1903 - Эш, или Анархия - Герман Брох

Когда она вернулась в зал, то Мартин уже сидел на своем обычном месте в углу рядом со стойкой, углубившись в чтение одной из своих социалистических газет. Госпожа Хентьен подсела к нему и шутя, как она это часто делала, сказала: "Господин Гейринг, вы можете дискредитировать мое заведение, если будете здесь постоянно читать свои крамольные газеты". "Да меня самого в достаточной степени бесят эти газетные писаки, — раздалось в ответ, — наш брат может делать дело, а эти же распространяют всякую чушь". Госпожа Хентьен в очередной раз испытала чувство определенного разочарования Гейрингом, потому что она все еще ждала от него уничтожающих и пропитанных ненавистью высказываний, на фоне которых она могла бы насладиться собственным отвращением, какое вызывал у нее окружающий мир. Иногда она сама заглядывала в социалистические газеты, правда, то, что она там находила, всегда казалось ей довольно безобидным, так что она надеялась, что живое слово может дать ей куда больше печатного. Таким образом, с одной стороны, она испытывала чувство удовлетворения от того, что и Гейринг невысокого мнения о газетчиках, но, с другой стороны, он не оправдывал всех ее ожиданий. Нет, с этим анархистом, с таким, который восседает в своей профсоюзной конторе, ничем не отличаясь от полицейского фельдфебеля на своем посту, далеко не уедешь, и госпожа Хентьен снова убедилась в правильности своего твердого убеждения в том, что весь мир — это игра краплеными картами, которую ведут мужчины, усевшиеся за стол с единственной согласованной целью вредить женщинам и разочаровывать их, Она предприняла еще одну попытку: "А что вас не устраивает в ваших газетах, господин Гейринг?" "Они поднимают глупую трескотню, — проворчал Мартин в ответ, — своей революционной болтовней сдвигают людям мозги набекрень, а нам там, на улице, приходится все это расхлебывать". Госпожа Хентьен мало что поняла, но, впрочем, это ее уже и не интересовало, Больше из приличия она вздохнула:

"Да, все это не так-то легко". Гейринг перелистнул страницу и рассеянно проговорил: "Вы правы, матушка Хентьен, все это не так-то легко". "И такой человек, как вы, всегда на ногах, всегда неутомим с раннего утра до позднего вечера…" Гейринг не без удовлетворения отметил: "Нашему брату восьмичасовый рабочий день предоставят еще не скоро; получат его вначале все другие.." "А такому человеку, как вы, достанутся все шишки"; госпожа Хентьен удивленными глазами посмотрела на него, покачала головой, а затем бросила короткий взгляд на свою прическу в зеркале напротив. "В рейхстаге и в газетах они могут надрывать глотки, господа евреи- сказал Гейринг, — а вот что касается профсоюзной работы, то тут они пытаются всячески увильнуть", Это было вполне понятно госпоже Хентьен; оскорбленным тоном р; она добавила:

"Они везде, все деньги — у них, они готовы волочиться за любой женщиной, словно кобели". На ее лице снова застыла гримаса отвращения; Мартин оторвался от газеты и не смог не улыбнуться: "Ну, не так уж все плохо, матушка Хентьен", "Так, теперь и вы, наверное, с ними заодно? — в ее голосе пробивались слабые нотки истеричной агрессивности. — Вы же не можете без того, чтобы не поддерживать друг друга, вы, мужчины… — и как-то в высшей степени неожиданно добавила: — Другие местечки, другие девочки". "Все может быть, матушка Хентьен, — засмеялся Мартин, — но так вкусно, как у матушки Хентьен, не скоро начнут где-нибудь еще готовить". Госпожа Хентьен не стала упорствовать в своих обидах. "В Мангейме, наверное, тоже", — сказала она, передавая Гейрингу открытку Эшу, чтобы тот отправил ее почтой.

Директор театра Гернерт относился теперь к числу ближайших друзей Эша.

Поскольку Эш был человеком с очень деятельным характером, он на следующий же день купил билет на представление, и не только потому, что снова хотел увидеть отважную девушку, он сделал это еще и потому, что по окончании представления хотел нанести визит слегка озадаченному Гернерту в его директорском кабинете, что он и сделал, но при этом представился уже как заплативший за удовольствие зри тель; Эш еще раз поблагодарил его за вчерашний прекрасный вечер, а директор Гернерт, который вначале предполагал, что речь опять зайдет о бесплатных билетах и уже почти что был готов полезть за ними в карман, растрогался до глубины души. И перед лицом столь дружеского приема Эш, не мудрствуя лукаво, принял приглашение присесть и достиг своей второй цели — познакомиться с жонглером господином Тельчером и его отважной подругой Илоной, они оба представились выходцами из Венгрии, это особенно было заметно по Илоне, которая почти не говорила по-немецки, тогда как господин Тельчер, работавший под актерским псевдонимом Тельтини и на сцене изъяснявшийся по-английски, родом был из Прессбурга.

Господин же Гернерт был эгерландцем, что при их первой встрече оказалось большой радостью для Корна; ибо Хоф и Эгер расположены настолько близко, что Корн увидел примечательное совпадение в том, что два почти что земляка встретились в Мангейме. Правда, бурные проявления его радости и удивления носили скорее риторический характер, потому что в менее желанном случае факт почти что землячества оставил бы его в непоколебимом равнодушии.

Он пригласил Гернерта к себе и своей сестре и сделал это, наверное, еще и потому, что не смог стерпеть, чтобы его вероятный свояк самостоятельно заводил частные знакомства, господин Тельчер тоже вскоре получил приглашение на чашечку кофе.

Они сидели за круглым столом, на котором рядом с пузатым кофейником возвышалась изящная пирамида из принесенных Эшем пирожных; по оконным стеклам струился дождь, придававший послеобеденным часам воскресного дня сумрачный характер. Господин Гернерт, пытаясь завязать разговор, сказал: "У вас очень милая квартира, господин таможенный инспектор, просторная, светлая…" И он посмотрел в окно на мрачную улицу пригородного района, на которой стояли огромные дождевые лужи, Фрейлейн Эрна заметила, что то, как они живут, — это скромно, но вот собственный дом — действительно, единственное, что делает жизнь прекрасной. Господина Гернерта охватило грустное настроение: собственный дом — это на вес золота, да, она может так говорить, но для актера сия мечта неисполнима; ах, для него нет пристанища, квартира у него, впрочем, есть, прелестная уютная квартира в Мюнхене, где живут его жена и дети, но со своей семьей он почти не видится. А почему в таком случае он не возьмет ее с собой? Эта жизнь не для детей, каждый сезон в другом месте. И вообще. Нет, его дети актерами не будут, его дети — нет.

Он явно был хорошим отцом, и не только фрейлейн Эрна, но и Эш были тронуты проявлением его сердечной доброты. Может, ощущая свое одиночество, Эш сказал: "Я сирота и почти не помню своей матери". "О Боже", — пролепетала фрейлейн Эрна. Но господин Тельчер, которому эти грустные разговоры, казалось, недоставляли удовольствия, запустил кофейную чашечку крутиться на кончике пальца, да так, что все не смогли сдержаться дабы не расхохотаться, все, за исключением Илоны, которая с невозмутимым видом сидела на стуле, отдыхая, наверное, от той массы улыбок, которыми ей приходится украшать вечер. Сейчас вблизи она была далеко не столь милой и очаровательной, как на сцене, возможно даже немножечко грузноватой; ее лицо, слегка обрюзгшее, с тяжелыми слезными мешками было густо усыпано веснушками, и Эш, испытав разочарование, заподозрил, что прелестные белокурые волосы тоже были не настоящими, а всего лишь париком; но мысль эта улетучилась, поскольку у него перед глазами опять засвистели ножи, втыкающиеся рядом с ее телом. Затем он заметил, что Корн тоже обшаривает глазами эту фигурку, и поэтому, пытаясь привлечь внимание Илоны к себе, спросил, нравится ли ей в Мангейме, познакомилась ли она уже с Рейном, задал еще пару подобных географических вопросов. Эта попытка, к сожалению, не увенчалась успехом, потому что Илона реагировала на все одной единственной фразой и то невпопад: "Да, пожалуйста", возникало впечатление, что она не хочет никаких отношений ни с ним, ни с Корном; напряженно и со всей серьезностью она пила свой кофе, и даже когда сам Тельчер что-то шептал ей на своем языке- очевидно, какие-то неприятные вещи, — она к нему практически не прислушивалась, Между тем фрейлейн Эрна обратилась к Гернерту, сказав, что хорошая семейная жизнь — это самое прекрасное, что есть на свете, при этом она слегка ткнула Эша носком ноги, было это сделано, дабы побудить Эша к тому, чтобы он приободрил Гернерта, а может, она преследовала иную цель — отвлечь его внимание от венгерки, красоту которой она тем не менее признала, от ее внимательного змеиного взгляда не ускользнула та страстность, с которой смотрел на эту женщину ее брат, и она считала вполне приемлемым, чтобы эта красавица досталась брату, а не Эшу. Она поглаживала руку Илоны, восхищаясь ее белизной, она даже слегка закатила ей рукав и сказала, что у фрейлейн прекрасная кожа, Бальтазар может в этом убедиться. Бальтазар положил сверху свою волосатую лапу, Тельчер засмеялся и заметил, что у всех венгерок кожа, словно шелк, на что Эрна, которая сидела тоже вроде бы не без кожи, ответила, что это зависит всего лишь от ухода за кожей — она же ежедневно моет лицо молочком. Ну конечно, вмешался Гернерт, у нее изумительная, прямо-таки высшего класса кожа, и дряблая физиономия фрейлейн Эрны расплылась в широкой улыбке, открыв желтоватые зубы и щербину слева вверху, она залилась краской до корней редких коричневатых волос, которые были собраны в довольно безликую прическу.