Аваддон. Записки демона - Андрей Болдин

А вот с Витой Сочиной, с моей первой, я никогда не унижался до лжи. Если я хотел попить пива с Базилио, то так и говорил – пошел, дескать, не жди к ужину. Иногда она ворчала, и тогда я брал ее с собой – Вита была отличной собутыльницей, и Базилио ее за это любил. Вообще, моя первая жена была своим парнем. Она не обладала большим умом, но хорошо понимала: у мужчины, даже женатого, должно оставаться личное пространство. Увлечения, друзья юности. Разумеется, в разумных дозах. Без этого нормальный мужчина начинает чахнуть. Моя вторая жена этого не понимала и не старалась понять. Она текла, как вода, заполняя собой всё пространство моей жизни, вымывая в небытие всё то, что было там прежде. Даже погружаясь в очередную научную монографию, она нет-нет, да и поглядывала на меня, как бы проверяя – на месте ли я. В конце концов, моим любимым местом в нашей квартире стал туалет – только там я мог побыть наедине с собой.

– Неужели же она не понимает? – исступленно вопрошал я во время одной из скайп-исповедей с другом детства Базилио. – Она же чертовски умная, неужели она не видит? Ведь это же элементарная истина, известная каждой бабе: хочешь удержать – отпусти!

«Отпускать меня никуда не надо – только не души так в объятиях», – мысленно умолял я. Но – вотще…

Она догадывалась о моем истинном к ней отношении. И тогда снова начинались «плачи». Во время одного из них я испытал непреодолимое желание схватить жену за горло и сжать его так, чтобы из него не исторгалось более ничего, кроме предсмертного хрипа. Клянусь, я с величайшим трудом поборол этот преступный зуд в руках. Потом опять были знакомые угрызения. Представив себе Ярославу полузадушенной, я испытывал мучительное чувство жалости и стыда. Так-то я собирался отплатить этому человеку за его невинную привязанность ко мне!

Я мечтал о ребенке. Если наряду с материнским в природе существует еще и отцовский инстинкт, то я им наделен. Но после женитьбы мое желание стать отцом было усилено чисто практическими соображениями: рождение ребенка должно было ослабить смертельную хватку Ярославы, отвлечь ее от меня, дать мне передышку. Наивные мечтания? Может быть. Как бы то ни было, возможности убедиться в том, правилен ли был мой расчет, не представилось. За полтора года ничего не произошло. Ярослава ходила по врачам, сдавала анализы. Однажды, придя с работы, я застал ее заплаканной. Ей сказали, что она бесплодна.

Плакала Ярослава долго. Это был не тот пресловутый безмолвный «плач Ярославы», а настоящий, человеческий плач.

– Давай возьмем девочку. Или мальчика – кого захочешь.

Да, она хотела взять ребенка из детского дома или откуда-то еще, где есть маленькие дети, брошенные родителями. Она старательно, но неумело прятала от меня розовые распашонки, чепчики, карликовые сандалики. В тот период моя ненависть к жене на время уступила место самой искренней жалости. Однажды ночью, выпив тайком полстакана виски, я даже пустил слезу, глядя на нее, спящую и несчастную.

Впрочем, такую ли уж несчастную? Глупости! Она была счастлива. Я был ее счастьем. Уверен – появись у нас дети, все равно на первом месте у нее был бы я, ее муж, ее единственный мужчина.

Но черт возьми, своих детей не было. Полюбить же чужого ребенка я бы никогда не смог. К людям, которые воспитывают приемных детей, как своих, я всегда относился с искренним уважением и даже завистью. Допускаю, что со временем привязался бы к приемышу, но – лишь как привязываются к домашним животным.

– Ты же язычник. Для тебя единственная подпорка в этом мире – кровь, – сказал мне по этому поводу Базилио. Он тогда всерьез увлекся православием, ходил оглашаться в храм возле Московского вокзала, славившийся своим либерализмом. Хотя с его западничеством ему впору было бы стать католиком. А учитывая корни и соответствующую внешность – иудеем.

«Жид крещеный – вор прощеный», – со злостью сказал я про себя, но над его словами призадумался.

Да, пожалуй, он прав. Кровь. Кровь и почва. Ни на что большее я не надеюсь. Боюсь смерти, ибо не верю, что за ней что-то будет, что «the death is not the end». А мысль о том, что моя кровь потечет дальше, сквозь будущие поколения, что среди прекрасных и могущественных гипербореев грядущего будут и мои потомки, почему-то утешает. Наверное, потому, что утешиться больше нечем.

Известие о бесплодии Ярославы убило последнюю надежду сделать нашу совместную жизнь хоть сколько-нибудь осмысленной. Единственный смысл нашего брака – ожидание ребенка – пропал. Остались только моя тайная ненависть и ее невыносимая любовь.

Признаться, я никогда не понимал людей, живущих в бездетном браке и не находящих этот брак бессмысленным. Зачем жениться, если нет намерения завести детей? По большой любви? Может быть. По большой глупости, скорее всего. Не мечтай я об отцовстве, не женился бы никогда. А впрочем, почему я так в этом уверен?

Важно другое. Теперь, когда стало известно о женской несостоятельности Ярославы, перспектива цивилизованного расставания с ней оказалась еще более туманной. Одно дело бросить жену с ребенком – это, разумеется, гадко, подло, непорядочно. Другое дело – развестись с законной супругой из-за ее бесплодия. Тут как будто есть извиняющее обстоятельство – так и так, мечтал человек стать отцом, но в данном конкретном браке это оказалось невозможным. Однако есть в этом что-то еще более омерзительное. Получается, женщина для тебя – не цель, а средство. Лишь элемент в системе деторождения. Машина, выпускающая младенцев. Оказалась бракованной – не страшно, подберем другую, без дефектов. Бросить жену с ребенком можно из-за любви. Можно из-за ненависти или скуки. Оставить бесплодную женщину – нельзя. Любое оправдание будет выглядеть фальшиво.

Делать было нечего. Надо было привыкать. Ничего другого не оставалось.

Утром я уходил на работу. Вечером, за ужином, смотрели канал «Культура». По выходным гуляли под ручку в парке, ходили в кино, ездили к теще в Павловск – как полагается. Два раза были у моего постаревшего отца. Ему Ярослава понравилась. «На маму похожа», – сказал он с тоской. Папахен все еще любил свою жену, двадцать лет назад променявшую его на толстого немецкого бюргера. А вот я свою жену не любил. Не знаю, кто из нас двоих – я или отец – был более несчастлив.

Дома сидели тихо. Ярослава готовилась к урокам и писала свою монографию по истории древнерусской музыки. Темой ее исследования было «знаменное пение». В Древней Руси не знали нот и записывали музыку при помощи «знамен» или «крюков». Я пробовал читать, что она пишет, но даже при всей своей любви ко всяческой гуманитарщине очень скоро заскучал. Чем отличается кондакарный распев от демественного? А столбовой от путевого? Пусть подобными вопросами тешатся узкие специалисты. Для Ярославы это было отдушиной. Впрочем, придет время, и она оставит свои упоительные штудии навсегда.

Та, с которой я изменил Ярославе, была подослана ко мне Сатаной. Это говорю я, воинствующий атеист, не верящий ни во что, даже в инопланетян. Но иначе как вмешательством Князя мира сего появление в моей жизни Ядвиги я объяснить не могу.

Познакомились мы накануне моей свадьбы. И через полтора года – как раз тогда, когда я узнал о бесплодии жены, случайно встретились снова.

Нашу первую встречу я помню очень отчетливо – не смотря на то, что был здорово накачен пивом. В тот день мы долго и безрадостно шатались с Базилио по кабакам, переходили из одного табачного облака в другое, провожая мою холостяцкую жизнь. Он был печален и говорил, что после моей свадьбы вот так же пройтись по заведениям будет уже невозможно. И склеить понравившуюся девочку уже никак не получится. Потому что мне как женатому это будет нельзя, а Базилио в одиночку не клеит – не хватает смелости. Он искренне оплакивал нашу участь, а я храбрился, уверяя его, что приключения еще будут. Хотя сам в это уже не верил.

Уже поздно вечером мы завалились в какое-то тухлое заведение на Малой Садовой с неожиданно вкусным пивом. Она посмотрела на меня из-за соседнего столика сквозь большой шар табачного дыма, вышедший из ее приоткрытого рта. Посмотрела безо всякого стеснения, сверкнув белизной глазных яблок и зубов. В ее взгляде было любопытство и что-то еще. Вызов? За три дня до свадьбы у меня не было ни малейшего желания знакомиться с девушкой – тем более с такой, как она, большеглазой и большеротой, юной и зубастой.

– Зубы! – восторженным шепотом воскликнул Базилио.

Да, ее зубы были едва ли не главным в ее облике – крупные, жемчужно-белые, они прятались за полными, цвета спелой вишни губами и показывались восхитительной, единственной в мире улыбке. Таких зубов я еще не видел. Во мне сработал годами совершенствовавшийся механизм нападения. Это произошло рефлекторно. Я понимал, что затевать что-либо совершенно бессмысленно, но бездействовать не мог. Я торжественно поднял кружку, с молчаливой выразительностью поприветствовав незнакомку и ее невзрачную подругу. Мы обменялись несколькими фразами, и она с изумительным простодушием предложила нам с Базилио пересесть к ним за столик. Ведь неудобно же вот так, на расстоянии, не правда ли?