Мальчик или девочка? - Светлана Багдерина

— Спокойной ночи, — не поднимая глаз, проговорила богиня, юркнула под одеяло…

И вскочила.

— Ай! Что там?!

— Что — где?! — топор из новой коллекции оказался в кулаке отряга быстрее вскрика.

— Под матрасом! — растерянно моргая, Аос ткнула пальцем в притворявшуюся безобидной и ровной кровать.

— А-а-а… что там? — медленно ставя топор к стене, неуверенно промямлил юный конунг.

Богиня была женщиной, и умела отличать риторические вопросы от экзистенциальных, когда хотела.

Прищурившись в адрес стушевавшегося вдруг супруга, она откинула матрас и победно уткнула руки в бока:

— Я так и знала!

Неяркий свет ночника блеснул на остро отточенном лезвии огромного боевого топора.

— Это ты! Ты подложил! Ты или твои сообщники! И все потому, что… что… что…

— Милая, это я, да, но только потому… — Олаф бросился к разворошенной постели, неловким движением задел подушку, роняя — и из-под нее на пол выпал гребень, перевязанный розовым бантиком.

Отряг поднял его и, держа на расстоянии вытянутой руки, точно кусачую зверюшку, жалко взглянул на жену.

— Это вы. Ты и твои подружки. Я знаю. Это примета. И розовое — примета тоже. И головой на юг. Вы сами говорили. И все только потому, что ты… что вы… что они…

— И твой топор — примета тоже! Я тоже всё знаю! Всё!..

Голос богини сорвался, она обессилено опустилась на кровать и уткнулась в ладони, давясь слезами.

Олаф вынести мог все. Холод, голод, усталость, боль, морских выползней и бешеных варгов, но женские слезы — особенно слезы Аос, его любимой, единственной, родной и ненаглядной Аос — перевернули ему душу.

— Милая… дорогая… прости… прости меня… прости нас… — хлопнулся он на колени перед ней, обнял за что попало под руку, притянул к себе и зашептал сбивчивые растерянные слова, почти не соображая, что говорит — но чувствуя, что ничего иного он никогда сказать и не мог. — Прости меня, солнышко мое, я такой дурак… Если ты хочешь девочку… и вправду очень хочешь… то я клянусь, что не буду больше… и их не буду слушать… ну подумаешь, девочка… пусть будет девочка… девочка ведь тоже человек… смешной такой… с косичками… с бантиками розовыми опять же… в платьишке… на тебя похожая… Ты знаешь… девочка — это не так уж и плохо, если разобраться… и я ее буду очень сильно любить… как тебя… потому что ты — самая лучшая на всем Белом Свете… только прости болвана… пожалуйста…

И под нежный, наполненный мукой этой недели речитатив супруга рваные горестные всхлипы Аос сначала чуть стихли, а потом перешли в такие же тихие неровные слова:

— Нет… нет… это ты меня прости… мы первые начали… мы не должны были… не поговорив с тобой… Я ведь знала… как ты хочешь мальчика… и все равно… все равно… их послушалась… и сама тоже… потом… и всё… Миленький мой… любимый мой… прости меня… я не должна была… я эгоистка… я ду-у-у-у-ура-а-а-а-а!..

— Нет, ты самая умная, самая хорошая, самая заботливая, самая-пресамая… у меня просто слов нет, какая ты! А я — валенок лукоморский необразованный…

— Ну и что… все равно ты лучше всех…

Отчаянно хлюпая носом и вытирая глаза одной рукой, богиня махнула другой — и комнаты их приобрели первоначальный вид, всё, кроме зеленого ковра, который она сегодня купила для мужа на базаре.

— Так… лучше? — еле слышно прошептала она.

— Лучше… — не видя ничего, кроме жены, так же неслышно ответил отряг.[23]

Он поднялся, Аос обняла его, руки ее скользнули по его бедрам… и уперлись во что-то твердое.

— Это… еще одна примета? — сквозь слезы улыбнулась она.

— Нет, — тихо гыгыкнул Олаф и выудил из кармана штанов три пушистых красно-розовых шара. — Ты, кажется, хотела персики?..

Июльское солнце только успело выглянуть из-за горизонта, как тут же жара, стоявшая вторую неделю, проснулась — словно и не уходила на ночной отдых, потянулась и дохнула сухим горячим воздухом, напоенным ароматами лесов и лугов.

И едва первые лучи светила дотронулись до крыши дворца, как утреннюю тишину прорезали два крика — женский и — несколько секунд спустя — энергичный и здоровый детский.

— Ну, кто, кто, кто, кто?.. — Олаф нервно вскочил с бордюра, приподнялся на цыпочки и вытянул шею, словно так можно было увидеть, что происходит в их с Аос комнате на втором этаже.

— Кто-кто… — без особого запала попытался пошутить Фрей, но, поймав взгляд молодого отца, стушевался и пожал плечами. — Кого Судьба послала.

— Ребенок, вот кто, — торжественно проговорил Рагнарок, щелкнул пальцами, и перед отрягом и группой поддержки на мостовой появился двадцатилитровый бочонок эля и четыре кружки. — Человек.

— Я не… — закачали одновременно головой Олаф, Фрей и Мьёлнир, но взглянули на открытое окно спальни четы конунгов, вздохнули и потянулись наливать.

За пришествие на Белый Свет нового человека, хотя еще пока и ребенка, выпить эля стоило даже двум непьющим и одному гурману.

Четыре кружки сдвинулись с глухим стуком, фонтаном выхлестывая белую пену на руки и одежду, четыре головы склонились, касаясь лбами, как требовал того ритуал…

— Ну, за ребенка, — выдохнул Рагнарок. — За человека.

Двери парадного распахнулись только тогда, когда бочонок уже почти опустел, а теплая компания всерьез раздумывала, позвать ли новый или пойти на штурм подозрительно долго не сообщавшего вестей женского царства.

— Кто?.. — роняя кружку, подскочил отряг, впиваясь красными от бессонницы глазами в лицо прорицательницы — и в маленький продолговатый сверток у нее на руках.

— Девочка, — ласково улыбаясь, проговорила Волупта.

Физиономия конунга вытянулась на мгновение, но тут слабая улыбка тронула его губы.

— Де-евочка… — нараспев, словно чудное имя, проговорил он, склоняя голову набок. — Девочка — это хорошо…

Створка двери за спиной предсказательницы чуть скрипнула, приоткрылась, пропуская на крыльцо богиню плодородия…

А на руках у нее покоился, мирно посапывая, еще один такой же сверток.

— А это?.. — захлопал глазами Олаф.

— А это мальчик, — бархатистым контральто сообщила Фрея.

— Мальчик! — все утра Белого Света расцвели в один миг на усыпанной веснушками физиономии конунга. — Мальчик!!!..

Створка скрипнула еще раз, и к подругам присоединилась дородная и гордая Фригг.

С еще тремя белыми свертками в могучих надежных руках.

— А… а… а?.. — не зная, что подумать, поделать, а самое главное, сказать, Олаф разинул рот и вытаращил глаза. — А?..

Фригг усмехнулась изумлению и растерянности отряга и размеренно произнесла:

— А это еще один мальчик и две девочки.

— А?.. — так и не обретший дара речи конунг вытянул шею, заглядывая в полутемный холл за спинами женщин.

— Пока всё! — расхохоталась неожиданно молодым и звонким смехом прорицательница. — А тебе мало?

— Не-е-е-е-е-ет!!! — нашел, наконец-то, хотя бы одно из потерянных слов отряг и бросился обнимать всех и сразу — неистово, жарко, бестолково.

А меж тем сыскались и другие потерявшиеся — и из могучей груди вырвалось оглушительно-счастливое:

— Ао-о-о-о-о-ос!!! Я тебя люблю-у-у-у-у-у!!!..

Волупта, смеясь и осторожно прижимая к груди свою драгоценную ношу, ловко вывернулась из радостных объятий, нашла взглядом глупо улыбавшихся в сторонке богов и подмигнула:

— А девочек все равно больше!

Примечания

1

В последний раз, когда он имел неосторожность спросить у Волупты, как дела, она с увлечением поведала ему о состоянии дел у знакомых богов, половины жителей столицы, а заодно и о политической ситуации и видах на урожай во всех державах Белого Света. Занял этот увлекательный рассказ около трех дней, без перерывов на обед и сон. Если она, древняя старуха, могла обходиться без них, то, по ее мнению, молодым здоровым воинам немного поголодать и не поспать тем более не повредит. Об ее же ответе на последний вопрос «почему» Олаф и вовсе вспоминал с содроганием: потребовалось полторы недели, чтобы выслушать во всех подробностях историю от Большого Эксперимента до наших дней.

2

Потому что ее нельзя было обойти.

3

Неужели фазанам пора пришла, а он еще ни разу на охоту не выезжал?!

4

С Агафоном и его любимым вопросом не знакомая.

5

Пока под ногами не стало бы попадать и мешаться что-то мягкое.

6

Вернее, конечно, это была не рука, а протез — сама конечность была потеряна им во время битвы с богами Надира полгода назад. После этого у отрягов родилось присловье: «У бога преуспеяния одна рука, всех оделить не успевает».