Ненавидеть нельзя любить - Ольга Петрова

Тихо приоткрыв дверь, Валерка услышал приглушенные рыдания. В комнатке было сумеречно: с улицы падал свет фонаря. За единственным столом, заваленным бумагами, сидела Ольга и, уронив голову на скрещенные руки, безутешно плакала. Валерка знал, что где-то слева на стене есть выключатель, но зажечь свет показалось ему неуместным. Он тихо прошел к столу, досадуя на скрипящие половицы, и остановился. Присев на корточки перед девушкой, спросил:

– Оля, что случилось? Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Новый взрыв плача, еще более безутешный, раздался в ответ. Сквозь слезы он расслышал какое-то слово.

– Что? Что ты сказала?

– Уходи-и, – с трудом сумела она произнести, захлебываясь слезами.

Он дотронулся до ее стиснутых пальцев, белевших в темноте.

– Тебе плохо, я хочу только помочь.

Она сбросила его руку:

– Уходи! Видеть тебя не хочу!

– Но почему?! Что я сделал?!

– Ты целовался с ней. При всех, на сцене. Тебе все равно, кто рядом с тобой. Ты обыкновенный бабник и предатель. Все вокруг меня врут – и ты, и отец…

Она разрыдалась с новой силой. Валерка растерялся. Он не ожидал такой бури эмоций.

– Оля, успокойся. Эльвира сама набросилась с поцелуями. Это просто так. Это ничего не значит. Я не собирался с ней целоваться. И потом, когда я пошел искать тебя, она уже обнимала кого-то другого. Не плачь, пожалуйста. Я бы очень хотел, чтобы рядом была только ты. Мне больше никто не нужен. Но ты… ты не подпускаешь к себе…

Он гладил ее по голове, словно маленькую, а она, слушая его, кажется, успокаивалась. Вскоре в темноте комнаты были слышны лишь слабые всхлипывания. Валерка молчал, его запас слов истощился. Он не был готов к столь бурным эмоциям и теперь, чувствуя себя виноватым, не знал, что можно еще сказать, чтобы исправить свою невольную вину.

– Принеси мне, пожалуйста, одежду из гардероба. Там еще пакет с обувью. Я пойду домой, мне нужно. Я подожду внизу возле запасного выхода. – Она говорила охрипшим, низким, каким-то пустым голосом.

Валерка засуетился, помог ей подняться. Они в темноте спустились по запасной лестнице, он держал ее под локоть, идя чуть-чуть впереди. Где-то рядом шумела праздничная толпа: началась новогодняя дискотека, от которой, как и от самого праздника, традиционно ждут чуда.

Когда он был уже в гардеробе, неохотно оставив девушку одну, в актовом зале раздался громогласный призыв: «Дедушка Мороз! Дедушка Мороз!» Старшеклассники, впадая в детство, охотно дурачились. В школе набирал обороты долгожданный праздник. Валерка принес куртки. Ольга удивленно подняла на него заплаканные глаза:

– Зачем ты взял свои вещи? Я вполне могу дойти сама. Еще не поздно.

Он сосредоточенно завязывал шнурки ботинок.

– Расхотелось идти на дискотеку. Мне тоже нужно домой, так что нам по пути.

Они молча прошли мимо вахтерши, которая сонно встрепенулась…

– Чего это вы? Все сюда, а вы отсюда…

Это была вредная бабка, разговаривать с ней совсем не хотелось.

Валерка буркнул: «До свидания» и, открыв дверь, пропустил девушку вперед.

Ветер, который так досаждал днем, бросая в лица прохожих колючую крупу, стих, и теперь воздух, казалось, дрожал в зимней прозрачности и тишине. Черное небо искрило звездами.

– Осторожно, скользко!

Он успел подхватить Ольгу под руку и больше уже не отпускал.

Она молчала, иногда судорожно вздыхая. Проходя под редкими фонарями, Валерка всматривался в ее лицо. Его поразили потухшие, словно вылинявшие глаза.

– У тебя что-то еще случилось? Ты ведь расстроилась не только из-за Эльвиры…

Ольга остановилась, выдернула свою руку и поднесла к лицу. По щеке катилась одинокая слеза.

– Пожалуйста, не плачь! – испугался он.

– Не буду, – пообещала она неуверенно, вытирая слезинку. – У меня столько всего случилось за эти два дня, что не знаю, с чего начать.

– Моя бабушка в таких случаях говорит – начинай с конца. Ну это, как клубок, – заволновался он отчего-то, – берешь за кончик ниточки и начинаешь разматывать.

– У тебя есть бабушка?! – Голосок Ольги ожил, глаза заблестели.

Валерка удивился:

– Целых две. Одна живет в Ярославле, мамина мама. Она преподаватель экономики. С виду суровая, но меня любит и балует. Я хотел к ней поехать, когда родителей сюда перевели, в Армейск, мне не разрешили. А вторая, – с искренним удовольствием рассказывал он, – живет в деревне, под Владимиром. Я к ней раньше на каникулы ездил все время. Она пирожки печет – закачаешься! Корова у нее есть. Проснусь утром, а в доме пирогами пахнет и молоком парным. Говорю сейчас – и к ней хочется. Она такая большая, теплая, уютная, с ней душой отдыхаешь.

Они уже подошли к военному городку. Из морозной темноты выплывали дома офицерского состава, в народе называемые ДОСами. В окнах мерцал голубой свет телевизоров, откуда-то доносились звуки музыки.

– Не хочу домой, – тихо произнесла Ольга.

– Так что случилось-то? – осторожно спросил Валерка.

– Мне всегда хотелось, чтобы у меня были бабушка и дедушка. Как в детских сказках. Но мама детдомовская, она даже не знает, кто ее родители, а отец говорил, что дед с бабушкой умерли еще до моего рождения. Дед был фронтовик, весь израненный, а у бабушки – больное сердце. Отец не любил говорить о них, когда смотрел фотографии в альбоме, мрачнел. Я думала, переживает.

Ольга вздохнула, грустно посмотрела на Валерку.

– А позавчера ночью я проснулась от звонка в дверь. Перевернулась на другой бок и постаралась снова заснуть. Отца часто поднимают по ночам посыльные из части. Сквозь сон слышала, как зло он с кем-то разговаривает, показалось, что голос женский и, точно, не мамин. Но спать хотелось страшно. Утром родители за завтраком сидели какие-то недовольные, перевернутые. Я спросила, не поругались ли. Отец промолчал, мама сказала, что все в порядке. Потом все ушли, а я осталась одна дома. Ну ты же знаешь, в среду физкультура у мальчиков первым уроком, у нас – шестым. Я сидела книжку читала, ждала, когда Элька за мной зайдет. Кто-то позвонил, я подумала еще, зачем она так рано. Смотрю в глазок, а там Степановна, молочница. Видел, наверное, она по утрам молоко во дворе продает.

Валерка согласно кивнул. Он и сам иногда покупал молоко во дворе с машины. Муж и жена, колхозники, привозили в военный городок домашнее жирное, желтоватое молоко. Их все хорошо знали. Валерка видел, как разволновалась девушка, ее настроение передалось и ему.

– Я, конечно, открыла, сказала еще, что мы молоко берем у нее в пятницу, – продолжала Ольга. – Степановна, смущенная, раз пять извинилась, прежде чем вошла. В руках два ярких пакета. Говорит: «Тут такое дело, Оленька. Странное немного. Я не из-за молока. Я с утра пораньше на вокзал поехала, билет дочке на Москву взять, обратный. Она на Новый год домой приехать решила, перед сессией отдохнуть. Ну, значит, подъехали мы с мужем на машине к кассам. Я встала в очередь, а ко мне подходит пожилая женщина, очень красиво одетая, такая интеллигентная, знаешь, породистая. И совсем несчастная. То есть лицо у нее ужас какое расстроенное. Протягивает мне пятьдесят рублей одной бумажкой и говорит, чтобы я не обижалась и помогла ей. Мол, она проездом и сама ничего не успевает, а у нас машина есть. Спросила, знаю ли я, где здесь военный городок. Я ей – конечно, знаю, молоко там продаю. Она аж лицом посветлела. Потом спросила, а не знаю ли я Русановых. Я ей говорю – знаю. Они у меня молоко и сметану с творогом берут два раза в неделю. Девочки их, говорю, дочки, Оленька и Диночка с бидончиками ходят во двор. Тут она вдруг вся белая-белая стала. Я, говорит, бабушка, хочу им подарки на Новый год передать, но у меня поезд через десять минут. Отвезите, будьте добры. Сунула мне пакеты, деньги и побежала на платформу.