Гений места, рождающий гениев. Петербург как социоприродный феномен - Андрей Буровский

Один из эпизодов советской истории, о котором потом пытались «забыть»: попытка СССР блокировать и уморить голодной смертью Западный Берлин в 1948–1949 годах. Тогда три оккупационные зоны, французская, английская и американская, начали объединяться, ввели единую денежную единицу – марку. Началось «германское экономическое чудо». С 21 июня 1848 года был введен режим полной транспортной блокады Западного Берлина с населением в 2 млн человек. Удушить Берлин не получилось: англичане и американцы, вчерашние враги Германии, самолетами ввозили не только продовольствие, но и уголь. Перевезли даже разобранную на детали и собрали в Берлине тепловую электростанцию, работавшую на угле. О «Берлинском кризисе» писали и в советское время, в основном делая упор на то, что и из советской зоны оккупации в Западный Берлин оставляли продовольствие, а западные державы этому препятствовали. В XXI веке появились и более спокойные исследования.

Для нашей же темы главное – даже и по воздуху можно было снабжать всем необходимым громадный город. Действительно: суточная необходимость в продовольствии Ленинграда, если рассчитывать потребности населения по военным нормам, составляет 1500 тонн в сутки. Военный паек – не роскошь, но и далеко не голодная смерть. Доставлять авиацией 1500 тонн в сутки – задача сложная, но выполнимая.

Даже официальные цифры говорят, что в Ленинграде осени-зимы 1941 года расходовалось 510 тонн муки в сутки. Но элементарный расчет говорит, что для пайков, реально выдававшихся населению города, нужно было всего 179 тонн муки. На что же и на кого расходовалась остальная мука? «Городское и областное руководство проблем с продовольствием не испытывало: «В правительственной столовой [Смольного] было абсолютно все, без ограничений, как в Кремле. Фрукты, овощи, икра, пирожные. Молоко и яйца доставляли из подсобного хозяйства во Всеволожском районе. Пекарня выпекала разные торты и булочки», – это из дневника сотрудника столовой Смольного. А вот отрывок из воспоминаний ленинградского инженера-гидролога: «Был у Жданова [первый секретарь Ленинградского горкома] по делам водоснабжения. Еле пришел, шатался от голода… Шла весна 1942 года. Если бы я увидел там много хлеба и даже колбасу, я бы не удивился. Но там в вазе лежали пирожные».

В этом контексте абсолютно логичной выглядит телеграмма Андрея Жданова в Москву с требованием «прекратить посылку индивидуальных подарков организациями в Ленинград, <…> это вызывает нехорошие настроения». Более того, в Москве, в частности, в партийно-номенклатурном руководстве Союза писателей, сложилось мнение, что ленинградцы сами возражают против этих посылок. Ольга Берггольц по этому поводу воскликнула: «Это Жданов – ленинградцы?».

Сам по себе вопрос о «посылках» крайне интересен: значит, отправлять их было возможно? Организации могли слать в Ленинград индивидуальные посылки? Тогда – как же блокада?!

А вот фрагмент (запись от 9 декабря 1941 года) дневников сотрудника Смольного, инструктора отдела кадров горкома ВКП(б) Николая Рибковского: «С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак: макароны или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед: первое – щи или суп, второе – мясное каждый день. Вчера, например, я скушал зеленые щи со сметаной и котлету с вермишелью, а сегодня суп с вермишелью и свинину с тушеной капустой».

Весной 1942 года Рибковский был отправлен для поправки здоровья в партийный санаторий, где продолжил вести дневник. Вот еще один отрывок, запись от 5 марта: «Вот уже три дня я в стационаре горкома партии, это семидневный дом отдыха в Мельничном ручье [курортная окраина Ленинграда]. С мороза, несколько усталый, вваливаешься в дом с теплыми уютными комнатами, блаженно вытягиваешь ноги… Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное – лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 граммов белого и столько же черного хлеба на день… и ко всему этому по 50 граммов виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину… Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая… Война почти не чувствуется. О ней напоминает лишь громыхание орудий…».

Данные о количестве продуктов, ежедневно доставлявшихся в ленинградские обком и горком ВКП(б) в военное время, недоступны исследователям до сих пор. Как и информация о содержании спецпайков партийной номенклатуры и меню столовой Смольного»11. Значит, все время блокады в Ленинграде были люди, которым с Большой земли посылались ветчина, яйца, мясные консервы, сыры, не говоря о крупах и хлебе? А эти продукты выдавались, и не такому уж малому числу людей. Несколько десятков тысяч советских начальников получали свои спецпайки и жили совсем неплохо посреди вымиравшего города. А ведь неплохо – это в плане снабжения продуктами, они ведь к тому же вполне могли и кое-что нажить – например, драгоценности, произведения искусства, которые обменивали на еду ленинградцы.

Я знаком с людьми, которые во время блокады отдавали золотые украшения за хлеб по весу: грамм за грамм. Правда, хлеб был хороший, вкусный и пропеченный – пекли-то его для начальства, а не для населения.

Добавлю еще, что «бывших» старались не вывозить из вымиравшего города. Вдова Николая Гумилева, Анна Николаевна Энгельгардт-Гумилева умерла последней в квартире, пережив свою 23-летнюю дочь Елену. Если же «бывшие» выезжали из Петербурга, то их после войны старались не пускать обратно.

Вот и получается, что блокада укладывается в чудовищную, но вполне реальную и вполне логичную картину еще одного убийства города. Казалось бы – зачем нужно новое убийство? Зачем новая волна смертей – и старых петербуржцев, и тех, кто только начал ими становиться? В том-то и дело, что логика есть, и беспощадная. Вспомним идею борьбы азиатского и европейского начал в России – причем азиатское олицетворяется Москвой, а европейское – Петербургом. Эту мысль очень любил Николай Бердяев, но в общем, он только ярко иллюстрировал то, с чем принципиально были бы согласны если не все – то почти все люди его круга.

Трудно отделаться от мысли, что большевики мыслили так же – но знаки у них полярно менялись полюсами. Где у Бердяева был «плюс», у них «в Европе» располагался «минус». Вот и все! Город, олицетворявший русский европеизм, следовало уничтожить. Людей, воспитанных в этом городе как русские европейцы, следовало истребить, чтобы не мешали «строить светлое будущее».

Очень интересно, что эта оценка полностью разделялась и нацистами. Существовала у них «специальная оценка ленинградского населения». Оказывается, в России два мира – Москва и Ленинград. Москва – это олицетворение азиатской деревни, при необходимости она может стать навозом, нужным для рейха. А вот жители Ленинграда создали из навоза империю, стремившуюся на запад. Вывод – Ленинград опасен для рейха. Его необходимо уничтожить.

Была секретная инструкция членам НСДАП – чтобы они не вступали лишний раз в разговоры с русскими и проявляли большую осторожность в этих разговорах. Русские – хорошие диалектики, они умеют спорить и «обладают способностью убеждать в самых невероятных вещах». Самыми же опасными в этом отношении людьми объявлялись именно жители Санкт-Петербурга12. Удивляться не стоит – национальные социалисты гораздо меньше отличаются от интернациональных, чем хотелось бы и тем, и другим.

У одних горожан особенности родного города вызывают неумеренное бахвальство – в основном у тех из них, кто сам-то решительно ничего не сделал для его возвеличивания, им приходится гордиться самым фактом рождения здесь. У людей более сдержанных от мыслей об особенностях города появляется некая скромная гордость. У жителей других мест преобладает уважение и интерес, порой – раздражение и гнев.

Петербург можно любить или не любить, дело личное. Но вот чего пока никому не удавалось – так это игнорировать город. Равнодушных к Петербургу почти нет; мало кто смог прикоснуться к нему и продолжать жить так, словно встречи не произошло. Тем более странно, что до сих пор никто не смог объяснить: в чем же именно состоит «особенность» города и как, через какие механизмы он оказывает свое удивительное воздействие на человека?

Никто до сих пор не смог объяснить Петербурга. Никто не ответил на простейший вопрос – почему?! Чем именно этот город таков, чтобы влияние его сделалось таким необычайным, а судьба – удивительной и звонкой, как раннее весеннее невское утро?

Глава 3. Непостижимое место Петербург

В исследованиях многих теоретиков Петербург предстает как явление немного жуткое из-за своей непостижимости. Про «метафизику Петербурга» говорят ученые международного масштаба13, выпускаются целые сборники статей с таким названием14. Что характерно: про «метафизику Новгорода» или «мистику Москвы» книг и статей не пишут.