Два льва, ведьма и Мантия Войны - Танит Ли

— Отдыхайте, друзья мои, — промурлыкала ведьма. — За ваш ум и бесстрашие я подарю вам иную судьбу.

— Точно ведьма, кто же еще? Эта еда… — выговорил Бретильф невнятно, ни к кому конкретно не обращаясь.

— И ведьмовское пиво, — простонал Зир, — Клянусь адом, нас опять…

— …опоили и заколдовали, — закончил Бретильф.

Во тьме раздался грохот, словно двое богатырей рухнули на пол, прогремев доспехами, мечами и прочим скарбом.

А затем зазвенел соблазнительный женский смех. Ночь скрыла все происходящее, и лишь бриллиант чарующей звезды мерцал в облаках.

Во сне тоже не было отдыха. Каждому из воинов снились отрывки эпизодов из жизни покойных героев и воительниц, которые входили в печально известный замок.

Бретильф видел Дрода Лафеля, высокого и сильного воина с золотистыми локонами, который с мечом в руке широкими шагами шел по какому-то огромному черному зданию. Навстречу ему ползла громадная змея. Подобно крокодилу, она была покрыта черной, словно полночь, чешуей. Чудовище открыло пурпурную пасть и оглушительно зашипело. Дрод в ответ сплел гипнотическое заклинание такой силы, что даже обездвиженный, заколдованный и никак не похожий на змею Бретильф почувствовал себя еще более беспомощным. К его вящему изумлению, на змею чары не подействовали. Она неумолимо приближалась, словно штормовая волна разъяренного океана, и златоглавый воин бесследно исчез в ее кольцах.

Зир тоже грезил. Но ему снилась прекрасная Шайи. Она оказалась молодой, слегка коренастой женщиной с белоснежной кожей и горящими зелеными глазами. Сейчас она стояла внутри громадной залы со сводчатым потолком, а впереди замерло животное с головой и крыльями сокола и телом пумы. Женщина должна была, судя по всему, ответить на какую-то загадку и пропеть ответ. Шайи что-то пропела. Но как только ее безупречное меццо-сопрано наполнило воздух, голос ее, казалось, зажил собственной жизнью, грохоча и перекатываясь, подобно грому. Дом стал разрушаться, посыпались камни, Шайи и сфинкс исчезли из виду.

Поток таких снов казался бесконечным. Пятьдесят, а может, и больше отчаянных, искавших Мантию, прошли перед взорами Бретильфа и Зира. И все они потерпели неудачу. В каждом случае какие-то мелочи стали причиной их гибели.

А затем обоим приснилось, что они сами, каждый по отдельности, входят в то самое смертоносное здание. Их имена почему-то были изменены. Зир стал Изром, а Бретильф — Ибфрельтом. И знание этого им ничем не помогало.

Сверху, с затененного потолка, на Зира ринулись, хлопая крыльями, какие-то существа, похожие на гигантские книги, и он, уворачиваясь и отпрыгивая, Писцом и ножом рубил и кромсал нападавших на него тварей. В конце концов они его окружили и заперли в своих переплетах.

Бретильф обнаружил, что пытается нарисовать или вырезать на стене символы благоволящих к нему богов. Но те превратились в черную пену, которая затвердела и вырвала из его руки оружие. После этого из пола вырос гигантский олень и набросился на него, втаптывая копытами в пол и поддевая рогами.

Так переживая во снах все новые и новые смерти, Изр — Зир и Ибфрельт — Бретильф провели весь день и проснулись то ли в аду, то ли на небесах, то ли — что было бы наилучшим вариантом — в своем мире.

Небо освещалось обычным рассветом. Взошло солнце, прогоняя остатки тьмы.

Усадьба ведьмы утром показалась заброшенной. Не видно было ни сов, ни других птиц. Белые розы закрылись столь плотно, что, казалось, лишь закат мог заставить их распуститься вновь.

Но двери в усадьбу, как и ворота в сад, остались широко распахнутыми.

Время от времени казалось, что кто-то есть в этом саду.

Если бы солнце искало Зира и Бретильфа, оно бы сильно разочаровалось, ведь существа, проходящие сейчас в ворота на холме, были молодыми львами. Оказавшись снаружи, они осмотрели врата и принюхались. Один низко зарычал, другой ударил хвостом. Примерно одного возраста и одной величины, хищные бестии с белоснежными клыками и длинными, с кисточками хвостами различались только тем, что один был темно-рыжим, а второй скорее мандаринового оттенка. Они могли быть братьями из одного прайда.

На их мордах промелькнуло беспокойство. Львы повернулись, шлепнули друг друга лапами и перекатились, словно играя, но затем успокоились, потрясли гривами, коснулись друг друга носами и оглянулись на дорогу. Глаза одного из них имели цвет янтаря, другого — темного серебра.

Тот, кто не стал бы доверять чарам, заподозрил бы в них мастера Бретильфа и ученого Зира, превращенных в хищных кошек.

Так или иначе, оба льва потрусили по тропе — возможно, и случайно, но именно в ту сторону, куда ранее чары вели всадников.

Лев всегда знает, что он лев. Даже если у него не выпадает шанса сказать себе это. А вот если бы такая возможность появилась, то лев тут же сообщил бы все, что думает, на своем, львином языке. Кстати говоря, у всех животных есть язык. Люди предпочитают не замечать этого, в основном по той простой причине, что почти все двуногие никогда не смогут понять большинство звериных языков. Возможно, это происходит потому, что звериный язык способен передавать не только общие выражения, но и такие понятия, как «состояние», «идеи», и принципы, выходящие за рамки того, с чем обычно сталкивается человек. Известные философские школы даже считают, что «животное поведение», которое подчас обнаруживает в себе человек, — это не признак деградации, а свидетельство неудачных попыток человечества перенять философскую мудрость животных в жизни, любви и смерти.

Зир, таким образом, знал, что он лев. И Бретильф знал о себе то же самое. И главным, бесспорным, хоть и не относящимся к делу, являлось то, что они — братья. Что же до странной путаницы букв в том, что можно было счесть за имена, то им до нее не было никакого дела.

Тем не менее оба льва лишь отчасти осознавали странные идеи, которые иногда появлялись в их косматых благородных головах. И животные почти не обращали на них внимания. Они лишь знали, что день был теплым, земля и деревья приятно пахли и отовсюду доносились соблазняющие запахи, обещая игру или еду. Что-то побуждало их двигаться в определенном направлении, заманивая, делая этот путь очень желанным. И львы неосознанно подчинялись этой завлекающей силе.

На протяжении нескольких часов львы пробирались через лес. К этому времени трава стала густой, а тропа превратилась в нить меж корней деревьев и зарослей папоротника. То тут, то там животные останавливались, чтобы исследовать источник очередного интересного запаха или шума, отдыхали в тени омытых солнцем деревьев, пили из темного, словно малахит, ручейка. Все было так, как должно было быть.