История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7 - Джованни Казанова

Но вот вошла прекрасная мадемуазель, и ее тетушка обозначила подарок именем Роман-Купье, дочери своей сестры. Она немедленно поведала всем о горячем желании с ней познакомиться, которое она внушила мне в концерте. Та ответила только тем, что покраснела, отдав мне прекрасный реверанс и опустив черные глаза, прекрасней которых я не припомню, чтобы видел. Ей было семнадцать лет, у нее была очень белая кожа, волосы черные, с очень небольшим количеством пудры, интересный рост, превосходные зубы, и на устах грациозная улыбка, скромная и одновременно любезная.

После нескольких общих фраз г-н Морен удалился по своим делам, была предложена игра в кадриль[2], в которой меня постигло невероятное горе в виде проигрыша одного луи. Я нашел в м-ль Роман светлый ум, без притворства, без блеска и какой-либо претензии, ровную веселость и замечательное умение делать вид, что не слышит в репликах слишком лестного комплимента или острого словечка, которого она не могла бы оценить, не выказав осведомленности в том, что должна была бы не знать. Одетая очень просто, она не имела на себе ничего лишнего, что демонстрировало бы некоторый достаток, никаких серег, перстней, часов, лишь черную ленточку на шее с маленьким золотым крестиком. Кроме этого, ничто не мешало мне любоваться ее прекрасной шеей, которую мода и воспитание заставили обнажить лишь на треть, с той же невинностью, что позволяла ей демонстрировать свои ланиты, где розы смешивались с лилиями. Изучая ее поведение, чтобы понять, могу ли я надеяться, я не мог ничего понять; она не делала никакого движения навстречу; она не дала мне никакого ответа таким образом, чтобы подать мне малейшую надежду; но она также не давала ни малейшего повода для отчаяния. Небольшой демарш дал мне однако некоторую надежду. Во время ужина, под предлогом поправить ее салфетку, я слегка пожал ей бедро и не заметил на ее лице ничего, что говорило бы о том, что она не одобряет мою вольность. Я просил всю компанию прийти назавтра ко мне обедать и ужинать, заверив м-м Морен, что я не выхожу, и что таким образом она может воспользоваться моей коляской, которая будет ждать у ее дверей. Доставив Валеглара домой, я направился к себе, строя воздушные замки по поводу победы над м-ль Роман. Я сообщил консьержу о том, что завтра мы будем обедать и ужинать вшестером. Ледюк уложил меня в постель, сказав, что, наказывая его, я наказал сам себя, и спросив, будет ли он меня причесывать. Я сказал, что он может пойти прогуляться по Греноблю, возвратившись домой только ко времени, когда нужно будет прислуживать за столом.

— Я подцеплю дурную болезнь.

— Я отправлю тебя лечиться в больницу.

Дерзкий, наглый, распутный, но послушный, неболтливый и верный, — я должен был его терпеть. Назавтра Роза, придя с моим шоколадом, сказала, смеясь, что мой слуга, наняв себе слугу и коляску и одевшись сеньором, со шпагой на боку, отправился, как он сказал, делать визиты. Мы посмеялись. Минуту спустя вошла Манон. Я заметил, что эти девушки явно дали друг другу слово не оказываться наедине со мной друг без друга. Мне это не нравилось. Две или три минуты спустя, поднявшись, я увидел кузину с пакетом под мышкой.

— Я очарован видеть вас, моя прекрасная мадемуазель, и видеть при этом вас смеющейся, потому что вчера вы показались мне слишком серьезной.

— Это потому что г-н Ледюк, очевидно, гораздо более высокий сеньор, чем вы, и вы понимаете, что я не должна была сметь смеяться; но вы не можете себе представить, как я смеялась, когда полчаса назад я видела его, всего в золоте, садящегося в коляску.

— Он видел, что вы смеетесь?

— Ну, если он не слепой.

— Он будет уязвлен.

— Мне это приятно.

— Вы очаровательны. Что у вас в этом пакете?

— Изделия из кожи. Смотрите. Это перчатки, пошитые и покрытые вышивкой, мужские и женские.

— Я нахожу их отличными. Сколько же приносит вам это ремесло?

— Вы занимаетесь торговлей?

— Непременно.

— Будем это знать.

Они немного переговорили между собой, кузина взяла перо, отсчитала дюжину, пометив разные цены, сложила и сказала мне, что все это стоит двести десять ливров. Я дал ей девять луи и сказал, что мне следует вернуть четыре ливра.

— Вы мне сказали, что вы торговец.

— Вы напрасно мне поверили.

Она покраснела и дала мне четыре ливра. Роза меня побрила, и они выдали мне, не ломаясь, мое вознаграждение, и кузина, которая была последней, дала почувствовать мне свой язык, увлажненный нектаром. Я увидел, что она окажется благосклонной при первой же оказии. Роза спросила, могут ли они прислуживать за столом.

— Я прошу вас об этом.

— Но мы хотели бы знать, для кого вы даете обед, потому что если это офицеры гарнизона, — они почти все такие нахалы, что мы не осмелимся.

Я сказал им, что это для м-м Морен и м-ль Роман, и они были рады. Кузина сказала, что в Гренобле нет ни более красивой, ни более умной девушки, чем м-ль Роман, но что ей будет трудно найти мужа, потому что у нее ничего нет; Я ответил, что найдется богатый человек, который оценит в миллион ее красоту и ум. Причесав меня, Манон ушла, вместе со своей кузиной, и Роза, оставшись, чтобы меня одеть, была мною слегка атакована; однако, встретив слишком стойкое сопротивление, я попросил у нее извинения, заверив, что это не повторится. Одевшись, я заперся, чтобы составить гороскоп, который обещал м-м Морен. Я легко набросал восемь страниц наукообразной галиматьи. Будучи осведомлен о том, что могло произойти с ее дочерью до ее теперешнего возраста, и указав об этом правильно, я не дал оснований подвергнуть сомнению мои предсказания на будущее. Я ничем не рисковал, потому что они все были подкреплены всякими «если». Эти «если» составляют всю суть науки астрологов, всегда глупцов или мошенников. Перечитав этот гороскоп и найдя его замечательным, я не был этим удивлен. Будучи знатоком в кабале, я должен был оказаться таковым же и в астрологии.

Получасом после полудня вся компания прибыла, и в час мы были уже за столом. Я понял, что консьерж был человеком, которого следует скорее сдерживать, чем пытаться поощрять. М-м Морен была весьма грациозна со своими тремя дочерьми, которых она знала очень хорошо, и Ледюк держался все время за ее стулом, очень внимательный в услужении, одетый в платье получше моего. В конце обеда м-ль Роман сделала мне комплимент по поводу трех красоток, которых я имел в услужении в этом чудесном доме, я поговорил об их талантах, и, сходив за перчатками, которые закупил, увидел, что они ей настолько понравились, что она согласилась принять дюжину, ободренная своими тетей и кузиной, которые оказали мне ту же честь. После этого я передал м-м Морен гороскоп ее дочери, который прочел ее муж. Хотя он и не понял ничего, он должен был им восхититься, поскольку все выглядело в соответствии с влиянием планет, которые выражали состояние небес в минуту рождения дочери. Проведя пару часов в разговорах об астрологии, и пару других — в игре в кадриль, мы пошли прогуляться в саду, где, проявив вежливость, мне предоставили возможность поболтать в полной свободе с прекрасной Роман. Все речи, что я с ней вел, касались только страсти, которую она мне внушила, ее красоты, ее ума, чистоты моих намерений и необходимости для меня быть ею любимым, чтобы не остаться несчастным на весь остаток моих дней. Она ответила, что если Бог судил ей иметь мужа, она была бы счастлива, если бы он был похож на меня; Я прилепился губами к ее руке и, весь в огне, сказал ей, что надеюсь, что она не заставит меня томиться в ожидании. Она повернулась, ища глазами свою тетю. Стемнело, и она опасалась того, что могло бы приключиться.