Шанель - Евгений Козловский

Кавалькадасвернуланалево у кинотеатраЫКосмосы. Опохмеляющийся пивком в подворотне ЫДомаобувиы небритый мужик лениво выдавил сквозь зубы в сторону приятеля: членовозки поехали, и отвернулся, запрокинул голову, задрал донышком к серым непроницаемым небесам наполовину уже опорожненную бутылку. Слуги народа, в тон ему согласился приятель и, закрывая спичку ладошками от ветра, прижег погасший между обведенными запекшейся грязью губами окурок сигареты ЫДымокыю

Ссьсьрахи, опассьсьноссьси, разумьная оссьсорожьноссь -- все это, действительно, имело место, но и еще однапричинасуществовала, из-закоторой так беспокойно чувствовал себя =эЛПээЛ, посещая телевидение -- причина, в которой Он Сам Себе не пьризьнавался до поры, но которая, как выяснилось, не оставлялаЕго ни наминуту в тот день: Мертвецов! Давным-давно, в незапамятные днепропетровские времена, работали они вместе в обкоме, жили наобщей площадке и сисьсемасиссьськи встречались то наодной кухне, то надругой, чтобы выпить литр водки. Войнаразбросалаих, апоследние лет двадцать пять они и вовсе не встречались, хотя =эЛПээЛ никогдао старом Своем сослуживце не забывал, следил заего карьерою и прекрасно знал, что тот служит теперь именно нателевидении -главным редактором самого большого, самого идеологиссьського отдела. =эЛПээЛ ничего против Мертвецовакак такового не имел, более того -- симпатизировал, ибо тот напоминал фактом своего существования о радостных, полных энергии и надежд временах ранней зрелости, -- однако, по мере того, как отношения =эЛПээЛас Вечностью начинали принимать экстраординарный характер, Мертвецов -в силу одной фамилии, никаких других обстоятельств! стал для Него неким ужасным призраком и снился по ночам, и не то что бы сознательно загадывал =эЛПээЛ, что, покане возникнет, не появится снованаЕго горизонте Мертвецов -до тех пор может Он жить в рассуждении бессмертия спокойно -- не то что бы сознательно и прямо вот так вот загадывал -- однако, нечто в этом роде чувствовал постоянно. Мертвецов же, словно интуиция подсказывалаему о страхах Бывшего Патрона, едвали не единственный изо всех, с кем сводилапрежде, до возвышения, =эЛПээЛасудьба, о себе не напомнил ни разу, и такое вопиющее нарушение человеческой логики, элементарного здравого смысла, казалось =эЛПээЛу лишним подтверждением не натуральности, но симьволиссьсиссьсьноссьси Мертвецова. Теперь же, нателевидении, предстояло им неминуемо столкнуться, и, коль уж все равно припертый к стене, =эЛПээЛ решил решиться наэтот опасный шаг -- опасный, зато, в случае удачи, раз-навсегдаизбавляющий от дурацкого суеверия, недостойного иссиньноо марькьсиссьса-лениньца. И во все Посещение: от торжественной -- хлебом-солью -- встречи науличной лестнице и в холле до спусканалифте с одиннадцатого этажапосле небольшого банкета -- во все Посещение Свое: осматривая ли декорации в съемочных павильонах, тычали негнущимся пальцем в разноцветные кнопки мудреных аппаратов, вдавливаясь ли лбом в резиновые прямоугольники камерных мониторов, целуя ли, наконец, в щеку, по-отессьськи, хорошенькую дикторшу Олю Кудряшову, -- во Все Посещение Свое ждал Он, что вот мелькнет накраю поля зрения бывший сослуживец, мелькнет и, не принеся несчастья, освободит навсегдаот последнего страха.

Но сослуживец как назло не мелькал, и теперь уже именно от того, что не мелькал, не появлялся -- вернулось к =эЛПээЛу прежнее беспокойство, вернулось, стало нарастать, и в лифте, в запертой этой коробочке, висящей натоненьком волоске между небом и землею, вдруг страшно показалось =эЛПээЛу, окруженному сопровождающими лицами, своими и местными. Зловещими, не вызывающими доверия почудились Ему удвоенные зеркалом будки и затылки, и страхожданный Мертвецов вообразился не роковым уже символом, но, напротив -- единственным родным человеком, единственною опорою Его, окруженного чужими, возможно -- не Глубокоуажающими -- людьми, и тут же, не умея дождаться, дотерпеть, когдаобретет коробочкаопору под собою и откроет автоматические (авдруг не сработает?!) двери -- спросил =эЛПээЛ, ни к кому конкретно не обращаясь: ах-хде жею етотю ц-ц-цю тыварышшю х-хымю Мырьтьвыцов, Николай Нилыч? Пространство спасительно разомкнулось, стало легче дышать, сердцебиение почти унялось, хорошенькая Оля Кудряшовасчастливо улыбалась из холлаГлубокоуважаемому Лично. Он ить Мой Сьтарый Боевой Соратьник, продолжил =эЛПээЛ, ступая наterra firma. Вот, тыварышшы, учисэссс, ц-ц-цю каким должон быть настыашшый кымыниссьсь: ськромьно трудиссься чылаэк насуоём мессьсею сисьсемасиссьськию и -- ц-ц-цю ни разу об себе Меня Личьно не напомьнилю ни разу ничего не попьросилю Николай Нилыч наПицунде-с, успев получить справку, ответил Глубокоуважаемому Лично Его Личный Друг -- в очередном-с отпуску-с, и этот ответ почему-то, несмотря натон Глубокоуважения, которым был произнесен, показался =эЛПээЛу сноватревожным, полным нехорошего какого-то, симьволиссьсиссьського значения: что же это такое?! избег Его, значит, Мертвецов! Действительно, стало быть, выжидает, чтоб появиться в самый неподходящий момент и по собственной инициативе?

ювторое пришествие Мертвецоваю

-- и настроение испортилось окончательно, так что не то что однаОля Кудряшова -- все вместе взятые дикторши Центрального Радио и Телевидения с Левитаном во главе не смогли бы его уже поправитью

Молоденький лейтенант, вчерашний выпускник Высшей школы милиции, собираясь в этот день напост у больницы Склифосовского, получил в отделе продукт разрядки -- американский полицейский локатор: компактный, похожий напистолет, которым кот Базилио пугал Буратино -- и дернул же черт мальчиканавести дурацкую игрушку насамую паршивую ЫЧаечкуы из проносящейся с проспектаМиранаСретенку, под кирпич, кавалькады! -- наЫЧаечкуы старой модели -- любопытство, глупое детское любопытство: с какой, дескать, скоростью ходят эти машины? -- и тут же автоматная очередь перерезаламальчишечку, согнулапополам, положиланаобледенелый, посыпанный солью асфальт, аэкранчик прочного, не разбившегося в падении заморского приборавсе продолжал вымигивать красными светодиодиками вполне разрешенную в Москве цифру скорости: 60ю

Засуетились нателевидении, проводив Высокого Гостя, молнию отбили наПицунду: срочно, дескать, товарищ Мертвецов, возвращайтесь в Москву, после доотдыхаете: вдруг потребует к Себе вспомнивший вас Старый Боевой Соратник? -отбили молнию, асами тем временем, чтобы в случае чего оказаться надолжной высоте, готовили уже представление Николая Ниловичак Ордену-с Октябрьской Революции-с. Что же касается меня, то я, разумеется, при Историческом Посещении не присутствовал, не имея соответствующего допуска, мне и вообще завсю жизнь ни разу не довелось увидеть НикодимаЛукичаЛично аnaturel, хоть и прожил я с ним в одном городе добрые тридцать лет -- прожил сисьсемасиссьськи -- и, разумеется, ни зачто не решился бы описывать то, что описал выше -- из неосведомленности не решился бы, из страха, наконец, перед Конторою -- если бы не имело оно столь важного значения для моей истории, для наших с Дарьею Николаевной отношений, для всей дашенькиной судьбы.

Ибо девичья, восстановленная после развода, фамилия Дашеньки была: Мертвецова. 3 Звонок в прихожей заколотил как-то особенно нервно, и Дашенька, кормившая меня накухне грибным супом -- я только что вернулся из редакции, с дежурства -- рванулась открывать, ая почти беззвучно, намеком одним, досадливо спросив: ученик? взял в руки полупустую тарелку, закусил ломоть хлебаи двинулся в спальню, где обычно пересиживал дашенькины уроки -- но Дашаотобралатарелку, поставиланастол, вынулаиз моего ртаторчащий ломоть -звонок все заливался, заливался с наглостью и настойчивостью небывалыми -дочка, сказала. Ксения. Сиди ешь.

Только этого мне еще и не хватало! в момент узнания, первоянварским утром, с грохотом рухнули все мои иллюзии насчет освобождения от власти врачишки: накопленная в долгой, одинокой, лишь изредкаскрашиваемой случайными связями жизни нежность Даши, вся теперь обратившаяся в мою сторону: давно уже не бывало мне так покойно, так уютно -- с Герою -- и то никогдане бывало, потому что там ложились наменя мелкие, но очень многие обязанности по дому, которые, если мне и удавалось, отговариваясь творческим экстазом, увиливать от них, все-таки давили неким моральным грузом, и даже тем более давили, когдаименно удавалось увиливать, давили и то и дело нарушали внутренний комфорт, копили раздражение -- даже этадашинанежность, не просто любовницы нежность, но чуть ли и не матери -- даже онане смоглаудержать меня от дразнящего соблазнакровосмесительства, окутавшего Ксению новым слоем привлекательного флера. Правда, врачишкав последнее время резко переменилась ко мне -- онаи прежде не былаособенно горяча -- асталапри встречах эдак отводить глаза, так что порою закрадывалось в меня подозрение, не знает ли, мол, и онао тройственном нашем союзе, что, впрочем, было совершенно невероятно.