В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты - Максим Ларсонс

Я опять увиделся с Якубовичем, когда я появился 11 октября 1918 г. в Берлинском посольстве в качестве финансового эксперта с моим секретарем и бухгалтером. Якубович совершенно изменился. Он принял меня с ледяным достоинством в своей служебной комнате в посольстве и, очевидно, забыл о нашем кратком, но для него весьма многозначительном знакомстве в Петербурге.

Иоффе предоставил в мое распоряжение прекрасную служебную комнату, а также соответственную комнату для двух моих сотрудников. Однажды, когда я сидел и работал, ко мне в комнату ворвался, не постучав предварительно, коренастый человек лет 45 с очень темными волосами и глазами; он прямо направился ко мне и сказал:

«Кто Вы такой, по какому праву Вы работаете за моим столом?»

Я в ответ:

«Кто Вы собственно, почему Вы так возбуждены?»

Он ответил:

«Я — генеральный консул в Гамбурге Соломон. Разве Вы не знаете, что это мой стол?»

Л. «Моя фамилия Л. Я финансовый эксперт при после Иоффе и могу Вас уверить, что я не имел ни малейшего представления, что это Ваш письменный стол. Никто мне ничего не говорил об этом. Мне просто-напросто отвели это место. Само собой разумеется, что я сейчас же освобожу Ваш стол. Эта комната велика, здесь стоит еще второй письменный стол».

Соломон сейчас же изменил тон:

«Я, собственно, ничего против Вас не имею. Если Вы не знали, что это мой стол, то все в порядке. Оставайтесь за этим столом, я сяду за другой».

Впоследствии я узнал, что Соломон, который раньше работал в Берлинском посольстве, всячески стремился ввести порядок в бухгалтерию и делопроизводство посольства и этим, конечно, приобрел мало друзей.

В отношении денежных вопросов в посольстве царил, действительно, непростительный беспорядок. Однажды Иоффе нужны были деньги, и он попросил меня разменять ему крупную сумму в царских рублях на германские марки. Германская марка тогда еще высоко стояла. Английский фунт стерлингов стоил тогда, правда в частном обороте, около 35 марок. Я сказал Иоффе, что принятая в посольстве система размена царских рублей с помощью посредников или же в мелких разменных конторах очень нецелесообразна. Обмен крупных сумм таким путем несомненно ведет к потерям. Я бы счел нужным обратиться непосредственно в один из крупных банков и предложить ему деньги для обмена. Иоффе в моем присутствии открыл денежный шкаф, вынул оттуда несколько перевязанных пачек с царскими сторублевками (в каждой пачке было 100 бумажек), передал мне пачки и сказал:

«Хорошо, будьте так любезны, обмените деньги. Поступайте, как Вы находите нужным».

Я конечно, собирался начать обычную процедуру счета денег и выдачи квитанции. Но Иоффе улыбнулся и сказал:

«Оставьте это, от Вас мне не нужно никаких квитанций, Вы в общем взяли 10 пачек, все остальное в порядке».

Когда я ему возразил, что может случиться, что в отдельных пачках не будет доставать бумажек, Иоффе только рукой махнул и сказал:

«Бросьте, все будет, как следует».

Я отправился с деньгами в банк, за мной шел служащий посольства с заряженным револьвером, чтобы защитить меня в случае нападения.

Я обменял деньги в банке по курсу, приблизительно на 25 % более высокому, чем тот, который кассе посольства до сих пор удавалось получить за царские рубли в маленьких разменных конторах и через посредство агентов. Я вместе с тем попросил банк выдать мне расчет, из которого явствовало, сколько марок было получено при размене рублей.

Когда я с деньгами вернулся в посольство и вручил их Иоффе, я захотел также передать ему расчет и пересчитать, как полагается, принесенные мною деньги. Иоффе же мне только сказал:

«Оставьте это, все в порядке, все очень хорошо». На это я ему возразил:

«Но, тов. Иоффе, Вы должны же пересчитать деньги, это ведь крупная сумма, я хочу быть уверенным, что я передал Вам сумму полностью».

Иоффе: «Но я же знаю, с кем я имею дело, все обстоит благополучно».

Иоффе взял у меня всю сумму из рук и положил ее в денежный шкаф. Лишь с трудом удалось мне убедить его положить туда же и расчет.

Вся эта сцена произвела на меня самое удручающее впечатление, ибо Иоффе в моем присутствии ни при выдаче царских рублей, ни при получении суммы в марках не сделал никакой пометки в какую бы то ни было книгу. Было ясно, что деньги, врученные мне Иоффе, не проходили через кассу посольства. Эта касса принимала и выдавала деньги по письменным ордерам, в чем я сам несколько раз имел случай убедиться. Я обратил внимание Иоффе на то, что я обменял деньги по значительно более высокому курсу, чем касса и что в дальнейшем подобные потери на курсе не должны быть допущены. На это Иоффе спокойно мне ответил:

«Ну, хорошо, в таком случае Вы будете всегда менять в дальнейшем деньги».

И, действительно, я несколько раз менял царские деньги для Иоффе в банках, причем вся процедура происходила всегда так же как описано выше.

Когда посольство в конце ноября 1918 г., вследствие своей высылки из Берлина, после семимесячного там пребывания, вернулось обратно в Москву, я посетил Иоффе в роскошном доме, который был предоставлен на Поварской персоналу посольства. Иоффе и весь состав посольства чувствовали себя прекрасно. У них было хорошее помещение и великолепное продовольствие и они только ждали момента, когда опять смогут вернуться в Берлин. Иоффе в то время был убежден, что эта высылка, последовавшая, по слухам, под давлением Антанты, продолжится лишь несколько недель и что посольство в самом непродолжительном времени опять появится в пределах Германии. Эта надежда так быстро не осуществилась. Прошли годы, прежде чем советский посол опять переехал во дворец на Унтер-ден-Линден.

Мы заговорили о финансовых вопросах и Иоффе попросил меня назвать ему достойного абсолютного доверия человека, который смог бы привести в порядок бухгалтерию посольства за прошлые месяцы и свести баланс. Я вспомнил о бывшем директоре Московского машиностроительного завода «Густав Лист», о моем старом друге Германе Якобсоне, честнейшем человеке лет 60-ти, который во время переворота потерял свою должность и состояние и жил в большой нужде.

Я сказал Иоффе, что я разыщу Якобсона и спрошу его, не захочет ли он принять эту работу на себя. Я разыскал Якобсона на его старой квартире, в которой он жил по-прежнему. Из пяти комнат его скромно обставленной квартиры, в которой я прежде часто бывал в гостях, три комнаты были отданы людям, которые были вселены туда по ордеру Московского Жилищного Отдела. В одной комнате жил его сын со своей женой и ребенком, в последней — Якобсон с женой и тещей. Квартиру нельзя было узнать. Та комната, которую занимал Якобсон, походила на мебельный склад. В этой комнате стояли три постели, буфет, обеденный стол, всевозможные шкафы и другие предметы обихода, которых вынесли сюда из других комнат. Это имело невероятный вид, хотя хозяйка дома, видимо, стремилась привести в порядок весь этот хаос, вызванный не по ее вине.