Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма - Тина Ворожея

К дому Агафьи Платоновны Хрящ, мы подъехали уже в глубоких сумерках. Ранний снежок мерно сыпался из из прохудившейся прорези темно-синих, холодных небес. Мрачно шумели высокие сосны и ели, дом темной громадой едва различался на фоне насупившегося, неприветливого леса. Дорога по которой мы приехали вела дальше в большой и густонаселенный по здешним меркам город.

Мы едва не проскочили мимо Агафьиных владений, но в последнюю минуту, высокий дом и строения вокруг него, словно выпрыгнули из мрака и затрепыхались пойманные в золотую сетку света, щедро льющегося из фар мобиля.

Пришлось спешно тормозить. Дорогу к вечеру покрыло тонкой корочкой льда, мобиль потерял равновесие, заскользил, как подвыпивший человек и с громким треском протаранил довольно крепкий, деревянный забор.

Доски, словно выбитые крепким кулаком в пьяной драке зубы, посыпались в разные стороны, а мобиль влетел на запорошенное снегом обширное подворье и остановился.

Звонко затявкал щенок Лимон, получивший свою кличку за светло-рыжую, почти желтую шерсть, которая обнаружилась после того, как мы с детьми его искупали. Испуганно вскрикнула проснувшаяся Лиза, тихонько сквозь стиснутые зубы выругался Шурик и мгновенно прикрыл ладонью рот, под моим строгим взглядом.

Приказав детям пока сидеть в мобиле, я вывалилась наружу. Саднил ушибленный о стекло лоб, от серьезой травмы меня наверное спасла меховая шапка, купленная вчера на придорожной ярмарке. Хорошо, что Шураик в этот раз спал на заднем сиденье, сражаясь за место с Лизой.

Я огляделась вокруг. Обширный двор кое-где порос диким кустарником. Большой и высокий, двухэтажный дом стоял в глубине двора недружелюбно нахохлившись.

Длинное одноэтажное строение было совсем рядом, в его окнах неожиданно вспыхнул желто-оранжевый свет. Послышался глухой лязг открываемых замков и распахнулась тут же подхваченная порывом ветра большая, тяжелая дверь. На высокое крыльцо выкатилась круглая фигура в тулупе и с ружьем целящимся куда-то в небо.

— Стой, где стоишь, ирод! — приказал мне визгливый женский голос, а затем завопил оглушительной сиреной. — Да, что же это делается, люди добрые! Ездять тут всякие, заборы ломають! Вот как дробью всыплю тебе в задницу, до весны сидя кушать не сможешь!

Злобная тетка стояла на крыльце, топала ногами обутыми в высокие валенки и вопила, словно иерихонская труба.

Она наверное еще долго бы грозила мне и моим предкам до десятого колена всеми карами небесными, но слушать такие складные проклятия мне становилось все холодней. Пронзительный ветер сбивал с ног, желудок требовал горячего ужина, а тело мечтало о мягкой, пускай и холодной постеле, к тому же сильно ныл ушибленный лоб.

— Послушайте, уважаемая! Мы приехали и хотим спокойно переночевать. Сейчас на дворе ночь, если вы заметили! — в свое обращение к злобной фурии, я постаралась вложить все свое миролюбие.

Услышав тонкий и нежный девичий голосок, тетка на миг прекратила изрыгать угрозы. Но благостная тишина длилась недолго.

— Проваливай отсюда, девка! Мы на ночлег не пускаем. Знаем мы таких, прикинутся овечкой, а потом с моим мужем на сеновале милуются! В город поезжай, тут уж недалеко осталось. Ездють тут всякие фифы, заборы ломають! — опять начала заводиться тетка.

Мне стало смешно, я представила, как прошмыгну в дом и с места в карьер примусь соблазнять незнакомого мужика.

— Так сеновал снегом уже замело, ваш муж в полной безопасности! — выкрикнула я и захихикала.

Мой смех явно тетке не понравился.

— Давай, давай проваливай я сказала! Еще на смех, она меня подымать будет! — опять распалялась женщина.

Мне уже порядком надоел этот концерт и я вздохнув открыла дверь мобиля, достала из под коврика привычным жестом оружие.

Женщина видимо в душе была артисткой, свое выступление даже перед такой малочисленной публикой, она прерывать не собиралась. Под злобную но складную теткину речь, я добралась до высокого крыльца.

Видимо заезжая девица ей особого страха уже не внушала и поэтому тетка подпустила меня слишком близко. Она запнулась на полуслове, когда холодное дуло нырнуло под сбившийся от жарких речей и выразительных жестов, пуховый платок.

— Уважаемая, как вас по имени и отчеству?

Я изо всех сил старалась, что-бы мой голос звучал мирно и ласково.

Тетка вздрогнула, громко ойкнула и выронила из рук ружье.

— Екатерина Васильевна, — хрипло просипела она, словно вдруг подавилась сырой картошкой.

— Екатерина Васильевна, Катя, — задушевно начала я беседу. — Послушайте Катя, я приехала сюда не на ночлег проситься. Я приехала сюда, как хозяйка. Наследство мне досталось от тетушки покойной, Агафьи Платоновы Хрящ. Вы ведь, Екатерина Васильевна, знали такую?

Тетка согласно закивала головой и промычала что-то неразборчиво. Очевидно запас слов она уже израсходовала.

— А теперь вопрос, Катя. Что вы тут делаете? Почему живете в чужой собственности в обход закона? Может быть мне стоит съездить за полицией? До города, совсем близко, сами ведь говорили.

Я по опыту прошлой жизни знала, что такие злые и многословные тетки, больше всего на свете боятся разбирательств с полицией и законом.

— Так вы дочкой Платона Платоныча будете? Что же вы сразу то не сказали? Сейчас побегу, мужа разбужу, мы дверь то в дом хозяйский откроем, печку да каминчик в большом зале растопим, ужином горячим гостьюшку дорогую накормим, чайком с медом напоим! — запричитала ласковой скороговоркой Екатерина Васильевна, еще минуту назад бывшая злобной теткой.

Я усмехнулась убирая оружие. Чудеса творит вовремя примененный, тяжелый аргумент.

А тетку уже, словно ветер с крыльца сдул. Мягко затопали обутые в валенки ноги, захлопали торопливо открываемые двери.

— Степан, вставай! Хватит спать! Молодая Хрящиха пожаловала, принесли ее черти на ночь глядя! — говорить тихо, Катя видимо просто не умела.

Глава пятая. Сладкие Хрящики

Проснулась я рано. В огромной"зале", как вчера назвала эту комнату ставшая вдруг вежливой и ласковой Екатерина Васильевна, было уже тепло.

Тлели в камине дрова, вдруг изредка вспыхивая яркими языками пламени. Их отчаянные, смелые попытки вновь разгореться и не погаснуть, тут же ловили старинные изразцы, отображая в своих белых выпуклых поверхностях желто-оранжевые всполохи.

Робкий серый свет проникал в частые, но не слишком большие окна и выхватывал из сонной пелены контуры темной, громоздкой мебели. Белыми, пугающими привидениями кружились вокруг стола, заботливо укрытые чехлами стулья с высокими спинками.

Золотыми искрами в такт изразцам вспыхивали завитушки на резной и тяжелой раме, которая обрамляла огромную картину висевшую над камином. Кажется там был нарисован чей-то портрет.

Мой рот не успевал