Сад Эдема - Виталий Ларичев

В 1871 г. с открытым изложением своих взглядов на проблему происхождения человека, «самую высокую и наиболее интересную для натуралиста», выступил Дарвин: «…Земля долго готовилась к принятию человека, и в одном отношении это строго справедливо, потому что человек обязан своим существованием длинному ряду предков. Если бы отсутствовало какое-либо из звеньев этой цепи, человек не был бы тем, кто он есть… От обезьян Старого Света произошел в отдаленный период времени человек, чудо и слава мира». Можно представить негодование обывателя, читающего следующие строки великого ученого: «Я старался по мере сил доказать мою теорию, и, мне кажется, мы должны признать, что человек со всеми его благородными качествами, с его божественным умом, который постиг движение и устройство солнечной системы, словом, со всеми высокими «способностями, все-таки носит в своем физическом строении неизгладимую печать низкого происхождения».

Дарвин иронически увещал оскорбленное тщеславие филистера, не желавшего покинуть воздвигнутый себе пьедестал и снизойти до родства с обезьяной: «Стыдиться здесь, право, нечего. Самый скромный организм все же несравненно выше неорганической пыли под нашими ногами; неизвращенный ум не может изучать живое существо, даже самое низшее, без удивления перед его чудным строением и свойствами!»

Такую сатиру на дарвиновскую теорию эволюции человека поместил на своих страницах английский журнал «Punch’s Almanack» (1882 г.)

Что могли противопоставить такой сокрушительной атаке сторонники божественного происхождения человека? По существу, ничего, кроме плоских выходок вроде знаменитой реплики епископа Вильберфорского в адрес Гексли, брошенной в ходе публичного диспута в зале Британской ассоциации наук: «Мне хотелось бы спросить вас, мистер Гексли, действительно ли вы считаете, что вашими предками были обезьяны? А если все так, то мне интересно узнать, с какой стороны вы происходите от обезьяны — со стороны дедушки или бабушки?» Довольный своим остроумием епископ услышал в ответ такие слова: «Человек не имеет причины стыдиться, что его предок — обезьяна. Я, скорее, стыдился бы происходить от человека суетного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых не имеет никакого представления, чтобы только затемнить их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от действительного пункта спора ловкой спекуляцией на религиозных предрассудках…»

Но что оставалось делать епископам? Еретика не сожжешь и язык ему не вырвешь — времена уже не те. Не на прошлое ли намекал Уотсон, когда, вторя Томасу Гексли, писал: «Я скорее желал бы быть потомком маленькой храброй обезьянки, которая не побоялась броситься на страшного врага, чтобы спасти жизнь сторожа, чем быть потомком дикаря, который наслаждается мучением своих противников».

Однако богословы не только отшучивались. Они стремились примирить с Библией то, что стало трудно отрицать. Вот несколько тому примеров.

Пастор Анри Вальротэ: «До сотворения Адама на Земле могли обитать «предадамиды», или «доадамиды». Эти человекообразные обезьяны были более похожи на человека, чем современные. Провидение, возможно, позволило погибнуть этим предшественникам человека прежде, чем сотворило наших прародителей».

Профессор теологии аббат Д’ Анвье: «Предадамиды могли быть настоящими людьми, так как Библия оставляет нас свободными допустить человека ледникового, плиоценового и даже эоценового. Наука не может доказать, что они должны числиться в ряду наших предков». Преподобный Монсабрэ: «Одно из двух — или ученые увидят себя вынужденными омолодить геологические пласты, или новые открытия наведут нас на след человекообразного существа, которое в изумительном усовершенствовании божественного плана было образцом и предшественником человека, которому нужно приписать орудия третичной эпохи…»

Довольно, пожалуй. Именно эти теологические выкрутасы имел, по-видимому, в виду Дарвин, когда сердито писал: «Невежество значительно чаще создает уверенность, чем знание. Тот, кто не смотрит на явления природы, подобно дикарю, как на нечто бессвязное, не может думать, чтобы человек был отдельным актом творения». И далее, чтобы не осталось недоговоренности:

«Мы узнаем, что человек произошел от волосатого, четвероногого и хвостатого животного…»

Но дело, наверное, продвигалось бы быстрее, если б противниками Буше де Перта, Дарвина, Лайеля и Геккеля оставались лишь профессора от теологии. Значительно большую опасность представляли «ничтожества», «блюстители науки», о которых с негодованием писал Энгельс в письме Марксу от 20 мая 1863 г., возмущаясь отношением «официальной науки» к открытиям Буше де Перта, Лайеля, Шмерлинга, из-за которого с таким трудом прокладывают себе дорогу новые научные открытия «даже в совсем далеких от политики областях».

Чего стоит, например, судьба научного наследия одного из самых великих археологов Франции, Буше де Перта, рукописи которого при попустительстве Академии уничтожили невежественные родственники. Далеко не случайны в этой связи и трудности, которые пришлось преодолеть Виктору Мэнье, чтобы опубликовать книгу о жизни неугомонного Буше де Перта.

Идея об ископаемом человеке воспринималась с трудом, искажалась, третировалась, замалчивалась, доводилась до абсурда. Такова, например, теория эолитов Эжена Буржуа, который в 1867 г. возвестил о камнях со следами сколов, открытых в так называемых третичных слоях, имевших возраст несколько сотен миллионов лет. Конечно, в столь древних горизонтах невозможно обнаружить кости приматов, а появление фасеток на камнях следует — в данном случае — объяснять естественными причинами. Поэтому такие «теории» только компрометировали представления о древнейших оббитых человеком камнях. Джон Эванс был прав, холодно ответив Эжену Буржуа: «Я весьма горжусь древностью моего рода, однако хочу иметь другие доказательства этой древности, нежели раковистый излом на камне!»

Но ведь и Буше де Перту, помимо оббитых с характерными раковистыми изломами камней да костей ископаемых животных, ничего более в «допотопных», или, как их теперь стали называть, древнечетвертичных горизонтах найти не удалось.

…Более трети века энтузиасты упорно искали ископаемого предка человека в Европе. Нельзя сказать, что поиски оказались бесполезными, но каждая очередная находка вызывала довольно основательные сомнения. А что, если его следует искать не в Европе, а в Азии? «Да, в Азии!» — решительно провозгласил в 1868 г. Эрнст Геккель в книге «Естественная история мироздания». В ней он доказывал, что из всех антропоидных обезьян не шимпанзе Африки, как полагал Дарвин, а гиббоны юго-востока Азии наиболее близки человеку, и, следовательно, именно там вероятнее всего располагается его «прародина».

ОДИН ШАНС ИЗ МИЛЛИАРДА

Мы обращаемся к будущему.

Нынешнее поколение скажет:

это сумасбродство.

Будущее поколение скажет:

быть может.

Питекантроп — он предок человека!

— Господа! Мне кажется, нам не стоит сегодня отвлекаться по мелочам, а тем более обсуждать запутанные хозяйственные дела нашего общества. Я припас для вас поистине рождественский подарок. Поверьте, для меня большая честь пригласить к этой трибуне нашего гостя — коллегу из Амстердама, доктора Эжена Дюбуа.

Рудольф Вирхов на одном дыхании произнес эти слова и сделал руками широкий приглашающий жест радушного хозяина. Он имеет на это право не только потому, что все давно привыкли видеть его, знаменитого патологоанатома, антрополога, врача, в роли одного из главных участников модных теперь в Европе диспутов, посвященных туманным и щекотливым проблемам происхождения человека, но и как председательствующий на этом заседании Берлинского общества антропологии, этнографии и древней истории, происходящем 14 декабря 1898 г.

— Думаю, мне нет нужды представлять почтенной публике докладчика, — продолжил Вирхов после короткой паузы и поднял сухую, с длинными костлявыми пальцами ладонь, призывая к тишине и вниманию. — Для него в Европе нет, пожалуй, соперника в популярности! Прошу вас, доктор!

Вирхов едва заметно улыбнулся кому-то в зале, легко опустился в кресло и, откинувшись к спинке, повернул голову направо, откуда к столу размашистым шагом приближался высокий, стройный человек средних лет. Его лицо, несколько утомленное, сосредоточенное и решительное, не могло не привлечь внимания: высокий лоб без морщин, энергичные складки возле уголков губ, прикрытых коротко подстриженными седоватыми усами, строгие, слегка настороженные глаза, взгляд оценивающий и немного насмешливый. Когда их взгляды на мгновение встретились, Вирхов благосклонно кивнул головой: можно начинать!