Жизнь или смерть - Уоррен Мерфи

Добежав туда, он остановился, оглядывая недавно еще исчерченные лыжнями зеленеющие склоны под собой и соседние горы, зелеными громадами уходящие в синие небеса. Он мог бы купить здесь дом, если бы захотел. Или целую гору. Или даже целый остров где-нибудь, и всю оставшиеся жизнь есть упавшие с пальмы кокосы.

Он был свободен, как свободен мало кто из людей. Чем бы там ни был вызван сигнал тревоги, пусть это волнует Смита, но только не его. Возможно, это будет стоить Смитти жизни. Ну и что? Он знал, на что шел. Сам согласился на это. Вот в чем разница: Римо не был добровольцем. Может, он теперь вернется в Ньюарк, куда ему была дорога заказана с тех самых пор, как его втянули на борт этого корабля дураков КЮРЕ. И он сможет увидеть, на что стал похож его родной город. Господи, сколько лет прошло!

Он вновь подумал о Смите и тут же постарался выкинуть эту мысль из головы. Смит сознательно выбрал себе эту работу, а Римо нет, вот и все. Он больше не станет об этом думать.

Он неотступно думал о том, что не станет больше об этом думать, всю дорогу назад – спускаясь по проволоке вниз и проходя мимо радостно хлопающей в ладоши девочки, не обращая на нее уже ни малейшего внимания.

Оказавшись в своем охотничьем домике, он принялся ждать, нетерпеливо болтая ногой, когда кончится сериал «Пока Земля вертится», который потом плавно перешел в «Доктора Лоренса Уолтерса, психиатра» и череду прочих дневных теледрам, где никогда ничего не происходит, а актеры только обсуждают, что произошло. Римо уже давно определил любовь Чиуна к «мыльным операм» как первый сигнал приближения старости, на что тот неизменно отвечал, что при всем своем невежестве и идиотизме Америка дала жизнь единственному величайшему виду искусства, каковым являются «мыльные оперы», и что если бы Римо был корейцем, он умел бы ценить прекрасное, но поскольку Римо вообще ничего не в состоянии оценить, даже наиболее выдающуюся школу боевых искусств за всю историю человечества, то как он может оценить нечто столь бесподобное, как «мыльная опера»!

Итак, Римо весь кипел от нетерпения, а доктор Карингтон Блейк занудно объяснял Уилле Дугластон, что у ее сына Бертрама, возможно, возникнут проблемы с Квалюд. Насколько помнил Римо, за последние несколько лет у Бертрама были сначала проблемы с марихуаной, затем с героином, затем с кокаином, а раз уж появилась Квалюд, значит, теперь будут проблемы и с нею.

Во время одной из рекламных пауз Чиун отметил:

– А вот и неблагодарный сын.

Римо промолчал. На то, что он хотел сказать, перерыва на рекламу было явно недостаточно.

Когда закончился последний фильм и Чиун отвернулся от экрана, Римо наконец взорвался.

– Папочка, меня совершенно не волнует, что произойдет со Смитом и всей организацией! Меня это абсолютно не волнует! Совсем! – заорал Римо. – И знаешь что?

Чиун продолжал хранить молчание.

– Знаешь что, папочка? – продолжал Римо свою гневную тираду. – Знаешь что?

Чиун кивнул.

– Я счастлив! – завопил Римо. – Счастлив, счастлив, счастлив!

– Я рад, что ты счастлив, Римо. Ибо если таков ты в счастье, увидеть тебя в плохом настроении будет для меня настоящим бедствием.

– Теперь я свободен.

– Что-то случилось? – поинтересовался Чиун.

– Точно. Организация разваливается, – объяснил Римо. Он знал, что Чиун имеет весьма смутное представление о том, что за организация КЮРЕ, поскольку раз она выполняла основное требование Чиуна к работодателю, то есть исправно ему платила, то его совершенно не интересовало, чем именно она занимается. Он называл ее «император», поскольку в Доме Синанджу существовала традиция служить императорам.

– Значит, мы найдем другого императора и станем служить ему, – невозмутимо заметил Чиун. – Теперь ты оценишь мою мудрость. Если верой и правдой служишь одному императору, то без труда найдешь работу у другого.

– Но я больше не желаю ни на кого работать!

Уста Чиуна извергли целый набор корейских слов. Римо знал, что они не являются законченными предложениями, а всего лишь довольно мягкими ругательствами, из которых он понял такие, как «белый человек», «голубиное дерьмо», а также выражение, которое на английский можно перевести приблизительно как «тухлые желудки диких свиней». Речь эта содержала также традиционные сетования относительно метания бисера перед свиньями и неспособности даже Мастера Синанджу превратить рисовую шелуху в дорогое угощение.

– А как же с твоей подготовкой? – спросил наконец Чиун. – Как быть с ней? С долгими годами постижения мудрости, прикоснуться к которой до тебя не было позволено ни одному белому человеку? Ты об этом подумал? Должен признаться, ты неплохо начал. Да, я могу твердо об этом сказать. Неплохо. Тебе удалось достичь достаточного мастерства… для начинающего.

– Спасибо, папочка, – поблагодарил Римо. – Но ты никогда по-настоящему не понимал, для чего я это делаю.

– Нет, понимал. Но не одобрял. Ты говоришь о патриотизме, любви к родине. Но кто раскрыл перед тобой секреты Синанджу – Америка или все-таки Мастер Синанджу?

– Америка за это платила.

– За эти деньги я мог научить тебя кунг-фу, айкидо или каратэ, и никто даже не заметил бы разницы. Они бы не уставали удивляться, как ловко ты разбиваешь рукой кирпичи и работаешь ногами. По сравнению с Синанджу все это – жалкие игрушки, и ты это прекрасно знаешь.

– Да, папочка, верно.

– Мы с тобой наемные убийцы, а те, другие, – лишь жалкие плясуны.

– Мне и это известно.

– Доктор Смит был бы в восторге от такого танцора, но я научил тебя Синанджу, тебя, белого человека, и сделал это честно, от всей души, так что теперь даже каменная стена может рассыпаться в прах при одном лишь звуке твоих шагов. Этому научил тебя я, Мастер Синанджу.

– Да, папочка.

– А теперь ты собираешься выкинуть дарованные тебе знания на помойку, как ненужное тряпье!

– Я никогда не забуду, что ты…

– Забыть! Да как у тебя язык поворачивается сказать, что не забудешь? Неужели ты так ничему и не научился? Если не вспоминать ежедневно, приходит забвение. Знание – это не то, что ты не забыл, а то, что ты постоянно вспоминаешь – всем своим телом, своим разумом, каждым нервом. То, о чем не вспоминаешь каждую секунду, теряется навсегда.

– Папочка, но я больше не хочу никого убивать.

Потрясенный последним заявлением, Чиун некоторое время молчал, и Римо понял, что сейчас услышит все, что Мастер Синанджу думает по поводу великодушных учителей и неблагодарных учеников. Он заново прослушает всю историю Синанджу, этой бедной деревушки, которая, будучи не в состоянии прокормить себя, отправила своих мужчин служить наемными убийцами при дворе китайского императора, и если бы Мастер Синанджу не справился со своею задачей, младенцев деревни пришлось бы утопить, ибо такая смерть лучше смерти от голода. Это называлось «отправить детей домой». Римо слышал эту историю уже тысячу раз. Суть ее заключалась в том, что у наемного убийцы есть лишь одна альтернатива: убивать людей, неугодных императору, или ни в чем не повинных младенцев Синанджу – третьего не дано.

Римо покорно выслушал все и, когда Чиун кончил, сказал:

– Папочка, мне не нравится убивать людей. И никогда не нравилось.

– Чушь, – отозвался Чиун. – Кому нравится убивать? Как ты думаешь, нравится ли хирургу, например, печень? Или механику – мотор? Конечно, нет. Я и сам был бы рад любить все человечество.

– В это трудно поверить, Чиун. Боюсь, не поздоровилось бы тому, кто рискнул бы отвлечь тебя от дневного сериала…

– Речь сейчас не о моих скромных удовольствиях, – гневно проговорил Чиун. Уж если корейцу было приятно представлять себя нежным цветком, напоминание о том, что он один из самых опаснейших убийц, считалось грубейшим нарушением этикета. И Римо это было прекрасно известно. – Я бы тоже с удовольствием больше не покушался ни на чью жизнь, – продолжал Чиун. – Но это невозможно, и я делаю то, что на моем месте стал бы делать любой.

Каждый занимается тем ремеслом, какое знает. И так, как умеет. Я здесь не исключение.

– Мы никогда не придем к согласию. По крайней мере, в этом вопросе.

И вопрос был закрыт ровно до тех пор, пока просмотр ночных новостей не объяснил Римо, почему он получил вдруг сигнал тревоги. Он наблюдал, как репортер допрашивает помощника президента, и, услышав слово «Фолкрофт», пришел в бурный восторг.

– Хотел бы я видеть лицо Смитти, когда он смотрел эту пресс-конференцию, – со смехом воскликнул он.

Но смех его тут же оборвался, потому что он увидел-таки лицо доктора Харолда В. Смита. Телерепортеров не допустили в святая святых санатория Фолкрофт – доктор Смит попал в объектив, когда шел, заложив руки за спину, по направлению к Лонг-Айлендскому проливу. Лицо его было, как всегда, невозмутимо, но Римо знал, что за этим скрывается глубокая печаль. Увидев главу КЮРЕ таким слабым и беззащитным, Римо вдруг пришел в страшную ярость. Сам он мог сколько угодно недолюбливать Смита и даже ругать его на чем свет стоит, но ему не нравилось, когда это делают другие, а тем более страна, жители которой даже не подозревали, чем они обязаны этому человеку. Римо смотрел на экран, пока фигура Смита не скрылась за стеной главного здания. Тогда он произнес: