дверью послышались шаги, щелкнул пудовый замок фирмы "Zapizdutsen und Der Pizdekliaus" и дверь из мореного дуба распахнулась. На пороге стоял Он - высокий, красивый, улыбающийся.

- Это тебе, - Лариса протянула букет Филиппу и смутилась.

Некоторое время он смотрел на нее не узнавая. Еще бы! Узнать ее было непросто: белое платье вместо всегдашних джинсов, густо напудренное лицо, глаза... Впрочем, глаза всегда были подведены.

- Господи, Боря, ты ли это?

- Я, - смутилась Лариса. - Только я теперь не Боря. Сбылась моя мечта.

- Какая мечта? Да ты проходи, проходи. Жены нет дома. Я сейчас чайник поставлю, штаны сниму...

- Филипп, ты не понял! Я стала женщиной!

- Поздравляю. Только, по-моему, это случилось с тобой еще в юности, когда ты еще не брился. С тех пор тебе в любви не везет, если не считать меня. - Последняя фраза была сказана Филиппом, конечно, в шутку. Уж Ларка-то знала количество его любовных связей! Это жене он может мозги крутить...

- Ты ничего не понял, дурашка! Мне сделали операцию.

- Ах черт! Так вот где ты пропадал!

- "Пропадала", - мягко поправила Лариса.

Видно было, что Филипп потрясен этой информацией. Некоторое время, пока он ставил чайник и дрожащими от волнения руками щелкал золотой зажигалкой над плитой фирмы "Zaebition and gowno", в воздухе висело некоторое напряжение.

- Ну что скажешь? - наконец не выдержала Лариса.

- А что сказать? Я даже... Я думал, ты что-то под платье натолкал, ваты что ли. А это... это сиськи? Это настоящие сиськи у тебя теперь?

- Ага. Хочешь потрогать?

- Нет-нет! - испугался Филипп. - Вот это да! Боря, как же ты решился?

- "Решилась", - снова мягко поправила Лариса. - И не зови меня Борей. Бори больше нет. Есть Лариса. Я уже и паспорт поменяла. Я так давно об этом мечтала, так давно!

- За это надо выпить, - Филиппа наконец посетила первая дельная мысль.

- Ну, конечно, глупый... Наливай, ептыть.

Разлили.

Выпили.

Разлили.

Выпили.

- Ну что? Еще по одной?

- Давай, а чего...

Разлили.

Выпили.

- Ну, вдогонку что ли?

- Скрупулезно подмечено...

Разлили.

Выпили.

- А борода не растет? - наконец отошел от новостей Филипп, проявив живой интерес к диковинке.

- Пока растет, но я сейчас сижу на женских гормонах. Потом расти перестанет. Начнут увеличиваться бедра. Не отличишь. А сейчас приходится два раза в день бриться и сильно пудриться.

- А сиськи у тебя из чего?

- Сделали. Сейчас это не проблема.

- А... А это... Неужели отрезали?

- Отрезали.

- И то, и другое?

- Напрочь... Сделали наоборот.

Помолчали.

- Уму непостижимо. И что теперь?

- А что? Жить буду. Танцевать.

- Публика пойдет на какую-то Ларису?

- На какую-то не пойдет... дай огурчик... на какую-то не пойдет. А на бывшего Бориса с сиськами - валом повалит.

- Вообще, да, - согласился Филипп. - Они же быдло.

- Быдло, - согласилась Лариса. - Тупое быдло. Но мы с него живем. И давай поэтому поуважительнее о собственных бабках.

- Бабки - это святое.

- Самое святое, что у нас есть. Они и отличают нас от того быдла.

- Ты какие бабки особенно любишь?

- Я-то? Баксы люблю. Новенькие стодолларовые особенно удались. Наши тоже люблю, сотенные купюры. Но уж больно они мелки, неудобно расплачиваться. Марки эти... Ну, немецкие. Еще кредитки люблю, если на них много лежит. А ты?

- Ну у нас с тобой, в общем, вкусы сходятся. Наверное потому и мы вместе сошлись. Я слышал, схожие люди сходятся.

- А я слышала, схожие расходятся, а сходятся расхожие. Они дополняют друг друга.

- До чего дополняют?

- До единого целого.

- Хе-хе-хе... До гермафродита что ли?

- В смысле, в любви мы всегда ищем половинку.

- А я всегда искал целой любви. Кому нужны половинки, четвертинки некондиция?

- Да нет, я не в том смысле. Легенда есть такая. Древняя.

- А-а. Тогда ладно. Древние, они много мудрости знали. Ты вот Библию читал?

- Видела. Мне Юдашкин показывал в каком-то фильме. Там мужик на ней клялся в суде.

- Серость! А я сам читал. У племянницы моей есть детская Библия в комиксах. Так я тебе скажу - это мудрость веков. Вторые смыслы, понимаешь, разное такое... Там все зашифровано. Что было, что будет. Кто был, не забудет...

- А ты Апокалипсис читал?

- Это про что?

- Про конец света.

- Не-а, я фильм смотрел. Там еще мертвецы такие на всех нападали. Из могил вылезли - и вперед. А наши - от них драпака.

- Наши - это русские что ли?

- Да какие мы с тобой русские! "Наши", в смысле, живые! Фильм-то американский. Поэтому живые там были американцы.

- А мертвые?

- Ну, не знаю. Ты уж прям... чего от меня хочешь? Чтобы я титры читал?

- А по фильму не ясно?

- Ну что у них, по твоему, должно быть на лбу что ль написано, чей он мертвец?! Они полусгнившие и так все были. И вообще... Слышал, говорят - "у преступника нет национальности"? Так вот я считаю, что у мертвеца тоже нет национальности.

- Мудро. А я тебе скажу, что у женщины тоже нет национальности!

- Мудро. Да у человека вообще нет... не должно быть национальности!

- Умно, умно... Нет национальности - нет национальных предрассудков. Вот ты, например, какие знаешь национальные предрассудки?

- Ну у китайцев, например, это... они червей едят.

- Зачем?

- Да ни за чем! Обычай такой. Это у них запросто, вместо "здравствуй". Не здоровкаются по человечьи, а начинают червей глотать.

- Фу, гадость какая! А еще чего едят? Говно едят?

- Говно мы с тобой едим сейчас.

- А у тебя поприличнее закусь есть?

- Тебе что, устриц что ли захотел? Потом, блин, греха не оберешься, хуже Церетели. Вон Третьяков один раз поел устриц, так до сих пор ему этих устриц вспоминают, ептыть.

- Да, нехорошо получилось.

- Еще бы хорошо! Вон Алла уже даже не может больше икру есть. Не могу, говорит, икру больше есть, когда народ голодает. И не ест больше.

- Больше чего?

- Больше полбанки. Даже чуть меньше.

Лариса вздохнула:

- Сильная воля у женщины. Все-таки она у тебя великая женщина.

- Да, немалая. Но не у меня! Она у народа великая!

- У быдла что ли?

- Я их не отличаю. Просто, когда публика хорошая, тогда - "народ". А когда плохая - "быдло".

- А мы с тобой "народ"?

- Когда хорошие - народ. А когда нажремся и пойдем на паркет блевать, тогда "артисты".

- Точно... Расскажи мне о своем творчестве, Филиппушка. Какие, например, у тебя творческие планы?

- Ну что тебе сказать о моем творчестве? Я иногда ночами не сплю. Творю!

- Много натворил?

- Да до хера уже. А у тебя какое творчество?

- У меня тоже оно есть. Что я, хуже тебя что ли? И я иногда... и у меня бывает бессонница. И еще я запорами страдаю. А ты страдаешь запорами?

- Нет. Запоры у меня случаются, но я от этого не страдаю. Я страдаю, когда понос. Стоишь на сцене, а у тебя понос, представляешь?

- Беда. Капусты поменьше кушай. Кушай мясо. Я вчера ела в ночном клубе дичь. Целого лебедя. Аж усралась потом.

- Кстати, насчет "усралась", - вдруг вспомнил Филипп. - Несколько часов и минут тому назад Алле звонил Лебедь.

- Так я ж его съела...

- Дурак. Генерал Лебедь!.. Так, Моисееву больше не наливать, - Филипп убрал бутылку водки на другой конец стола.

- А зачем такой большой начальник звонил Алле?

- Думаю, это дело государственной важности. Аллы не было дома, но он обещал перезвонить. Я думаю, скоро война.

- Лишь бы не было войны, - машинально откликнулась Лариса и привычно положила руку на колено Филиппа. - Филипп, давай любить друг друга, как прежде - я снизу, а ты сверху.

Филипп убрал ее руку со своего колена и впервые наконец назвал женщиной.

- Нет, мать, исключено. Теперь это исключено. Ты хотела стать женщиной. Тебе это удалось. Но мне так не интересно. Мне жены хватает. За глаза, причем. О чем ты думала, когда шла на операцию?

Такой удар Лариса выдержать не могла. Она зарыдала и выбежала из квартиры когда-то любимого ею человека, крикнув на прощание:

- Гондон проклятый!!!

Глава 6

Березовский мелко трусил по улице, запахнувшись в тонкое пальтецо на рыбьем меху. Холодный ветер продувал его буквально насквозь, как ту пенсионерку из первой главы, которой пенсию давно не платили. Абрамыч застылыми ручонками без перчаток безуспешно пытался прикрыть от мороза реденькую лысину. Головке было холодно. Тонкие паркетные ботиночки скользили на льду тротуара. "Вот сейчас еще шарахнусь, не дай бог, башкой об лед, сразу вся жизнь перед глазами промелькнет," - подумал безработный олигарх.