Как управлять поместьем: пособие для попаданки (СИ) - Иконникова Ольга

Я рада, что он отдал эти указания сам. Мне не хотелось бы, чтобы меня считали трусихой и паникершей, а это непременно бы случилось, если бы о собаках и дежурстве горничных распорядилась именно я.

– Не извольте беспокоиться, Валерий Сергеевич, я понимаю всю серьезность ситуации. Я сам останусь в Даниловке и прослежу, чтобы ваши распоряжения были выполнены.

– Вот и отлично! – Александров потирает руки. – Не сомневайтесь, ваше сиятельство, мы его найдем! А арестовав его, вычислим и других преступников.

Мне тоже хочется в это верить. Я закрываю глаза и снова вспоминаю вчерашний день. И эти взметнувшиеся в воздух вилы.

Я снова вздрагиваю. Да-да, мы должны его найти!

8. Секрет Полишинеля

Александров уезжает, а доктор, как и обещал, усиливает бдительность. Он во всеуслышание заявляет, что «из-за сильных треволнений вчерашнего дня у барыни случился провал в памяти, и нуждается она в хорошем питании и отдыхе». Поэтому слуги ходят мимо моей спальни на цыпочках.

Ну, а про каторжников и дополнительные меры безопасности говорить и вовсе не требуется – об этом гудит всё поместье. Только за полдня я слышу о сбежавших с этапа преступниках от управляющего поместьем – Захара Егоровича Сухарева, его супруги Анастасии Демидовны, от кухарки Лукерьи Ильиничны и даже от кухонной девочки Стешки.

Собственно, со Стешки всё и начинается.

После отъезда заседателя я по настоянию доктора отправляюсь в постель и послушно сплю почти до обеда. А просыпаюсь я от чьего-то пения в соседней комнате.

Тонкий девичий голосок выводит задорную песенку про соловушку. Голосок слабый, но чистый. И песня мне незнакома.

Я встаю, набрасываю на плечи что-то вроде пеньюара (интересно, как это здесь называется?), а поверх него – еще и шаль, и выхожу из спальни.

Девчонка лет двенадцати со светлой длинной косой чистит металлическую решетку камина и поет-заливается. Я делаю неловкое движение и задеваю стоящий у дверей стул.

Девочка испуганно вскрикивает и роняет щетку в ведро. В больших зеленых глазах ее плещется страх.

– Ох, барыня, и испужалась же я!

– Чего же ты испугалась? – я не могу удержаться от улыбки.

– Ну, как же? А клейменые-то?

Я догадываюсь, что она говорит про каторжников. Но обсудить эту тему мы с ней не успеваем.

– Стешка, ах ты песья харя! Ты зачем ее сиятельство разбудила? Разве не слышала, доктор велел ни в коем разе Анну Николаевну не тревожить.

Румяная фигуристая женщина (я уже знаю, что зовут ее Анастасия Демидовна Сухарева) хватает девочку за ухо, и та визжит так громко, что я вздрагиваю.

– Оставьте ее! – велю я, стараясь перекричать верещание незадачливой певицы. – Я уже не спала. А вышла из комнаты, потому что девочка славно пела.

Стешка, потирая покрасневшее ухо, смотрит на меня с признательностью.

– Ей только волю дайте, ваше сиятельство, так она с утра до вечера петь станет – не заткнете. А вот про каторжников она правду сказала – я и сама от любого шороха нынче вздрагиваю. Непременно нужно ночью сторожа заставить вокруг дома ходить. Но не извольте беспокоиться – супруг мой, Захар Егорович, об этом уже распорядился.

Я одобрительно киваю. А Сухарева снова поворачивается к девочке.

– Ты, дуреха, разве забыла, что петь нынче неуместно вовсе? Как ты можешь быть столь непочтительна к памяти бедного барина?

Девочка, кажется, понимает, что совершила непростительную оплошность, и ревёт уже в голос. Сквозь рыдания я едва разбираю:

– Простите, ваше сиятельство!

Эти же самые слова раздаются и с другой стороны. У противоположных дверей стоит красивая блондинка, так похожая на Стешу, что у меня нет никаких сомнений в их родстве.

– Простите ее, ваше сиятельство! – девушка бросается передо мной на колени. – Она же еще дите неразумное.

– Встаньте, встаньте сейчас же! – я чувствую себя неловко.

– А не пора ли нам обедать? – это уже доктор Дмитрий Степанович пытается разрядить обстановку. – Варвара, ты что, не слышала – ее сиятельство велела тебе встать. Уверен, Анна Николаевна не сердится на твою сестрицу. Не правда ли, ваше сиятельство? Эта девочка только недавно начала работать в доме. Она вашего супруга и не видела-то ни разу.

К обеду я надеваю темное платье с глухим воротом, который позволяет скрыть сапфировое колье, которое я всё еще не решаюсь снять с шеи, но которое с траурным нарядом смотрелось бы вопиюще вызывающе.

За столом – только мы с доктором, но обстановка всё равно кажется весьма мрачной. Мы по большей части молчим. Я боюсь ляпнуть что-нибудь не то и тем самым выдать себя. А почему молчит Назаров, я не знаю.

Я радуюсь хотя бы тому, что настоящая Анна Николаевна никогда прежде не бывала здесь – это дает мне возможность знакомиться с обитателями Даниловки на законных основаниях. Несмотря на слова Дмитрия Степановича о том, что я нуждаюсь в хорошем питании, на столе нет ни одного мясного блюда. Даже самого простого куриного бульона. И я едва не спрашиваю об этом вслух. Но, к счастью, сдерживаюсь.

Ответ на мой невысказанный вопрос доктор дает сам:

– Супа бы вам наваристого похлебать, ваше сиятельство, но сами понимаете – пост.

– Да–да, – подтверждаю я, – я понимаю.

– Я распорядился, Анна Николаевна, о том, чтобы после захода солнца во двор выпустили собак. Своих они не тронут, а вот…

Я усмехаюсь:

– Боюсь, Дмитрий Степанович, преступником может оказаться как раз кто-то из своих. Да-да, я знаю ваше мнение по этому поводу, но позвольте с ним не согласиться. Я молча слушаю о каторжниках только потому, что господин Александров просил пока держать наш план в секрете.

Назаров вздыхает:

– Напрасно вы думаете, Анна Николаевна, что кто-то из здешних мужиков осмелился бы поднять руку на его сиятельство.

Я перебиваю его:

– Я не просто думаю, Дмитрий Степанович. Я уверена в этом. И надеюсь, мы вычислим этих людей довольно быстро!

От волнения я произношу эти слова чуть громче, чем следовало бы, и большое блюдо с запеченной рыбой выскальзывает из рук уже знакомой мне светловолосой красавицы, которая как раз принесла его к столу.

Девушка охает.

Я прочла слишком много детективных книг, чтобы считать эту неловкость с блюдом случайностью. Нет, она выронила его как раз в тот момент, когда услышала мои слова!

Нужно будет рассказать об этом Александрову. Может быть, того бородача стоит поискать в ближайшем окружении этой девушки? Наверняка, у нее есть братья и жених или даже муж.

Назаров будто читает мои мысли и укоризненно качает головой. И это выводит меня из себя. Я еще утром поняла, что он, как и остальные, изо всех сил пытается убедить меня в достоверности версии с каторжниками. Вот только зачем ему это нужно?

Мне надоели эти недомолвки. Не проще ли поговорить откровенно?

И, когда горничная удаляется из столовой, я воинственно спрашиваю:

– Кажется, Дмитрий Степанович, вам не очень-то хочется, чтобы настоящий преступник был найден? – доктор вздрагивает и краснеет, чем только укрепляет меня в моих предположениях. – Мой муж был убит, а вы не хотите рассматривать самую правдоподобную версию. Более того, мне начинает казаться, что вы намерены покровительствовать убийце. Не изволите ли объясниться, сударь?

Назаров откладывает в сторону вилку, промокает губы льняной салфеткой.

– Я не хотел об этом говорить, ваше сиятельство, но раз вы настаиваете… Я отнюдь не защищаю преступников, совершивших это, но и не могу осуждать их. Не знаю, как сказать, Анна Николаевна, чтобы не ранить ваши чувства, но…, – он делает паузу, – ваш муж был чудовищем!

9. Разговоры

Должно быть, я бледнею, потому что доктор торопливо говорит:

– Простите, ваше сиятельство! Это вовсе не мое дело, и я понимаю, что не должен был вам этого говорить. Вы знали вашего супруга совсем с другой стороны, и ваше право помнить его таким, каким он был в вашем обществе.