Дело Мотапана - Фортуне Буагобей

Должно быть, Мотапан не заметил камня, потому как не сказал о нем ни слова.

– Я думаю, что вы ошибаетесь, – ответил Альбер, – ночью я столкнулся не с Жюльеном.

– Кто же тогда вошел к графу де ля Кальпренеду?

– Не знаю, и Жюльен не знает, но это уже случалось и раньше. Он несколько раз находил в обеих своих комнатах следы незваного ночного гостя…

– Бродить по ночам и проникать в квартиру через замочную скважину могут только призраки. Этот юноша напрасно распространяет подобные слухи. Он забывает, что они могут навредить его сестре.

– Что вы хотите этим сказать?

– Все очень просто: никто не верит в призраков, но недоброжелатели поверят, что у дочери графа де ля Кальпренеда есть поклонник, который приходит к ней по ночам.

– Это чепуха! – воскликнул Дутрлез.

– Согласен, – ответил Мотапан спокойно, – но клевете поверят, как бы нелепа она ни была. Если бы вы сказали, что графа де ля Кальпренеда хотели обокрасть, это было бы другое дело. Тогда я пообещал бы вам, что вор скоро будет пойман, потому что я устрою за ним слежку.

– Что бы там ни говорил Жюльен, я убежден, что человек, которого я встретил нынче ночью, кое-что украл…

Дутрлез, сам того не замечая, проговорился: расспросы заставили его сказать больше, чем он хотел.

– Украл? – спросил Мотапан с добродушным видом. – Я не думаю, чтобы у графа были сокровища. А! У него, наверно, украли вещь, которую вы показывали его сыну, когда я пришел?

– Какую вещь? – пролепетал Дутрлез, покраснев до ушей.

– Которая лежит под салфеткой.

Альбер почувствовал, что теперь отступать нельзя: это может вызвать новые подозрения у домовладельца.

– Вы угадали, – прошептал он, открывая опал. – Я не хотел говорить об этом, опасаясь встревожить вас. Но человек, которого я встретил сегодня на лестнице, вероятно, вор. Этот камень – часть ожерелья, которое он держал в руке. Я оторвал его во время борьбы.

– Позвольте мне взглянуть поближе.

Мотапан взял опал и начал внимательно его рассматривать. Глаза его сверкали, руки дрожали, и, когда он положил камень на скатерть, Дутрлезу показалось, что выражение его лица изменилось.

– Итак, вы уверены, что этот опал украден у графа де ля Кальпренеда? – спросил Мотапан.

– Нет.

– Все равно. Его украли, и я хочу отыскать вора, потому что он явно живет в моем доме. Я не прошу вас отдать мне эту улику, но могу ли я рассчитывать, что вы сохраните опал у себя, пока я расследую дело?

– Обещаю.

– Думаю, я скоро найду хозяина ожерелья, – проговорил домовладелец. – А потом… Однако уже второй час. Господин, которого я ждал, не явился, и я ухожу, – прибавил он и встал.

Дутрлез пожал ему руку и не стал удерживать. Он упрекал себя в том, что сказал лишнее, и боялся увлечься и разболтать еще больше.

II

Завтрак выдумали во времена Директории. До первой французской революции обедали в полдень. Во времена террора у санкюлотов не было определенного часа для трапезы, а аристократы довольствовались ужином в стиле той эпохи у Плутона. Теперь, когда нравы смягчились, они имеют право ужинать также в «Английской кофейне», а все парижане завтракают, но по-разному.

Уличные мальчишки довольствуются мозговой колбасой, посыльные модисток жуют на улице незрелые яблоки, а рабочие закусывают в лавке за винным погребком. Девицы, дебютирующие на любовном поприще, отправляются к сливочнице, чиновники – к Дювалю, а провинциалы – в дорогой ресторан.

Есть склонные к независимости мужчины, которые никогда не едят дома, и есть благоразумные, которые приучили камердинеров готовить им по утрам котлеты и яйца. Все они, разумеется, принадлежат к породе холостяков. Люди женатые завтракают со своим семейством или с женой, если у них нет детей.

Завтрак, даже без гостей, – это церемония. Прежде чем сесть за стол, все переодеваются. За столом прислуживают лакеи, а когда уже все подано, их отсылают. Это время, когда обмениваются признаниями, строят планы, мирятся, если мимолетное облачко омрачило супружеские небеса, а иногда и ссорятся.

У Кальпренедов завтрак уже не считали пиршеством, как в те счастливые времена, когда графиня была еще жива и садилась напротив своего мужа, между дочерью и сыном. Она умерла и, казалось, унесла с собой радость. Но все же это были самые приятные минуты за весь день. Отец любил общаться с детьми, которых видел не так часто, как ему хотелось бы. Он не занимал никакой должности, но управлял состоянием – а это серьезное занятие, тем более что состояние его было значительным. К несчастью, все свои деньги граф вложил в промышленные предприятия, дела которых с недавних пор шли все хуже.

Граф де ля Кальпренед от рождения обладал двумя недостатками: страстью ко всему новому и уверенностью в том, что он создан для великих свершений. Стоило какому-нибудь изобретателю обратиться к нему, и граф тут же изъявлял желание помочь ему своими деньгами и влиянием. А узнав о каком-нибудь смелом проекте или отважной спекуляции, он вызывался участвовать в деле. К несчастью, эти спекуляции почти никогда не удавались, а проекты рушились. И все же Кальпренед сохранил часть своего состояния, потому что некоторые его финансовые начинания все же обернулись успехом, но от богатства остались одни воспоминания. Однако граф смотрел в будущее без стыда и страха и был готов принять разорение так же спокойно, как и владел богатством.

Жена его была почти бедна, когда он на ней женился, и ничего не оставила ему после своей смерти, во владение ничтожным состоянием вступил сын Жюльен. Дочери графа, Арлетт, еще не исполнилось двадцати лет, и пока не пришло время для отчета по опеке, которого девушка, конечно, не стала бы требовать. Она обожала отца и тянулась к нему, тогда как Жюльен стремился к независимости. Юноша любил надменного старика и во многом походил на него, но не мог довольствоваться скучной жизнью, которую, впрочем, граф ему и не навязывал.

Жюльен с большим удовольствием общался с сестрой. Ей одной он поверял свои горести, а она утешала его и давала советы. Брат всегда был готов защитить ее, а она – пожертвовать для него многим.

Не было его дома и на другой день после той полной приключений ночи, которая сыграла такую важную роль в жизни Альбера Дутрлеза. В то время как граф с дочерью сели завтракать, как всегда, ровно в полдень, Жюльен пил кюммель в кофейне «Лира». Кальпренед не изменял своим привычкам и, каковы бы ни были его денежные дела, содержал дом если не на широкую ногу, то по крайней мере достойно.

Господин и госпожа Бульруа тешили свое самолюбие, рассказывая друзьям, что мебель Кальпренедов описана, а серебро заложено. Их сын Анатоль злословил еще больше, но это не волновало графа и его дочь. К несчастью, у них были заботы поважнее…

Граф вошел в столовую мрачнее обычного. Арлетт была бледна, и глаза ее покраснели от слез.

– Ты выходила сегодня утром? – спросил граф, целуя дочь в лоб.

– Да, папа, я ходила в церковь, – ответила Арлетт после некоторой заминки. – Я бы предупредила вас, но вы были не одни.

– Мотапан удостоил меня своим посещением. Ты его не встретила?

– Нет, папа.

– Опять Жюльена нет, – продолжал граф, нахмурившись.

– Кажется, он пошел на урок фехтования, – робко проговорила девушка.

– Чтобы прийти в себя, – ответил Кальпренед с горечью. – Я слышал, как он всю ночь приходил и уходил, и думаю, что он вообще не ложился. Впрочем, я очень рад, что он не завтракает с нами, потому что должен с тобой серьезно поговорить. Оставьте нас, Жюли, – велел он горничной.

Наступило молчание. Граф, налив себе чая, смотрел на Арлетт, потупившую глаза. Она предчувствовала близкую беду.

– Знаешь, зачем ко мне приходил Мотапан? – вдруг спросил граф де ля Кальпренед.

– Нет, папа, – ответила девушка.

Прежде она нечасто слышала о Мотапане от отца.

– Ты не догадываешься, чего он у меня просил? – продолжал граф.

– Я полагаю, он говорил с вами о делах.

– О делах? Он просил у меня твоей руки.

Арлетт вздрогнула, и слезы выступили у нее на глазах.

– Дерзость этого человека переходит все границы! – воскликнул граф. – Его предложение оскорбительно. Я полагаю, ты тоже так думаешь?

– Оно так странно, что я не могу его объяснить, – прошептала Арлетт.

– А я объясняю его очень просто. Он богат, а я уже нет. Он думает, что его миллионы помогут ему преодолеть разделяющее нас расстояние.

– Он очень плохо знает вас, папа.

– А тебя еще хуже. Ты не была бы моей дочерью, если бы не презирала деньги… Знаешь, что я ему ответил? – продолжал граф.

– Знаю.

– Я сказал этому выскочке, что моя дочь не может носить его смешную фамилию, которую он откопал в каком-нибудь географическом словаре, и даже не старался смягчить отказ. Поверишь ли, у него хватило наглости настаивать и глупости напомнить мне, что он барон! Я посмеялся над этим и пресек его дерзкие речи. Он вышел в бешенстве, хотя, конечно, этого не показал. Мы расстались без ссоры, но я приобрел непримиримого врага.