Называйте меня пророком - Андрей Воронцов

Стало быть, надо ходить в рубище, питаться акридами, просить подаяние, показывая гноящиеся язвы? Однако времена почтения к юродивым на Руси прошли, и сегодня прорицателя в рубище безоговорочно сочли бы жуликом, не считая при этом за жуликов респектабельных шарлатанов, камлающих в окружении пентаграмм, семисвечников и зеркал.

Мои «демосфеновы камни» — что это?

Может быть, я обращаюсь не к тем людям и не тогда, когда это действительно необходимо? Но как найти нужных людей и выбрать правильный момент? Если бы имел возможность пророчествовать по телевидению или радио, нужные люди сами бы нашлись, но электронные СМИ для того и существуют, чтобы не вернулась на Землю эра пророков. Есть еще интернет. Можно открыть свой блог и пророчествовать сколько угодно. Но это точно такое же занятие, как писать статьи и книги, а я не писатель. Я и журналист-то никакой. То, что мне нравится писать, печатают крайне редко, а то, что нравится издателям, вызывает во мне отвращение. Даже лучшие мои статьи и очерки лишены того запала, который появляется у меня, когда я вдруг начинаю резать правду-матку совершенно случайным людям. А потом, писательство — это ведь низший вид творчества по сравнению с пророчеством; во всяком случае, так считали люди, знавшие в писательстве толк — Пушкин, Лермонтов, Гумилев… Писательство, в сущности, — такая же замена древнего искусства пророчества, как гадание по руке и по картам — замена искусства прорицания. Мы знаем пророков, ставших писателями (в том смысле, что записывали свои откровения), но не знаем писателей, ставших подлинными пророками. Какой же смысл постигать секреты мастерства, являющегося эрзацем более высшего мастерства?

А может быть, я никакой не пророк, а просто так называемый аналитик, не нашедший применения своим способностям? Но откуда, из какого анализа родились эти цифры: меньше одного процента голосов у партии вице-спикера или число голосов избирателей Крыма, которых недосчиталась Тимошенко? Да никакой анализ и не смог бы позволить уверенно сделать эти выводы.

А какому анализу обязано мое детское предсказание о войне в Афганистане и пророчество дядьям, что они губят страну и гибнут сами?

Эти и другие предсказания, как бы невзначай сделанные мной, говорят, что я не лишен некого наития. Но что это — искра Божья или игры со мной в кошки-мышки лукавого? Мне нужен знак, который, как луч фонаря, осветил бы мой путь, но знака нет. Или я его не вижу. Я блуждаю впотьмах и не знаю, когда смогу выйти на свет.

— А в спиритических сеансах вы участвовали? — спросил священник, к которому пришел за советом Енисеев.

— Было дело, но к так называемым медиумам не отношусь. Когда я сам пытался повторить эти сеансы с друзьями, у меня ничего не получалось. Впрочем, всё это было очень давно — в отрочестве.

— Что ж, какие-то способности и впрямь у вас есть, — задумчиво промолвил священник. — Ведь, спрашивая про спиритические сеансы, я на самом деле именно медиумические способности и имел в виду. И вы сразу разгадали суть вопроса.

— Это всего лишь логика, не имеющая отношения к тому, что мучит меня, — уныло сказал Енисеев. — А то, что доводилось мне предсказывать, выходит за рамки логики.

— Скажу честно, кроме нескольких старцев, никогда не встречал людей, которых можно отнести, что называется, к пророкам. Экстрасенсов, астрологов, несостоявшихся спасителей Отечества доводилось встречать и даже исповедовать, а вот пророков никогда. Да и как бы это произошло? Это мы, грешные, должны исповедоваться пророкам, а не пророки нам. Сказано: «Бога человеком невозможно видети, на Него же не смеют чины Ангельстии взирати», а с библейскими пророками разговаривал Господь и даже являлся им в каком-нибудь образе. Что же я могу сказать вам о даре пророчества? Вы, как я понял, верующий человек?

— Я хотел бы верить.

— А что вам мешает?

— Ничего. В данном случае это местоимение. Моей вере нужна опора, а я барахтаюсь в этом Ничего, не зная, то ли я пророк, то ли страдаю манией величия.

— М-м-м… А какой образ жизни вы ведете?

— В смысле? — не понял Енисеев.

— Библейские пророки были праведниками. Вы праведник?

— Во всем, что не относится к моим попыткам пророчествовать, я обыкновенный обыватель.

— Но обыватели не становятся пророками.

— Я знаю. Я и пришел вас спросить: кто ими становится? Вы, как я понял, мне ответили: нужно быть праведником. Так?

— Полагаю, это необходимое условие.

— Однако, судя по вашим словам, вы даже среди праведных людей, если не считать старцев, пророков не встречали.

— Да.

— Стало быть, я должен поставить себе цель стать праведным человеком, а не пророком.

— Вам кажется это слишком большой жертвой? Ведите праведную жизнь и положитесь на Господа, и Он рано или поздно даст вам знать, пророк вы или нет. Со старцами, во всяком случае, так и происходит.

— Мне кажется, это было бы с моей стороны не очень нравственно.

— Отчего же?

— Ну, получается, что праведная жизнь, с моей стороны, есть лишь средство для достижения цели — стать пророком. А праведная жизнь, наверное, должна быть самоцелью. Что же это: я буду год за годом вести праведную жизнь и думать: когда же, наконец, я стану пророком?

— К чему вы клоните?

— К тому, что развить свой дар одной лишь праведной жизнью мне не удастся. Для этого, наверное, нужна какая-то сверхправедная жизнь. Но какая?

— Я не являюсь вашим духовным отцом и не могу вам советовать вести какую-то сверхправедную жизнь. Я не знаю, насколько вы к ней готовы.

— Я готов. Но не готов мучиться сознанием, что она не помогает мне развить свой дар. Как мне быть?

Священник задумчиво глядел на Енисеева.

— Знаете, что? — наконец, сказал он. — Давайте, чтобы хоть как-то решить этот вопрос, подключим ваши способности. Что я, по-вашему, сейчас вам скажу?

— Ну, это просто. Вы мне скажете примерно следующее: если вне Церкви нет спасения, то тем более никакого дара свыше вне Церкви развить невозможно. Но меня-то интересует, что мне дальше делать, уже завтра: искать ли тихого безмолвного жития или пытаться пророчествовать?

Батюшка был удивлен, но опытом, кажется, остался доволен.

— Да, вы необычный человек, — откашлявшись, признал он. — Я думаю, вам не пришло еще время спасаться. Пророчествуйте.

— Но кому, батюшка, кому? Я же с этого и начал, что некому!

— Не вы с этого начали. С этого начал испытывать Вас Господь, если Он действительно одарил вас способностью к пророчеству. Не ищите тех, кто захочет вас слушать. Идите к тем, кто вас слушать не хочет.

— Стало быть, тот путь, которым я сейчас иду впотьмах, правильный?

— Откуда вы знаете, что идете впотьмах? Может быть, вы идете с закрытыми глазами?

Ночь. Пустота. Фонари. Светофоры. Всё неподвижно — на земле и на небе. И только далеко вверху, как живая звезда, мерцал огоньками самолет. Где-то в ночи на одном из таких самолетов летела его жена. Она была стюардессой. Енисеев не знал, любила ли она его, не знал даже, верна ли она ему, но всегда в ее отсутствие, видя в ночном небе мигающую звездочку самолета, думал: «Это — Надя».

Однажды он летел в командировку в Иркутск. Тогда еще в самолетах курили, в специально отведенных местах. Обычно они располагались возле туалетов. После взлета Енисеев поглядывал в ту сторону, но курящих не видел. В то же время с другой стороны, из-за занавески, разделяющей салоны, слабо доносился запах табака. Он решил заглянуть туда. Там, в маленьком «предбанничке» возле кухни, курила в кресле у окошка молоденькая стюардесса. Енисеев обратил на нее внимание, когда она еще разносила воду. Светлоликая, тонкая, с ладной фигуркой, она очень точными, выверенными движениями подавала стакан. При этом рука у нее ни разу не дрогнула, и Енисеев тогда подумал, что нипочем бы не выучился такому искусству.

— А мне нельзя покурить возле вас? — спросил он.

— Курите, — легко согласилась она и улыбнулась.

Енисеев зажег сигарету и подумал, что хорошо еще что-нибудь спросить у такой красивой приветливой девушки, чтобы снова увидеть ее улыбку, но ничего такого не пришло ему в голову. Не скажешь же ей, что она очень изящно подает стаканы? Енисеев, высокий шатен с падающей на глаза спутанной челкой и резким профилем, в котором было что-то гофманское, нравился женщинам, но не умел непринужденно начинать с ними разговор. Чаще всего это делали сами женщины. Между тем стюардесса затушила сигарету, встала и так же легко, как разрешила ему курить, предложила:

— Присаживайтесь, если хотите.

— Нет, что вы, что вы, — прижав руку с сигаретой к сердцу, отказался смущенный Енисеев и так энергично помотал головой, словно она предложила ему пакетик героина.

Улыбнувшись желанной светлой улыбкой, девушка ушла в подсобку. Енисеев докурил и вернулся на свое место. Через некоторое время ему показалось, что в самолете что-то изменилось. Ровный шум двигателей стал тише. Прислушавшись, он понял, что гудение стихло только с левой стороны. Енисеев повернулся к своему соседу, подполковнику авиации. Тот тоже сидел, наставив ухо в сторону левого крыла. Сходу прочитав в глазах Енисеева направление его мысли, подполковник шепнул: