Звезда корабельная - Александр Дорофеев

— Эх, государь-батюшко, — горестно вздохнул подвернувшийся тут Ермолай-да-Тимофей, — Сердце твое доверчиво к инородцам. А те хитры, как черти рогатые, так и норовят облапошить. Только свою корысть знают: чем нам хуже, тем им лучше! Не люби ты, государь, чужеземного племени. Да гони…

Не закончил, полетел за борт Ермолай-да-Тимофей, как мешок с песком. Тяжелая у Петра рука!

Вынырнул шут и, отфыркиваясь, запричитал:

— Ой, тягостна твоя десница, батюшко! Ой, совсем угнетла!

Вытащил его Петр из воды:

— Ах ты, курица мокрая! О каком племени говоришь? Нету племен дурных, а есть люди дурные. Гордон и Тиммерман иного роду-племени, а верны, надежны. А ты, дурья башка, одного со мною племени, да ведь шут балаганный, мешок пустой!

Зарыдал шут во весь голос:

— То за меня Ермолай говорил, не подумавши! Тимофей же с ним совсем не согласен! Ой, все-е-е народы любит, как родню-ю-ю родимую…

— Так-то! — прикрикнул Петр. — Шути да не завирайся, а то пущу и Ермолая и Тимофея обоих по морю без лодки гулять!

Громок гневный голос Петра. На всех двадцати двух баркасах его слыхать, как сигнал и наказ каждому.

Как быть со страхом?

Весело и быстро двигался караван к морю. Реки полны весенней водой. Можно свободно идти, не остерегаясь мелей.

Осип Зверев был тогда с Петром на одном карбасе.

— Скучаешь, Оська по морю Белому? Хочется волны под килем испытать?

— Честно скажу, Петр Алексеевич, вовсе я не тосковал. И волны мне не милы. Нездоров от них делаюсь. По мне, так хорошо море с берегу.

— Эх ты, Оська! — воскликнул Петр. — Не думал я, не гадал, что море тебе постыло. Боишься что ли его?

— Побаиваюсь, — согласился Осип. — Но, говорят, и ты, государь, прежде сильно воды боялся.

Петр нахмурился, окинул товарища взглядом.

— Ко мне ли ты с такими чинами обращаешься? Сомневаюсь, что ко мне! Я всего-то шкипер, и больших чинов не люблю. А более всего не жалую пустых разговоров. Видел ли ты сам, Оська, чтобы я чего боялся? Что ж об этом болтать зря?! Ну а коли боишься, и страх одолеешь — славен будешь во сто крат!

И будто в подтверждение слов этих, трижды выстрелила пушка с адмиральского карбаса. Ромодановский давал сигнал к остановке — бросай, мол, якоря!

— Хорошо устав исполняют! — обрадовался Петр, глядя, как на всех карбасах тут же отдали якоря.

С радостью узнавал он берега, мимо которых проходил прошлым летом. Дни теперь стояли долгие под солнцем ясным. Пели в прибрежных лесах соловьи. Кукушки как сумасшедшие твердили одно и то же. Журавли да гуси возвращались на север, будто на ярмарку спешили. А в камышах у берега плескались, терлись щуки.

Как-то на стоянке Оська Зверев изловчился и поймал здоровенную полосатую щучищу голыми руками. Принес ее, держа под жабры, Петру.

— Не гневись на меня, господин шкипер, не помни глупого слова. До смерти я щук боялся, а вот пересилил себя — словил! Прими в подарок. Да верь — не подведу я на службе морской.

Сигналы корабельные

Часто грохотали над рекой пушечные выстрелы, далеко эхо раскатывалось. То адмирал Ромодановский сигналит стоянку, то капитанов на совет созывает. К обеду — залп. К ужину — пальба. А то все пушки разом грохнут, когда караван мимо города проходит. Под Тотьмой изо всех орудий — пли! Под Устюгом Великим — сызнова. Только леса окрестные содрогаются.

Петра уже не радовала эта канонада. «Шуму-то как много! Из пушек палить — немудреное дело. Впереди серьезное ждет. А мы уж, как победители, разважничались…»

Подошли карбасы к Холмогорам. Хотел адмирал по уставу дать залп, да шкипер запретил:

— Сколько пороха на салюты извели! Пригодится еще. Ударьте в барабаны погромче — сразу видно будет, что сила наша не только в пушках, но и в руках крепких.

Так и миновали Холмогоры с барабанным боем. Совсем недалеко осталось до Архангельска.

Как вдруг раздались на реке крики. Это что за сигнал? Или решили не только порох, но и барабаны приберечь?

Бросили якоря, все оглядываются. Что случилось?! Беда какая?!

И тут видят: плывут вниз по реке, по течению, тарелки, ложки деревянные, еще кое-какая утварь. Братины гордо покачиваются, как маленькие ладьи. Опрокинулся последний, двадцать второй карбас с посудой. Лови теперь тарелки да ложки!

Потешаются корабельщики, шутят, кто во что горазд.

— Вот стыда не оберешься! — кричит Якимка Воронин, — когда тарелки вперед каравана к Архангельску прибудут!

— Наскучило им — все позади да позади! — вторит Оська Зверев.

— А ты, Якимка, прыгай в лохань! — смеется Лука Хабаров. — Только парус поставь, живо в океан вынесет.

— Гляди, Лукашка, не проворонь — похлебка уплывает!

Повеселился было и Петр, но вскоре и нахмурился.

— Эх, товарищи мои, смешно, да не очень! Что же за мастера мы такие, если на речке ровной опрокидываемся? Слывем только мастерами, а дело от нас хромает!

Кончилось веселье. И Петр остаток пути мрачен был. За полночь подошел караван к Городу. Замаячил огонь на крепостной башне.

— Знакомый старый! — обрадовался Петр сигнальному огню. — Поднимай, адмирал все флаги! Прикажи в барабаны бить да палить из пушек! Видишь, какая звезда при встрече светит? Звезда корабельная!

Первый морской посланник

Остановился Петр, как и в прошлый год, на Мосеевом острове. И сразу поутру отправился на Соломбалу — на свидание с кораблем.

Сердце волновалось, когда подходил на шлюпке к острову. В письмах-то сообщали, что корабль почти готов к спуску на воду. Да так ли это? Неужели и правда над тем самым бревном сосновым, что выбрал Петр для киля, поднялся целый дом для хождения по морям-океанам? Хочется верить, да боязно…

Но вот показались уже три мачты корабельные — фок-мачта, грот-мачта и бизань-мачта.

Высоко поднимаются они над островом. А сам-то корабль как огромен! Стоит на деревянных подпорах над берегом. Сверху донизу видимый глазом, кажется он величиной с палаты царские. Ах, как красив! Дух обмирает! Плавно, а потом все круче расходятся от киля деревянные бока, крашенные зеленью, белилами да багрянцем. Медью окованные борта сияют на солнце. И горит золотом имя корабельное — «Апостол Павел».

— Апостол — значит посланник! — воскликнул Петр. — Первый наш посланник морской в иноземные государства!

Обошел он кругом корабля и взбежал по сходням на палубу. Все надобно оглядеть, проверить. Ладно ли борта просмолены, проконопачены? Есть ли помпа в трюме — воду откачивать? Хорошо ли печка сложена? Прочно ли дубовые гвозди-нагели обшивку держат? Тяжелы ли и цепки якоря?

Все крепко устроено! Не на год — на век корабль собран!

Да только не снаряжен для праздничного выхода в море. Не оснащен покуда: такелаж не протянут, паруса не поставлены, пушек нет. Пустоват корабль, как дом без хозяйственной утвари.

— Месяц даю, корабельщики, на оснастку и вооружение, — указывает Петр. — Да чтобы такелаж завели по-богатому — из четырехпрядной чесаной пеньки! Да паруса отбеленного полотна наипрочнейшего!

А пока стоит новорожденный корабль-посланник, еще морской водой не обласканный. Не терпится Петру поглядеть, каков он в деле, хотя бы на реке.

— Пир готовьте, товарищи мои! Сего дня спускаем судно на воду!

Накрыли стол прямо на палубе. Со всякой всячиной, с пирогами да медом.

Выбрал Петр топор по руке. Поклонился в пояс мостильщикам дела корабельного. И подрубили подпоры, державшие судно на берегу.

Треск раздался. Дрогнул корабль, будто пробудился. И ступил в двинскую воду.

Кто на палубе был, попадали. А корабль-то уж на реке — качнулся раз-другой, выровнялся. Стоит как ни в чем не бывало, привычно, точно сто лет уже по водам ходил.

А Петр смотрит на корабль с берега. Наглядеться не может, глаз отвести, точно родного сына после долгой разлуки повстречал.

Шторм

Один корабль оснастить требуется. Другой, в Голландии заказанный, еще, видно, в дороге. На берегу что ли сидеть, дожидаться?

Да ведь яхта есть верная, на которой Петр в прошлом году с Белым морем повстречался. Призвал он команду надежную. Лоцманом, конечно, Антипку Тимофеева. Да еще бояр, офицеров сухопутных — пусть поглядят, как поморские мореходы с судном управляются. И шут Ермолай-да-Тимофей в поход напросился.

Снялась яхта с якоря в последний день мая.

Ветерок был слабый, а вскоре и вовсе умер. Целые сутки, как и год назад, простояла яхта в устье Двины. Но наконец поднялся крепкий ветер — шалоник.

— Шалоник — на море разбойник, — сказал Антипка Тимофеев. — Гляди, шкипер, беды бы не было!

— Гей! Отворяй паруса береговому ветру! — приказал Петр. — Веди нас, Антипка, в Белое море!

Кормщик встал у руля и провел яхту точно меж отмелей песчаных. По морю барашки белые бегут, часто и гулко в борта бьют.