Зуд - Максим Ермаков

– До свидания, господин Амбер, – сказал Ежи, вышел на улицу и раскрыл зонт.

Под черным широким пологом брезента было уютно: не видно было серого плачущего неба, и капли, зависающие на доли секунды на кончиках спиц, виделись не слезами дождя, а изысканными украшениями – необычайной чистоты маленькими брильянтами. Ежи любовался ручкой зонта: на белой кости золотой гравировкой струились бесконечные ряды цифр – то шли стройно, по порядку, то путались, перестраивались, менялись местами, образовывая изящные завитки, которыми опутывали всю поверхность ручки.

Рука в кармане плаща крепко сжимала брелок в виде песочных часов – Ежи шел в мастерскую часовщика. Улица постепенно расширялась, дома расступались, увеличивая расстояние между собой, так что улица наконец сделалась настолько просторной, что смогла позволить себе устроить посередине небольшую аллею. Ежи шагнул на расшатанные бетонные плиты и пошел не спеша меж двух рядов высоких тополей, на серой коре которых темными подтеками дождь рисовал минорные свои абстракции. Пропитанные насквозь тяжелой влагой широкие скамейки с покатыми спинками давно забыли тепло человеческих тел и теперь напоминали брошенные старые лодки, разъедаемые безжалостным, но неспешным прибоем, будто намеренно оттягивающим неизбежный их конец. Чугунные боковины скамеек, изгибом походившие на морских коньков, расшатались и покосились, и вряд ли можно было бы теперь сесть на эти скамейки, даже и при желании. Ежи шел медленно, ступая аккуратно, – некоторые плиты были совсем ненадежны и при неосторожном шаге поднимались, вздымая таившуюся под ними лужу. Ежи старался ступать на те плиты, из-под которых вялыми пучками пробивалась желтая тоненькая трава.

Аллея была не особенно длинной и выводила на центральную площадь города (хотя в действительности площадь нельзя было назвать центральной, ибо располагалась она на самой окраине и одной своей стороной соприкасалась с лесом). От этой, единственной в городе, площади брали свое начало пять основных улиц, которые затем, разветвляясь всевозможными проулками, переулками и тупиками, приходили на набережную, где и завершали свое течение. Каждая из пяти улиц имела аллею, по одной из которых и прошел Ежи. Город, таким образом, своей планировкой напоминал полукруг паутины или распахнутый веер, оброненный кем-то ровно между бесконечным лесом и бескрайней рекой.

Ежи вышел на площадь, небольшую, с чуть заметным наклоном в сторону набережной, мощеную синим, с белыми прожилками, камнем. В центре площади стоял памятник, чернея на фоне бледно-синего леса. Это был бронзовый человек в длинном плаще, он держал в правой руке раскрытый зонт, опущенный к земле, а левая рука его была согнута в локте и обращена ладонью вверх, так, будто бы человек желал удостовериться, что дождь прошел; голова человека была запрокинута, и светлый взгляд устремлен к проясняющемуся небу – дождь кончился… И хотя в самой скульптуре не было ничего печального, нестерпимо горько было видеть ее, ибо дождь шел… бил по улыбающемуся бронзовому лицу, по протянутой доверчиво ладони, копился в глубокой чаше опрокинутого зонта, проливаясь затем через край и смешиваясь с бесчисленными дождевыми потоками, оживляющими своим движением холодный камень площади. Ежи подошел ближе к памятнику и на бронзовой табличке прочел имя: «Ангетенар Рем», под именем прописными буквами шли строки стиха:

Дождь кончился, с ним кончился и я.И в этот час, у самого исхода,Так хочется пожить еще немного,В последний раз пролиться влагой бытия.Но дождь прошел, уже впитался в землю.И умер я и погребен в земле —В речах грунтовых вод, как в старом сне,Я снова его струям тихим внемлю.Дождь знаком бесконечности отмечен, —Я снова будто жив… и жив, и мертв, и вечен.

Ежи поднял глаза и еще раз посмотрел на памятник: Ангетенар Рем, – нужно будет поискать его стихи в библиотеке Келлеров.

Обойдя памятник, Ежи направился к двухэтажному дому, первый этаж которого тускло блестел темными стеклами пыльной витрины, а над входом качалась на одной цепочке вывеска с надписью: «Часы», вторая цепочка порвалась и, извиваясь на ветру, дрожала чугунными звеньями. В витрине множеством разнообразных часовых механизмов тщательно измерялось время – на всех циферблатах 12:06. Ежи посмотрел на свои часы, так и есть – все часы идут верно. На брелоке два ключа, подошел тот, что поменьше, – замок жалобно скрипнул, и дверь тихо поплыла, раскрываясь внутрь магазина.

И вдруг Ежи почувствовал прикосновение, обернулся: это был Фреди – тот самый пьяница из бара «Чистая капля».

– Я вчера был сам не свой, – сказал Фреди, глядя себе под ноги.

– Это точно. – Ежи смотрел на него и видел, что Фреди вовсе не пьян, скорее безумен: он переступал с ноги на ногу, словно пританцовывая, затягивался сигаретой отчаянно, а затем подносил руку с зажженной сигаретой ко лбу и напряженно тер его ладонью.

– …Смеялся над самим собой, думал о том, что не свершится!.. – продолжал Фреди. – Это как пророчество… как заклятье! Мудак!.. – вдруг крикнул он и уставился на Ежи. – Всю жизнь говорить только о себе и служить только себе и своему мозгу, пристрастному, ненасытному. Он хочет каждый раз, каждое мгновенье новой пищи и новых жертв. Для него нет ничего святого, как и для меня после его ночных проповедей.

– Моему мозгу, знающему все мои страхи, не стоит никакого труда пугать меня каждую ночь, – ответил Ежи и сам устрашился слов, сорвавшихся с его языка. Фреди стоял перед ним в оцепенении, он был напряжен: каждая жила на лице и шее его выпятилась и закостенела, на лбу пульсировала синяя вспухшая вена, неживые глаза не моргали.

– О чем ты, Фреди? Что это? – тихо спросил Ежи.

А Фреди вдруг сник, глаза его стали пусты, спокойны и безразличны. Он закурил новую сигарету и тихо произнес:

– Однажды я тоже починил часы… но как? Равновесие нарушено… – он развел руками и медленно побрел куда-то в сторону леса.

Ежи смотрел ему вслед, и странное чувство рождалось в нем: нет, Фреди говорил не о нем, но и не о себе, Фреди говорил о том, чего нет, о том, чего он знать не мог…

Ежи дрожал. Серый силуэт плыл через площадь, мимо памятника поэту – рыжая копна волос, прибитая струями непрекращающегося дождя, светилась серебром воды. Почему он без зонта, подумал Ежи. Что он знает? Фреди остановился у памятника Рему, задрал голову, уставившись на небо, и, повторяя жест поэта, протянул ладонь. Ежи показалось, что Фреди что-то сказал, по крайней мере, его губы шевелились. Лишь одно слово, но какое именно, Ежи слышать не мог. Фреди вдруг обернулся, увидел Ежи и, словно испугавшись того, что за ним наблюдают, бросился бежать, размахивая руками так, будто бы он плывет. Ежи отвернулся. Желудок скрутило. Из мастерской часовщика, сквозь щель открытой двери, веяло безумием – монотонное тиканье множества часов угнетало. Дрожащими руками Ежи закрыл дверь, повернул ключ в замке и пошел прочь.

В «Чистой капле» почти никого не было – обедала пожилая пара: господин с редкими седыми, но до сих пор вьющимися волосами, в клетчатом теплом шарфе, связанном, очевидно, его крохотной женой, сидевшей здесь же, напротив, и с благородным достоинством прихлебывавшей суп серебряной ложечкой. И больше никого. Том тек по барной стойке, огибая пепельницы и чашечки из синего стекла, наполненные ядрами соленого арахиса и фундука. Есть не хотелось, но желудок Ежи сжимался в конвульсиях, и он заказал куриный бульон.

Съев чуть меньше половины тарелки, Ежи медленно поднялся из-за стола, надел плащ и направился к выходу, где и столкнулся с пожилой парой, тоже только что закончившей свой обед и собравшейся уходить. Пожилой господин открыл дверь перед дамой, но та не спешила – она смотрела на Ежи.

– Вы тот молодой человек, что поселился на пятом этаже в доме господина Цамера, не так ли? – спросила она.

– Точно так, – ответил Ежи и представился: – Меня зовут Ежи.

– Эд, – обратилась она к мужу, – этот молодой человек живет над нами, его зовут Ежи.

– Очень приятно, – пожилой господин пожал Ежи руку. – Я Эдуард Вельт, это моя жена Эльза, мы живем в квартире номер шесть, четвертый этаж, искренне рады новому соседу.

– Эд, я испеку пирог, – воскликнула госпожа Вельт. – Ежи, вы непременно должны завтра обедать у нас.

– Господин Ежи, прошу вас не отказываться, такого пирога, какой готовит моя Эльза, вы не найдете нигде, – с улыбкой добавил господин Вельт.

– Спасибо за приглашение. Обязательно буду, – ответил Ежи. – Вы сейчас идете домой?

– Да.

– Если вы не против, я составлю вам компанию.

Они вышли из «Чистой капли», раскрыли зонты. У супругов Вельт был один зонт на двоих: он обнял ее за плечо, она прижалась к нему. Ежи шел рядом, со стороны госпожи Вельт, ибо именно она говорила, глядя все время на Ежи и совершенно не обращая внимания на дорогу, полностью доверяясь в этом мужу.