Сыграй мне смерть по нотам... - Светлана Гончаренко

Последние фразы скульптор пробормотал совсем невнятно. Вдруг он замолк. Послышалось ровное, с посвистом дыхание, которое говорило о наступлении беспробудного сна.

Самоваров в последний раз оглядел мастерскую, ряды скверно изваянных зверей и склонившуюся набок неподвижную фигуру анималиста. Один из котов, гостивших сегодня у Щепина, бесцеремонно вспрыгнул на стол и стал шкодливой лапой катать по нему янтарный княжеский мундштук.

Самоваров вышел на улицу. Сколько времени потерял зря! С таким ненадёжным свидетелем никому ничего не докажешь. Забыть о самоварчике, и баста? Как Настя советует?

Самоваров решил утешить себя диетическим обедом. Он направился домой. «Не только рояли и кантаты мне на голову, но и рождественские морозы, — вздыхал он, энергично шевеля ноздрями, которые слипались от стужи. — Не мой день!»

Он окончательно в этом убедился, когда в подъезде нос к носу столкнулся с соседкой Верой Герасимовной.

Глава 3. Желтые шторы

— Коля, ты не из Кривого гастронома? Замечательно! Представь, какой ужас: мне только что там всучили вчерашнюю сметану, — сходу сообщила Вера Герасимовна, — Бегу менять, но боюсь, не успею на Аликов укол. Ты не за продуктами собираешься? Тогда, может, в Кривой сходишь и заодно поменяешь мою сметану? И задашь им жару, как ты умеешь?

Самоваров никогда в гастрономах не скандалил и жару задавать не умел, но с Верой Герасимовной спорить не решался. Вера Герасимовна, соседка и подруга покойной матери Самоварова, десять лет назад уже работала в Нетском музее гардеробщицей. А «бедный Коля» (так обычно называла его Вера Герасимовна) в те времена пропадал самым жалким образом. Недолго прослужив в уголовном розыске, он попал в бешеную и нелепую перестрелку. Провалявшись в госпитале почти год, он всё-таки выкарабкался, но для уголовного розыска уже не годился. Он считал, что вообще ни для чего больше не годится со своими шрамами, рубцами и половиной левой ноги, недостающую часть которой заменял теперь дорогой английский протез. Этот протез ему как пострадавшему на боевом посту выхлопотали друзья из райотдела милиции. Несмотря на такую заботу, Самоваров чувствовал, что он выброшен из жизни и никому не нужен.

Однако энергичная Вера Герасимовна вынашивала на его счёт свои планы. Ей удалось притащить его в музей и представить администрации как несравненного мастера по ремонту исторической мебели. Это было нахальное враньё: никаким несравненным Самоваров не был, исторической мебели сроду в глаза не видал. Правда, мастерить он любил, но и только. Он собрался было опровергнуть дифирамбы Веры Герасимовны, так как не выносил обмана, но передумал. Слишком уж понравилась ему музейная тишина, музейные запахи, музейный покой. Всё это ничем не напоминало его прежнюю неудавшуюся жизнь. Поэтому он только стоял рядом с Верой Герасимовной и скромно кивал.

Так Самоваров оказался в музее. Со временем он действительно стал хорошим реставратором. Вера Герасимовна по-прежнему служила в гардеробе и своим выдвиженцем очень гордилась. Она обожала устраивать чужие дела, а уж в отношении «бедного Коли» чувствовала себя настоящим Пигмалионом. Чтобы довести своё творение до совершенства, ей оставалось лишь одно — наладить ему счастливую личную жизнь.

Пока Самоваров не встретился с Настей, Вера Герасимовна множество раз пыталась его женить. Она даже теперь своих попыток не оставляла, так как не верила в прочность Настиных чувств и находила её слишком молодой, воздушной и непрактичной. А счастье Самоварова, по её мнению, могла составить лишь девушка душевная, хозяйственная. Пусть внешне очень неброская, если не сказать больше. Пусть тридцати восьми лет от роду… Короче, единственная дочь одной её старинной приятельницы! Всякий раз, встречая Самоварова наедине, Вера Герасимовна подбивала его отделаться от красавицы Насти и подсунуть свою протеже.

Только в последнее время её хватка немного ослабла. Теперь у Веры Герасимовны не доходили до чужих любовных дел: она сама стала невестой.

Со своим избранником Вера Герасимовна познакомилась, как ни странно, на кладбище, где она посещала могилу мужа. Часто она видела, как на соседней аллее недавно скончавшуюся артистку Нетской оперетты Раису Едомскую оплакивал супруг.

Горевал этот супруг беспредельно. Вера Герасимовна исподтишка его разглядывала: Едомская и Альберт Михайлович Ледяев были в городе заметной парой. Все знали, что Алик Ледяев ещё студентом без памяти полюбил зрелую и именитую звезду сцены. Шли годы. Звезда блистала, теряла голос, полнела, получала звания, меняла мужей, переходила на роли старух, худела, снова меняла мужей. Алик неизменно был рядом. Он нарочно устроился в театр концертмейстером и потому мог практически ежедневно смотреть на Раису обожающими круглыми глазами, почти не моргая. За него она однажды тоже вышла замуж. Почему бы нет — в конце концов, он был так предан, влюблён, молод, красив! Вот только глаза немного кругловаты…

Брак этот оказался долгим и очень счастливым. В нём безраздельно царила Едомская. Она преспокойно капризничала, скандалила, изменяла мужу. Особенно она любила давать Альберту Михайловичу пощёчины. Часто она делала это прилюдно — в гостях, в гомеопатической поликлинике, в трамвае. Счастливый Алик (так все звали его до самой пенсии) переносил это стоически. Ему всё казалось, что он тот же шестнадцатилетний мальчик, который немеет рядом со знаменитостью и боится лишь одного — как бы не сглотнуть в её присутствии слюну чересчур громко и заметно. Из-за этого он, скорее всего, и оставался до старости невероятно моложавым. Он не имел ни единой морщинки, чем изводил завистливую Раису.

Когда супруга в возрасте восьмидесяти шести лет скончалась, Альберт Михайлович не хотел больше жить. Он сутками кричал в голос, не принимал ни еды, ни питья. Его пришлось госпитализировать. Из больницы он вышел слабым, бледным, похожим на подростка, переболевшего корью. Он больше не кричал, но много плакал и всё светлое время суток проводил на могиле Раисы.

Там и обнаружила его Вера Герасимовна. Была холодная осень. Альберт Михайлович стоял на кладбищенском сквозняке в какой-то хлипкой сиреневой ветровочке, весь мокрый от слёз и небесной мороси. Пройти мимо отзывчивая Вера Герасимовна не могла. Она деликатно приблизилась к скорбящему, достала из сумки термос и предложила чаю с коньяком. Тут произошло чудо: Альберт Михайлович отпил из термоса и перестал плакать. Он послушно пошёл за Верой Герасимовной и в один присест рассказал ей всю свою жизнь.

Вера Герасимовна сама очень любила поговорить, но впервые нашла в себе силы сдержаться. Ни разу она не перебила Альберта Михайловича. Она только качала головой и вместе с ним восхищалась незабвенной, прекрасной и грозной Раисой.

Уже дома у Веры Герасимовны, где чаепитие продолжилось не из термосного колпачка, а из семейных чашек, Альберт Михайлович начал вдруг улыбаться. Он стал вспоминать театральные анекдоты и даже петь. Его никогда раньше никто не баловал, не жалел, не хвалил. Встретив Веру Герасимовну, он преобразился.

Отныне Альберт Михайлович упивался новыми радостями. Он быстро сам научился капризничать, без конца притворно прибаливал и просил Веру Герасимовну готовить домашние целебные отвары из каких-то редких корневищ и шишкоягод. Она хлопотала старательно и с радостью — шишкоягоды распаривала и перетирала, корневища настаивала на спирту. Она закармливала Альберта Михайловича вкусностями, пришивала к его одежде оторвавшиеся пуговицы и помпоны. В ответ Альберт Михайлович поминутно благодарил Веру Герасимовну и целовал ей руки.

Вере Герасимовне тоже казалось, что она видит волшебный сон. Её покойный муж, который до пенсии служил личным водителем зампредседателя горисполкома, был надменен и грубоват. Иногда он даже мог в глаз дать. Альберт Михайлович в ответ жаловался, что Раиса Едомская колотила его чуть ли не ежедневно. Новая любовь для обоих стала сказочным приключением. Никто их теперь не лупил. Они чудно проводили вечера: Ледяев играл на фортепьяно, Вера Герасимовна читала вслух стихи Ирины Снегиной и Вероники Тушновой. Они оба не захотели унылого старческого бракосочетания в обшарпанном загсе. Для начала они объявили себя помолвленными. Свадьбу они запланировали самую настоящую — с музыкой, букетами и шампанским. Вера Герасимовна для такого случая купила себе белый костюм-тройку, а Альберт Михайлович грозился достать в театре списанный фрак.

Немудрено, что Вера Герасимовна теперь меньше заботилась о счастье Самоварова. Она могла говорить только о своём, насущном:

— Сходи, Коля, в гастроном! Там, кстати, сегодня привезли не слишком червивые яблоки, кокандские. Заодно и сметану мою поменяешь. Опишешь продавщице мою внешность, скажешь, что я была у них сорок минут назад и купила страшную кислятину… Нет, скажи, что кислятину купил ты и возмущён. В общем, сообразишь!