Россия и мусульманский мир № 4 / 2010 - Валентина Сченснович

Михаил Ремизов, директор Института национальной стратегии. 1–4. Российская элита не слишком соответствует клас-сическим образцам правящего слоя. Можно выделить, как минимум, три глубоко антиэлитарные черты, присущие ей. Антиэлитарные – поскольку они по определению делают ее представителей скорее ведомыми, чем ведущими.

а) Первая из них – это короткий горизонт сознания. Я имею в виду не горизонт планирования, а короткий горизонт целеполагания, целеориентации. Он связан главным образом с полным отсутствием склонности к мышлению в надличностных категориях. Настоящий аристократ никогда не скажет: этот замок принадлежит мне. Он скажет: этот замок принадлежит моему роду. Потому что век человека короток, а замок – это накопленный труд и накопленные усилия многих поколений людей. Необходима некая сомасштабность между ресурсами и теми, кто ими владеет. И она достигается не за счет раздувания своего «эго», а за счет причастности «коллективным личностям». Такими «коллективными личностями» являются, скажем, японские или корейские корпорации. Как капиталистические преемники феодальных родов, они определяют горизонт сознания своих владельцев и благодаря этому могут быть субъектами стратегии и вести длинную игру. Напротив, в российских корпорациях мы видим лишь изменчивые оболочки для интересов тех, кто их контролирует.

б) Вторая черта – это фетишизм в отношении к деньгам и предметам потребления, т.е. поклонение им – деньгам и предметам, – а не тому, что их создает. А создают их – общественные отношения и присущая человеку способность к труду и творчеству. Эта особенность делает типового российского «элитария» эталонным потребителем, а не создателем новых стоимостей.

в) Наконец, третья определяющая черта – это провинциализм. Российский истеблишмент воспринимает интеграцию в западную элиту как самоцель. И тем самым объективно обесценивает собственные статусные позиции, ставя под вопрос всю систему, внутри которой они сформированы. Одним словом, он хочет быть вторым или даже десятым в Риме, но не первым в Галлии. Ну что же делать, возразят мне, если мы и впрямь такая провинциальная Галлия? Это плохое оправдание. Ведь если Россию что-то и делает провинцией, то именно провинциализм ее элит.

Эти и им подобные черты дают повод к критике российской элиты не с позиций народничества – к этому все привыкли, – а с позиций консервативного элитаризма. Легко представить себе отвращение идеологов последнего (Ницше или Ортеги-и-Гассета) перед лицом такого «человека элиты». Конечно, эту неприязнь легко списать на снобизм интеллектуалов, «не знающих, жизни». Но для нас главное, что эти черты плохи не только с эстетической или моральной, но и с практической точки зрения. Они во многом ответственны и за экономический кризис в его российском измерении, и за то, что сами элиты сегодня поставлены кризисом под вопрос. Короткий горизонт сознания сделал их заложниками утопии перманентного роста. Под фетишизмом само время подводит черту. Не потому, что элиты будут меньше или хуже потреблять, а потому, что сворачивается пирамида демонстративного потребления, на вершине которой они пребывают. В беднеющем обществе карнавал статусного потребления не должен продолжаться.

Что касается кризиса проекта интеграции в глобальную элиту, то он представляет собой отдельную от экономического кризиса и не менее значимую реальность. И дело не столько в том, что обозначились пределы геоэкономической экспансии российского капитала, а в том, что стала очевидной недоступность его интеграции в сложившиеся на Западе элитные сети. Указанные социально-психологические свойства элиты ответственны не только за конъюнктурные тенденции кризиса, но и за одну из главных системных проблем нашей страны – за то, что в России не происходит необходимой для капиталистического развития концентрации капитала, т.е. обращения прибавочной стоимости в капитал. Речь, подчеркну, не о процессе слияния и поглощения (его принято именовать централизацией капитала) – с этим у нас все в порядке, но это «игра нулевой суммой», постоянный передел уже имеющегося «общественного пирога» – и не об обращении прибавочной стоимости в ликвидность, а именно о ее обращении в капитал – средства производства, средства создания новых ценностей. Способность к такой концентрации – по сути, единственная причина, которая делает капитализм прогрессивным укладом. На мой взгляд, главная причина этого деструктивного выбора заключена не в индивидуальных свойствах составляющих элиту людей, а в дефиците институтов, дисциплинирующих элиту и интегрирующих ее в общество.

Можно выделить две разновидности таких институтов. Это институты традиции и институты мобилизации. Традиция и мобилизация – это единственные силы, способные превращать элиту во что-то приличное и ценное для общества. На Западе доминируют институты первого типа, т.е. механизмы формирования элиты через традицию. Это университеты, которые больше чем университеты. Закрытые общества и клубы. Профессиональная, вышколенная бюрократия. Влиятельная академически экспертная среда, интегрированная в истеблишмент не только на правах интеллектуальной техобслуги. Династии – экономические, политические. И так далее. Эти и им подобные институты лежат в основе тех отработанных механизмов элитного консенсуса, которые позволяют развитым обществам сохранять преемственность и идентичность при регулярных ротациях власти. Их можно назвать невидимым ядром демократии. Кстати, с этой точки зрения призывы учредить демократию, обращенные со стороны Запада к тем незападным обществам, которые подобных внутренних механизмов лишены, можно оценивать как изощренную форму издевательства. Мы, увы, подобных институтов пока в основном лишены. Выращивать их нужно. Но даже если начать прямо сейчас, результат будет получен лишь на длинных отрезках времени.

Поэтому короткая ставка в отношении элит возможна только на механизмы второго типа – механизмы мобилизации. Здесь большого исторического выбора, увы, нет. Единственным потенциальным субъектом мобилизации элит на данный исторический момент представляется институт президентства, ставший за минувшее десятилетие средоточием государственности как таковой.

Сегодня в политизированной среде очевидно ожидание нового, медведевского договора с элитами. Идет дискуссия о том, каким он должен быть. Одна из сторон этой дискуссии требует некоей хартии вольностей для элит. Ее оппоненты, как правило, настаивают на сохранении статус-кво, т.е. автоматической пролонгации путинского договора с элитами. Обе позиции мне кажутся ошибочными. Реализация первой из них в условиях «долгого кризиса» может быть равнозначна национальному коллапсу. Что касается второй, то она рискует превратиться в такую форму сохранения наследия минувших 10 лет, которая будет равнозначна его обнулению. Если те меры по ограничению олигархической системы власти, которые были приняты при Путине, и имели исторический смысл, то, пожалуй, лишь в качестве подготовительного этапа к чему-то большему, нежели они сами. И это касается не только темы элит, но вообще того образа страны, который проступил за минувшее десятилетие. Он – основа для национального строительства, а не завершенный шедевр социальной инженерии, который необходимо сохранять неизменным во всех его параметрах. Таким образом, тем, кто хотел бы утвердить позитивный исторический смысл минувшего десятилетия, следовало бы не настаивать на сохранении условий прежнего договора, а, напротив, повышать ставки. То есть говорить о том, что договор власти с элитами должен быть пересмотрен и что в новом – теперь уже не стабилизационном, а мобилизационном – пакте власть должна продиктовать значительно более жесткие условия лояльности элит стране, государству и обществу.

В завершение – кратко о том, какими мне видятся основные параметры этого пакта. Разумеется, в самом первом приближении.

Национальная ориентированность элит. Речь идет не о патриотичеcкой риторике. Свои чувства к Родине «элитарии» могут оставить при себе. В отличие от своих капиталов – в широком смысле слова. То есть не только финансовых, но и наработанных социальных капиталов. Как может достигаться их концентрация на национальном уровне? В экономической сфере представляются разумными предложения Владислава Иноземцева и Никиты Кричевского о необходимости ограничений на вывод капитала и мер валютного регулирования, подобных тем, что были приняты Малайзией во время кризиса конца 1990-х годов. В политической сфере речь идет о консенсусе основных игроков в том, что ни при каких обстоятельствах мы не торгуем суверенитетом. В том числе – в рамках политики государственных заимствований.

Принцип личной ответственности наделенных большой властью и собственностью людей за результаты их деятельности. Применительно к деловому сообществу это означало бы, к примеру, решимость государства спасать предприятия и отрасли, а не собственников. Разумеется, не всегда просто отделить одно от другого, но стремиться к этому нужно. Применительно к административному классу речь должна идти о жесткой и системной ротации кадров на основе четких критериев результативности, заложенных в публичном контракте чиновника. По крайней мере, фигуры министерского уровня должны приходить на свои должности и уходить с них именно на основе публичного контракта с властью и обществом. Тема системной ответственности элит имеет также уголовное измерение. О нем считается дурным тоном говорить, но нельзя не помнить.