Волк. Рождение - Александр Авраменко

– А где знак барона?

Матушка вновь тяжко вздыхает, потом бросает:

– Иди за мной…

Снова запираем двери, идём по переходам куда-то в глубину строения. Вновь потемневшие, рассохшиеся доски двери. Но в этот раз она открывается без шума, и я снова оказываюсь в комнате матушки. Там чисто, как и должно быть. В углу – небольшой старый даже на вид сундук. Наверное, там хранится её смертное платье, в которое женщину облачат после смерти. На стене, на вбитом в щели кладки колышке висит чистая тряпица, вместо полотенца. На полке из горбыля – глиняный, грубой работы кувшин. Понимаю, что для умывания. Матушка подходит к сундучку, снова достаёт из-под фартука ключ, открывает крышку. Потом копается внутри – я из деликатности остался у двери, не в силах оставаться спокойным от увиденного. Поскольку кровати ли или лежанки для спанья у Аруанн нет – на полу лежит охапка старой соломы, прикрытая… Опять вспоминаю – рядном. На щеках вспухают мышцы комками нервов. Изо всех сил сдерживаю ругательства, рвущиеся из меня, и уже в который раз за день даю клятву всё здесь изменить…

Матушка оборачивается, в её руках символ баронской власти и титула.

– Вот, Атти… Она у меня. Только пока тебе не исполнится шестнадцать, и ты не пройдёшь обряд в храме Высочайшего, носить его тебе нельзя.

– Я знаю, ма. Просто хотел убедиться, что он есть, и Манис его не украл. Он же за это тебя избил в последний раз? Хотел забрать цепь и присвоить себе титул и замок?

Она вздрагивает, цепь тонко звенит золотом, из которого изготовлена, когда руки стремительно взлетаю к груди:

– Откуда ты знаешь?! Он тебе сказал?

…Здесь как раз момент, когда солгать не то, что необходимо – жизненно важно. И я киваю в знак согласия.

– Поэтому ты и…

– Так вышло, мама. Убери цепь владельца Парда обратно.

Ровным голосом говорю я и выхожу прочь из её комнаты – потому что если пробуду ещё хотя бы немного, то не выдержу и сотворю какую-нибудь глупость… А мне ещё надо добыть мяса на десять мужчин и стольких же женщин. И, желательно, не на один раз… Следовательно, пора срочно идти за добычей. Времени и так потеряно слишком много. Отвязываю с пояса ремешки, на которых держатся ножны меча, протягиваю его ей:

– Ма, пусть полежит у тебя. На охоте он будет только мешать.

Доса согласно кивает, и снова перешагивает порог своей комнатушки, а я быстрыми прыжками спускаюсь по лестнице, вьющейся вдоль стены, вниз, и стремглав устремляюсь к близкому лесу…

Глава 3

…Впрочем, устремляюсь стремглав – это сильно сказано. Даже слишком сильно! Потому что в такой обуви, как у меня передвигаться быстро просто нереально. Проклятые верёвки, которым подвязаны внутренние дощечки, больно трут кожу и даже ходить в такой обуви сплошное мучение. Потому, кое-как доковыляв до леса и скрывшись из виду за первыми стволами, снимаю с ног грубые неудобные до ужаса идиотские башмаки, с облегчением вытягиваю босые ноги на прохладной траве. Однако, так точно ничего не добудешь… Помедлив, расстёгиваю свою куртку, отхватываю ножом обе полы нижней рубашки и мотаю портянки. Закончив, осматриваю результат – идеально. Ни морщин, ни складок, как куколка! Затем сверху одеваю обувь, подгоняю ремешки под себя. Пробую – совсем другой результат! Пара прыжков, с десяток шагов по старой листве. Идеально! Теперь можно и поохотиться… А это у нас что? Густой терпкий запах от ягод, висящих на кустах с острыми листьями мне не знаком. Но что-то говорит, что это несъедобно. Впрочем, ягоды мне нужны не для еды – запах пота, исходящий от моей одежды распугает любую дичь на сотню метров в округе. Значит… Срываем горсть ягод, давим их, натираем полученной кашицей обувь. Терпкий горьковатый запах усиливается, перебивая застарелый кислый пот. Ну, почти готов. Вкладываю стрелу в арбалет, вскидываю к плечу, целюсь – тресь, дзинь! Потом почти сорок минут ругаю себя последними словами, выворачивая почти увязший болт из дерева, похожего на берёзу корой, но только гораздо мягче. Уф! Вывернул… Гляжу на солнце – оно уже высоко. Столько времени потерял! Взвожу вновь оружие, закидываю его на спину, подвязав импровизированный ремень из верёвочек, освободившихся от дощечек, и углубляюсь в лес… К моему облегчению далеко идти не надо. Зверь почти не пуганый, и, несмотря на чувствительный к запахам нос моя задумка с ягодами себя оправдывает. Скоро я натыкаюсь на свежие следы, и, пройдя по ним с километр, а может, чуть и больше, оказываюсь на краю глубокого оврага, где на дне у протекающего по тому ручью пасутся два здоровенных рогатых красавца. Тэк-с… Антропоморфный лось. Поскольку живность травоядная, следовательно, гарантированно съедобная. Ну а остальное покажет кровь – если алая, то гемоглобин основан на железе. И организмом усваивается. У Маниса она была точь в точь, как человеческая. В смысле – у меня первого. Оригинала. Бесшумно перекатывая стопу с пятки на носок, чтобы не издать лишний шум и не спугнуть дичь, стригущую ушами, что хороший парикмахер ножницами, пробираюсь к выходу из оврага, поскольку второй завален буреломом, и ручей убегает под стволы, покрытыми отвратительной даже на вид зелёной плесенью. Закладываю в желоб ложа болт, затем целюсь – одного выстрела всё-же, мне кажется, для опробования допотопного агрегата было маловато… На это раз тетива почему-то громко хлопает, потом надрывно звенит. Топот, треск копыт, я не смотрю, поскольку привалившись к стволу толстого дерева, из-за которого стрелял, торопливо орудую рычагом. Готово! Снова вкладываю стрелу, высовываюсь, и.. Едва успеваю убраться обратно, когда острое копыто бьёт рядом, целясь мне в живот – второй зверь вместо того, чтобы убегать, атакует… Но удар копытом не проходит для него бесследно – голова подаётся вниз, и я просто успеваю приставить стрелу к покатому лбу и спустить курок. Хлоп! Дзинь! Отпрыгиваю, надеясь, что псевдолось не дотянется… А тот, замерев на месте, дрожит крупной дрожью, потом вдруг его копыта подгибаются, и он валится на траву, словно подкошенный… Давлю в себе желание снова высунуться – сначала нужно перезарядить оружие! Ведь у меня последняя стрела, тьфу ты – болт! Скрип, скрип, скрип. Есть! Уже привычным движением накладываю свой последний болт, высовываюсь – опаньки! Однако, я видимо, дёрнул спуск, когда стрелял. И дёрнул удачно – зверюга валяется на богу, прилипнув в стенке оврага, и по короткой шерсти расплывается тёмное пятно. В сердце угодил! Вот что значит, новичкам везёт! Итого – две туши местного лося. Теперь надо их как-то доставить в мой полуразвалившийся замок, и, заодно, не попасться местным хищникам на обед. А то будет, как в той сказке – повадился араб по нашим девкам бегать, так ему бубенчики и сбрили… А туши увесистые. Килограмм по четыреста живого веса. Так что, увы, но четырнадцатилетнему подростку их просто физически не уволочь. И что мне тогда делать? Помедлив, начинаю разделку. Прежде всего – освежевать, выкинуть лишнее. А что тут лишнее? И – не могу вспомнить. Вроде сухожилия на тетивы луков идут. Они нам нужны. Из копыт клей варят. Тоже необходимая вещь. Кишки – на колбасы… Во! Мясорубки в замке точно нет! Выкидываем! Пусть трупоеды ими занимаются. В ту же кучу летят рога, желчный пузырь, который я очень осторожно вырезаю, чтобы, не дай Боги, не продырявить – тогда мясу капут окончательный и бесповоротный. Сдираю шкуру, на неё кладу рассечённые куски туши. Если, конечно, зверюгу подвесить за задние ноги на толстую ветку, то будет намного легче и удобнее. Но, увы, как я говорил раньше – это мне просто не под силу… Тем не менее, эквилибристикой мне приходится заняться: я лезу на дерево, нахожу подходящую ветку потолще, затем кое-как привязываю к ней вторую шкуру, делая этакий мешок. Затем перетаскиваю всё мясо туда, наверх. Потому что, оставляя на земле, теряешь всё. А тут хоть не все подряд жрать накинутся. Что-то и мне останется. Килограмм двадцать свежатины увязываю гибкими ветками, затем подхватываю на спину и спешу обратно, время от времени делая короткие зарубки на ходу. Спустя полчаса волчьего бега оказываюсь у стен Парда и устремляюсь к кухне. Там хлопочет матушка. В единственном числе. И при виде моей окровавленной фигуры, поскольку перемазался я в крови и сале капитально, дико кричит, а я торопливо скидываю мясо со спины и ору не менее громко:

– Это не моё, мама! Я двух оленей убил!

Доса Арауанн умолкает, круглыми глазами глядя на здоровенный кусок окорока, лежащий на столе и укутанный широкими листьями, и я повторяю:

– Там ещё много, и не так далеко. Надо народ послать, пусть принесут!

– Двух… Убил?!

– Ну, да… Вот же.

Показываю на кусок оленины или лосятины. Матушка подходит, осторожно смотрит на мясо, потом трогает его пальцем, лижет тот – глаза становятся ещё больше и она шепчет:

– Хайтарут… Не может быть!

Вдруг начинает меня ощупывать, тормошить, я отбиваюсь: