Путешествие королевны - Ника Ракитина

— Не надо… — беспомощно сказал он.

Шрам на щеке Хели покраснел. Так бывало всегда, когда она волновалась либо злилась. Имрир в который раз удивлялся, что это не портит ее. Шрам затерся за годы, и только когда что-то было не в порядке, вдруг проступал свежей багряной полосой. Имриру удалось выцедить из Дира, откуда взялся шрам — вино развязывает язык даже командиру эскорта, особенно, после тяжелого дневного перехода, когда усталость начисто гонит сон, и наскучит засаленная корабельная колода… Тинтажель. Это грозное имя звучало для Имрира странно, но теперь он ненавидел и боялся его.

А Хель… он любил ее даже такой. Ее вмешательство спасло ему жизнь, хотя… любят ведь не за это. Он достаточно изучил ее в Ландейле и по дороге в Хатан, а память еще и услужливо подставляла ощущение хрупких плеч в ладонях, когда он поднимал Хель с пола. И плевать ему, сколько ей лет! Гобелен пропал, жаль… Имрир вздохнул. Теперь он воин-мечник ее охраны. Как круто повернулась судьба. Он, безвестный ювелир-подмастерье… Когда-то и Мэй вот так…. Он не хотел думать о Мэе. Мэй остался там, за спиной, у него Ландейл, а для Имрира дорога и великий Хатан, куда он едет со своей Хозяйкой.

Но вспять безумцев не поворотить.

Они уже согласны заплатить

любой ценой (и жизнью бы рискнули!),

чтобы не дать порвать, чтоб сохранить

волшебную невидимую нить,

которую меж ними протянули.

Хатан Великий. Это золотые колокола в арочных переходах, кружево листвы и розовые мостовые, и черный лес колонн храма Предка. Колонны, ступени, витражные окна, могучий купол, похожий на шлем древнего воина, каскад статуй, уходящий в серое небо. Чувство древнего мира, древнего леса, давящего, неотсюдного. Этот храм был бы хорош в Кариане, где пьяно от солнца, где столько солнца, что оно бы пронизало насквозь сумрачные галереи, убивая в них древний ужас и затмив тусклый свет решетчатых кубических фонарей; но здесь, в срединном Хатане, храм Щита почти что так же неуместен и страшен, как в эркунских пределах, откуда вышли его жрецы. Площадь казалась тесной рядом с его громадой, и кружилась запрокинутая голова. Имрир вышел сюда случайно, следуя прихотливому переплетению улиц: Прачек, Гобеленщиков, Медников… Он постигал Хатан как могучую книгу, данную ему во владение на этот свободный день. Первый свободный за череду дней, текущую стремительным потоком от зимы к дождливой весне и сухому знойному лету. Снег сменился певучими весенними ручьями, звоном капелей, травой, пробившейся среди серых камней. Время то медлило, то гнало вскачь, и за своими многочисленными обязанностями Имрир не успевал следить за его течением. А сегодня очнулся вдруг, как сонный человек, выброшенный на островок посреди бурной реки и внезапно ощутивший под ногами твердую землю. А его все еще продолжает качать, как на волне.

Имрир потряс кошельком с монетами. Жалованье за три месяца. Кольцо щедро платит своим мечникам. Можно выпить за здоровье командиров, испробовать карианских лакомств, повеселиться с девчонками… Но сначала он зажжет огонь под Щитом. Предок — покровитель воинов и защитник. Молодому мечнику пригодится покровительство. Имрир мечтательно улыбнулся. Он помнил, как входили в город отряды, возвращающиеся из Замка-за-Рекой. Он помнил глаза Хели. Едва ли кто-то вот так же пристально наблюдал за ней, за мельчайшим жестом и мерцанием глаз. Казалось, Имрир знал про нее больше, чем она сама. Интересно, догадывается она про что-либо, этот маленький воин в легких доспехах? Усталая… Храни ее, Предок, храни… Слова сложились в строчки, строчки в длинностишия, и напряженный ритм новой песни тронул душу. Так Предок расплачивался за утраченную память. А Имрир ни о чем не жалел. Хель была с ним. Имя легкое, как одуванчиковый пух; листок, просвеченный солнцем… Какой он все-таки еще мальчишка! Ступени, стертые ногами молящихся до канавки, в которой в дождь задерживается вода. Нищий просит подаяния. Имрир нашарил в суме мелкий серебряный. Почему-то подумал, что здесь вели на поругание Гэльда Эрнарского, ради борьбы со Стрелками презревшего свое баронство, и нищих отгоняли копьями… Как цепко удерживает события людская память. Даже те, про которые немногие знали. Стало даже чуть-чуть страшно. Хотя руки не скручены за спиной, и вот он у бедра, короткий меч, которым за эти месяцы Имрир так хорошо научился владеть. Если что, справится с двумя-тремя. Откуда же эта тревога? От нависающих гранитных колонн, двери, за которой темнота? Голос, шипящий, как башенные часы:

— Здравствуй, Имрир, мой мальчик…

Маленький человек, закутанный в серый хабит, так что едва угадываются лицо и руки. Лучше отойти — вдруг у него оружие… Хотя метательным клинком все равно достанет. Знает меня. Откуда?

— Если боишься, можешь уйти.

— Я не боюсь.

Неправда, боюсь. Что ударит в спину.

— Пойдем. Не стоит маячить среди площади.

Я иду за ним. Покорно, как на заклание. Вот храм занял полнеба. Вот заслонил окоем. Я вижу уже только отдельные части. Черные подножия и розовый гранит колонн до уровня глаз. Ноги спотыкаются на истертых ступенях. Потом меня накрывает непроницаемая тьма.

Вот так же я потерял память.

Далеко впереди я вижу огонь. Он мерцает, разгорается, режет зрачки. Храмовник серой крысой шелестит справа от меня.

Он меня действительно знает?

Что ему нужно?

Я боюсь.

Хель…

Скамья поскрипывает, когда я всей тяжестью опускаюсь на нее, и меч не кажется такой уж надежной защитой.

— Ты любишь ее? Ты хочешь ее получить?

Я подымаю зачарованный взгляд, мне отчего-то мнится, что я увижу золотые глаза змеи.

— Ты помнишь Безликих Хозяев? Что ты помнишь?

Гнев разрастается во мне, выплескиваясь в слова несложенной песни. Не запомню и не спою. Жаль.

Я встал, стряхнув паутину слов. Я был так велик, что плечами задевал колонны. И человечек отступил, и вопросы шелухой орешков замерли на губах.

— Дай мне пройти.

Я не узнал своего голоса. Он трижды и четырежды загремел под капителями, искаженный эхом. Капюшон рясы откинулся, и я увидел лысый череп, глаза под тяжелыми надбровными дугами, искривленный рот. И маленький, женский, арбалет в ладони.

Она вскрикнула. Она пришла, как когда-то за Гэльдом, за мной. Все повторяется в этом мире, я видел хартии, уцелевшие в огне Сирхонского мятежа: всегда многое видит тот, кто этого хочет; кто спрашивает, если нужно, и, если нужно, думает, слушает и молчит. Она пришла за мной — должно быть, нас связала нить более прочная, чем кровное родство. Он обернулся, и у меня нашлось несколько секунд, чтобы вонзить меч ему в спину. С хрустом разошлись ребра, клинок вошел в плоть на две ладони и застрял там. Храмовник повис, как бабочка на булавке, не решившись, куда упасть. Я дернул меч, и серв повалился на меня, заливая своей кровью. Мне пришлось перевернуть его и, наступив, рвануть изо всех сил. Меч вышел. Я вытер его о рясу мертвеца. Меня тошнило. Я задержался там на время. Я никогда этого не забуду.