Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Позднее, после того как революция победила, в либеральных кругах довольно активно начали создавать легенду, будто в ответ на указ царя о роспуске, Дума не подчинилась, постановила не расходиться и тем совершила некий революционный акт, означавший начало ликвидации царской власти и переход к новой власти – власти так называемой «общественности». На самом деле произошло иное: решено было считать Думу «нефункционирующей», но думским депутатам собраться «на частное совещание». Этот шаг, строго говоря, содержал в себе два начала. С одной стороны, тут была очевидная покорность царской воле, с другой – все же некий элемент неподчинения, скорее, даже намек на него. Чем это объясняется? Ведь к концу дня 26 февраля стало создаваться впечатление, что революционные выступления в Петрограде пошли на убыль и власти берут контроль над положением в свои руки. Причина заключалась в том, что на другой день, 27 февраля, положение вновь изменилось: революция получила новый мощный импульс в результате того, что на сторону восставших рабочих стали переходить войска. Правительственные власти в столице, действуя согласно царской инструкции, по-прежнему пытались силой справиться с неожиданной для них новой революционной вспышкой. Однако с каждым часом становилось яснее, что революцию не остановить…

Полковник лейб-гвардии Преображенского полка А. П. Кутепов, в дни революции находившийся в Петрограде в отпуске и утром 27 февраля срочно вызванный в градоначальство, наблюдал там следующую картину: «Все они (т. е. находившиеся в градоначальстве представители гражданских и военных властей. – Г.И.) были сильно растеряны и расстроены. Я заметил, что у генерала Хабалова во время разговора дрожала челюсть»[52]. Хабалов сразу «схватился» за Кутепова: вся предыдущая и последующая биография того не оставляет ни малейшего сомнения в его «боевой прочности». Фронтовик, корниловец, в годы гражданской войны он зарекомендовал себя как один из беспощаднейших белогвардейских начальников. После бегства врангелевской армии из Крыма Кутепов как командир корпуса, расположившегося на Галлиполи, драконовскими порядками поддерживал его «боевой дух».

На протяжении 20-х годов он являлся одним из руководителей монархического «Российского общевоинского союза» (РОВС) и главой его боевой организации, вплоть до своего исчезновения в 1930 г. вел ожесточенную борьбу против Советской страны, используя методы шпионажа, провокаций и террора.

Но все это будет потом. А когда утром 27 февраля генерал Хабалов принял решение сформировать ударный карательный отряд, во главе он поставил Кутепова, по его аттестации, «храброго и решительного офицера»[53]. Кутепову было приказано потребовать от восставших сложить оружие, «а если не положат, то, конечно, самым решительным образом действовать против них»[54].

Сам Кутепов заявил, что он не остановится перед расстрелом восставших рабочих и солдат. Его отряд насчитывал более 1 тыс. человек пехоты и кавалеристов, имевших на вооружении 15 пулеметов. Предполагалось также сформировать резервный отряд под командованием полковника князя Аргутинского-Долгорукова и часть его направить в поддержку Кутепова[55]. Это была серьезная сила, в руках решительного боевого командира способная нанести тяжелый удар по невооруженным рабочим, а также плохо вооруженным, недостаточно обученным и к тому же оставшимся без офицеров солдатам Петроградского гарнизона[56]. Но даже после революции, рассказывая в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства о движении и действиях отряда Кутепова, Хабалов никак не мог понять, почему же этого не произошло. «Тут начинает твориться в этот день нечто невозможное! – с нескрываемым удивлением говорил он. – А именно: отряд двинут – двинут с храбрым офицером, решительным. Но как-то ушел, а результатов нет… Что-нибудь должно быть одно: если он действует решительно, то должен был бы столкнуться с этой наэлектризованной толпой: организованные войска должны были разбить эту толпу и загнать эту толпу в угол к Неве, к Таврическому саду. А тут: ни да, ни нет!»[57]

Что же случилось с отрядом Кутепова? Он начал действовать весьма энергично, расстреливая восставших на Литейном проспекте, на Сергеевской улице, в районе Орудийного завода и в других местах. Но все было тщетно. Огромный район, где действовал Кутепов, был буквально затоплен народом, в колышущейся массе которого «тонули» кутеповские каратели. «Когда я вышел на улицу, – вспоминал Кутепов, – было уже темно и весь Литейный проспект был затоплен толпой, которая хлынула со всех переулков… Большая часть моего отряда смешалась с толпой, и я понял, что мой отряд больше сопротивляться не может. Я вошел в дом, приказав закрыть двери»[58].

Еще не зная об окончательной судьбе отряда Кутепова, не получая от него донесений, но, возможно, догадываясь о ней, к концу дня 27 февраля Хабалов предпринял новую попытку сколотить карательную группу для подавления революции – стянуть «возможный резерв» на Дворцовую площадь, «чтобы на Выборгской стороне рассеять толпу и открыть дорогу к источникам боевых запасов». Некоторые части явились на Дворцовую площадь, но скоро выяснилось, что и «на них рассчитывать нельзя». К вечеру 27-го, как показывал генерал Хабалов на допросе, «вопрос пошел об обороне – о том, чтобы удержаться!»[59] По-видимому, тогда Хабалов вспомнил о тех силах, которые находились в Измайловских казармах и на которые, по его мнению, еще можно было положиться. Мы подробнее остановимся на второй попытке Хабалова противостоять революции, так как она менее известна.

Сохранились интересные воспоминания двух полковников запасного батальона лейб-гвардии Измайловского полка – П. В. Данильченко (командира батальона)[60] и Б. В. Фомина (его заместителя)[61] об этой попытке. Мемуары Фомина частично использовал только Э. Н. Бурджалов, мемуары же Данильченко пока не введены в научный оборот. Между тем они существенно дополняют (и в чем-то корректируют) картину февральских событий в Петрограде. К тому же эти мемуары (особенно Фомина) написаны людьми, владевшими пером. Иногда мемуаристам удается создать почти полный эффект присутствия читателя при совершавшихся событиях…

Между 6 и 7 часами вечера 27 февраля заменявший командира запасных батальонов гвардейских полков генерал-майора Чебыкина (перед самой революцией он убыл на лечение в Кисловодск) полковник Павленков (командир запасного батальона лейб-гвардии Преображенского полка) сообщил в штаб измайловцев, что он себя плохо чувствует, заболевает (у него была грудная жаба) и, по-видимому, передаст командование полковнику Михайличенко – командиру запасного батальона Московского полка. Но пока он еще не ушел, сообщает распоряжение генерала Хабалова: поскольку Измайловский батальон – единственная часть, «оставшаяся в руках начальства», Данильченко должен срочно сформировать отряд и, придав ему «кавалерию Ржевского и артиллерию, находящуюся в Измайловских казармах, привести этот отряд в градоначальство (Гороховая, 2. – Г.И.), где находится командующий округом»[62].

Б. Фомин пишет, что для них это было прямо-таки «спасительное распоряжение». Удерживать солдат от «соприкосновения с революционной анархией» становилось все труднее, и он, Фомин, советовал Данильченко «уходить» из казарм как можно быстрее: «иначе будет хуже!»[63]

Роты вышли примерно в 8 часов вечера. Ими командовали капитаны Есимантовский, Окулич и Гаскет. Всем отрядом (в составе 3 рот) командовал Фомин. Кавалерия подполковника Ржевского должна была следовать в хвосте колонны, а артиллерийские батареи решили поставить между 2-й и 3-й ротами. Данильченко пишет, что он не знал артиллерийского командира. Помнит только, что он находился верхом на лошади, так как одна нога у него была ампутирована, и что фамилия его как будто специально придуманная: Потехин.

Когда все уже было готово к движению, пришла новая телефонограмма Павленкова: идти не в градоначальство, а в Адмиралтейство, так как Хабалов и его штаб уже перебрались туда. Хабалов впоследствии показывал, что переход в Адмиралтейство произошел по его предложению. Он исходил из того, что отсюда можно «обстреливать три улицы: Вознесенский проспект, Гороховую и Невский проспект, т. е. подступы от трех вокзалов»[64].

Между тем Измайловский проспект заполнился революционными рабочими и солдатами. Настроение их было приподнятым, боевым. Где-то играл военный духовой оркестр. Измайловские офицеры боялись, что кавалерийский эскадрон и артиллерийские батареи не сумеют «пробиться» к пехоте и занять отведенные им места. И действительно, прибежавший подполковник Ржевский сообщил, что к ним во двор казармы ворвалась толпа солдат, не давала седлать лошадей. Все же кавалерия «пробилась» (артиллерия догнала отряд уже в пути).