ФАНТАЗИИ ОФИСНОЙ МЫШКИ - Наталья АЛЕКСАНДРОВА

Полуразрушенный дом, хруст битых стекол и кирпичной крошки под ногами и страшный человек с лопатой в руке… он бросает эту лопату, и его руки сжимаются на моем горле… в глазах у меня темнеет, я почти не могу дышать, но когда вдыхаю — чувствую его запах, запах мужского одеколона, смешанный с запахом агрессии, ненависти и страха…

Так вот, сегодня, оказавшись рядом с Меликхановым, я почувствовала тот же самый запах.

Нет, разумеется, он пользовался совершенно другим одеколоном.

Но под этим парфюмерным запахом, под его свежим, смолистым, энергичным покровом, под ароматом дорогого табака и ирландского виски прятался тот, давний запах. Так за темной бархатной портьерой прячется убийца, и только чуть заметное колыхание тяжелой ткани выдает его присутствие.

Где-то я читала, что обоняние лучше всех остальных чувств пробуждает воспоминания. Что представители разных первобытных народов — американские индейцы, австралийские аборигены, лесные жители Филиппин — на память о важных событиях своей жизни сохраняют комочек ароматической смолы, пучок пахучей травы или еще что-нибудь в этом роде. Чтобы потом понюхать этот «парфюм» и вспомнить связанное с ним событие. И еще я читала, что запах человека так же индивидуален, как отпечатки пальцев. Что на свете нет двух людей с совершенно одинаковым запахом.

Так что же получается — тот страшный человек, тот маньяк, который чуть не задушил меня в заброшенном доме, и новый управляющий нашего банка Илья Артурович Меликханов — это одно и то же лицо?

Бред какой!

В темноте раздался вздох и неразборчивое бормотание — это мама произнесла во сне какую-то фразу на непонятном языке, на языке сна.

Нет, это невозможно.

Тот человек был рыжим, худым и очень высоким, а Илья Артурович — плотный, среднего роста и лысый, как колено.

«Ну и что? — отвечала мне маленькая девочка, которой я была двадцать лет назад. — С тех пор прошло много лет, он вполне мог поправиться и облысеть…»

И стать меньше ростом?

«А вот это как раз очень понятно: маленькой девочке все взрослые кажутся очень высокими… особенно если взрослый наваливается на нее и пытается задушить…» — это уже я, взрослая, пытаюсь рассуждать логически.

Мама снова что-то пробормотала во сне, как будто участвовала в моем споре с самой собой.

Самое ужасное, что я даже ей ничего не могу объяснить. Потому что тогда, двадцать лет назад, мы с Сашкой ничего ей не рассказали. И сейчас она мне просто не поверит. И надо ли объяснять? Мама не поймет, а остальным это неинтересно. Моя личность вообще никому не интересна — некрасивая закомплексованная старая дева…

«Все так, — соглашается мой рассудительный взрослый голос, — ты терпеть не можешь ездить в метро, ты ненавидишь, когда кто-то стоит к тебе вплотную, едва почувствовав знакомый запах, ты впадаешь в панику, потому что ощущаешь себя семилетней девочкой, на которую напал маньяк. Но ведь это правда, то, что случилось двадцать лет назад в старом заброшенном доме, тебе не приснилось. Это только Сашка посчитала тогда, что ты все придумала, просто отмахнулась от твоих жалоб, чтобы не влетело от матери. Но теперь, во взрослом состоянии, ты ясно представляешь себе, что если бы не тот сторож, то тебя не было бы в живых… Однако не слишком-то он смахивал на ангела, ну да что говорить, видно, я другого и не заслуживала…»

Я усмехнулась и села на кровати, свесив ноги.

Было-то все это было, да вот только что потом со мной стало? Три раза я умирала от страха, почувствовав в метро тот самый запах. Случайно почувствовав. Мало ли кто там был — в толкотне и давке? Но вот сегодня я воочию увидела человека. И боюсь его, как того маньяка, который двадцать лет назад едва не задушил меня.

— Нет, это просто не может быть он! — говорю я на этот раз вслух. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Он — серьезный, значительный человек, большой начальник… и — лопата, кирпичная крошка, заброшенный дом, руки на горле маленькой девочки? Бред, бред и еще раз бред! Я схожу с ума!

Мама заворочалась, обеспокоенная моим голосом.

Я замолчала, легла, укрылась одеялом до самого подбородка и, отбросив все попытки заснуть, стала думать о своей жизни, начиная с того дня, двадцать лет назад…

Тогда мама так ни о чем и не догадалась. Через некоторое время соседний дом сломали окончательно, и грузовики увезли мусор. Потом вырыли котлован и построили на том месте новый красивый дом с красной крышей. Я пошла в школу, страшные воспоминания являлись уже не так часто. Отец приходил все реже, потом вообще перестал ходить, потому что у мамы появился мужчина — лысый, солидный Михаил Иванович. Мне он не нравился, с некоторых пор я вообще боялась незнакомых мужчин. К нам с сестрой он относился подчеркнуто равнодушно, просто не замечал. Через некоторое время Михаил Иванович пропал — вернулся к жене, как ехидно объяснила мне Сашка, подслушавшая материн разговор с тетей Галей.

Затем был мужичок попроще, слесарь из ЖЭКа, где мама подрабатывала бухгалтером, не помню, как его звали, этот ночевать не оставался, только чай пил целыми вечерами. Потом слесарь умер от неудачно прооперированной язвы — оттого и пил только чай, а не водку, в этом вопросе нас просветила соседка.

Следующего ухажера мама выгнала, потому что Сашка нажаловалась, что он лапает ее в темном коридоре. Сестре в ту пору исполнилось шестнадцать лет, и она была потрясающе хорошенькой, это все признавали. Мальчишки обрывали телефон, во дворе не раз вспыхивали драки из-за нее, учителя женского пола ее люто ненавидели и часто вызывали маму в школу. Училась сестра действительно плохо, нахально утверждая, что ей это ни к чему.

Мама много работала и неустанно пыталась найти себе спутника жизни, причем делала это исключительно назло отцу, как выкрикнула сестра ей как-то в пылу скандала. На моей памяти это, пожалуй, был единственный случай, когда мать ударила Сашку по лицу, обычно она на все ее бесчисленные выкрутасы только махала рукой. До меня же вообще никому не было дела, хотя старшие и замечали, что девочка нелюдимая и нервная. Это они еще не знали, какие мне изредка снятся сны… Но мама тоже отмахивалась — что, мол, вы хотите, ребенок растет без отца…

А потом в дело вмешалась бабушка. Она возникла в нашей жизни как-то совершенно неожиданно — поменяла квартиру из другого города. До этого мы мало общались, какая-то у бабушки была давняя распря с отцом. Теперь отца в нашей жизни не стало, и бабушка взяла ее, эту жизнь, в свои твердые руки.

Прежде всего она отругала мать за легкомыслие и Сашку за лень. Потом приступила ко мне. Но, поглядев на меня внимательно, приумолкла и заговорила об общем обмене. Мы выедем из коммуналки, мать сможет спокойно работать, потому что бабушка будет присматривать за детьми. При этом Сашка скорчила такую рожу, что мне стало смешно.

Однако бабушка не бросала слов на ветер. Она живо обменяла всю нашу наличную жилплощадь на трехкомнатную квартиру в спальном районе. После чего сама, собственными руками, отремонтировала кухню и прихожую. С Сашкой она воевала неустанно и добилась того, что сестра окончила школу с довольно приличными отметками. Меня же бабушка записала в бассейн, откармливала витаминами и даже сводила к невропатологу. Тот больно стукал меня по коленкам, мял спину и едва не сделал ребенка косоглазым, заставляя следить за своим кривым, желтым от никотина пальцем. Потом выписал какие-то таблетки, от которых я засыпала даже на уроках. Но кошмары сниться перестали.

Те два года я вспоминаю с нежностью. Бабушка будила меня утром не криками и звоном будильника, а легонько щекоча за ушком. Она стояла у окна, махая мне рукой, пока я не скрывалась за поворотом. Так приятно было возвращаться домой в теплую квартиру, где с кухни доносились запахи пирожков (бабушка считала, что я слишком худа, и кормила мучным и сладким).

Всех Сашкиных парней бабушка отвадила сразу же, так что никто не торчал в квартире, в прихожей не валялись грязные кроссовки, меня не выгоняли из нашей с сестрой общей комнаты, и, вернувшись, я не находила на ее постели воняющие чужим потом простыни.

Через два года бабушка умерла — просто присела на диван передохнуть и не встала. По прошествии нескольких месяцев сестра спешно вышла замуж, едва дождавшись положенных восемнадцати лет. Она была беременна от того самого Вовки Мальцева, что увивался за ней с двенадцати лет. Он был старше ее на три года, уже отслужил в армии и вернулся. Молодые поселились у нас, поскольку Вовкина мать тетя Зина Сашку на дух не выносила, говорила, что на ней пробы ставить негде и что, пока ее сын служил на границе в далеком Таджикистане, Сашка тут шалавила, как только можно. Тут она, конечно, перегибала палку, потому что в то время еще была жива бабушка, и Сашка при ней ходила шелковая.

Родилась девочка. Все говорили, что она — вылитая Сашка, а мне виделись в ней бабушкины черты. Назвали ее в честь бабушки Валентиной.