Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения - Прилепин Захар

Лет, наверное, 11 мне было, когда я прочитал «Детство Тёмы» Гарина-Михайловского. Не удержался, очарованный, и прочитал три продолжения: «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры». Какой-то удивительный мир: конец XIX века, взросление, любови, надежды. С тех пор не перечитывал, но детским чувством очень дорожу. Это всё увлекло меня больше, чем, скажем, Дюма или Стивенсон. Думаю, это хорошая проза. Мама два раза перечитывала, тоже была очарована. Гарин-Михайловский почти забыт. Замечательный был писатель. Я следом прочитал и «Детство» Толстого Льва, и «Детство Никиты» Толстого Алексея, и «Детство» Горького – все три гениальны, но к Гарину сохранилось особое и, пожалуй, самое трепетное чувство. А потом там ведь было ещё и про «телесное» (очень сдержанно, но ярко при этом) и (я был очень удивлён в советском 1986 году) очень скептический портрет революционера. В общем, целый мир. У меня так и живут эти герои внутри, в сердце.

(инстаграм Захара)

Учились мы с сестрой в школе № 10 на площади Маяковского. Из школьного коридора был виден отличный памятник Маяковскому. Напротив моей школы был роддом, в котором, скорей всего, родился в 1943 году Эдуард Лимонов, но тогда я ещё об этом не знал.

Юность

Захар

Юность я провёл в городе Дзержинске. И там Феликс Эдмундович Дзержинский как стоял, так и стоит на центральной площади. Тогда матёрые антисоветчики тоже хотели Дзержинск переименовать, но столкнулись с проблемой – до того, как стать Дзержинском, тут была деревня Растяпино. И на такое даже самые злобные борцы с Советской властью пойти не могли.

А из окна моей школы был виден отличный памятник Маяковскому. Я на него смотрел. Поэтому чего вы хотите от меня. Я дитя эпохи. Воспитанный на примерах Дзержинского и Маяковского, учившийся в школе им. Героя Советского Союза Александра Молева, его бюст у школы стоит. Так что вот.

К тринадцати годам я был совершенно сдвинут на поэзии Серебряного века. Целыми днями я читал стихи и едва не бредил ими. Отец подарил мне печатную машинку и я понемногу собрал антологии русских футуристов, символистов и акмеистов, перепечатывая их собственноручно, двумя пальцами.

Если стихи Маяковского и Каменского (футуризм), Блока и Брюсова (символизм), Городецкого и даже Ахматовой (акмеизм) были доступны, то Мережковского, Белого, Сологуба и Бальмонта, Хлебникова и Бенедикта Лившица, и тем более Гумилёва найти было куда сложнее.

Но я находил.

Во-первых, в разнообразных советских поэтических антологиях, где почти все вышеназванные появлялись время от времени.

Во-вторых, у нас было советское собрание сочинений Корнея Чуковского, и там были, о, чудо, в отличной статье о футуристах – множество примеров футуристических стихов, иные даже целиком; ещё там была статья про Фёдора Сологуба, тоже с целыми стихами в качестве примеров; там я обнаружил блистательную статью про Игоря Северянина – и странным образом влюбился в его стихи, которые собрал в отдельную, собственного изготовления, книжку. Почти всего классического, начиная с «Громокипящего кубка» и года до 17-го Северянина я знал наизусть (сейчас я думаю – с некоторой, быть может, печалью, – что это очень средний поэт).

В-третьих, какие-то редкие издания перечисленных поэтов я обнаружил в запасниках дзержинского Дома Книги, где иногда сидел целыми днями, понемногу прогуливая школу; а что-то к 1987 году начало появляться в периодике.

В любом случае, когда отец прошил и переплёл собранные мною антологии символистов, футуристов и акмеистов – их в России не существовало вообще: собрали их, и начали издавать только лет десять спустя.

Двоюродная моя сестра Саша училась на филфаке – и носила туда мои антологии, потому что других учебных пособий по теме русского модернизма начала века просто не было.

В 1989 году я увидел в кинотеатре работу Алана Паркера «Сердце Ангела» с Микки Рурком в главной роли, и пересмотрел его несколько десятков раз, будучи поражён эстетической безупречностью фильма и явственным ощущением чего-то потустороннего. Рурк там играл гениально.

У сестры Саши был парень – Геннадий Ульянов, носивший прозвище Ганс. Он был музыкантом.

В 15 лет я начал учиться играть на гитаре и сочинять песни – скажем, песню «Вороны» я придумал в 16 лет, записал на аудиокассету, а спустя 25 лет извлёк, немного переделал текст и записал: её исполнил рок-бард Бранимир.

С Геной мы были неразлучны года четыре подряд. Я нещадно прогуливал школу, мы целыми днями слушали музыку, пили пиво и мечтали о скорой славе.

Александра Викторовна Нисифорова

двоюродная сестра, жена соавтора песен группы «Элефанк» Геннадия Ульянова [интервью Л. Зуевой, 2021]

Когда Захару было 16, мы начали переписываться. Я училась в университете в Нижнем, он – в Дзержинске в школе, времени встречаться не было, но главное: письма – это особый способ общения.

Первое письмо я получила по почте 3 декабря 1990-го. Написано красной (!) пастой и адрес, и всё письмо – улыбаюсь… Удивляюсь. Читаю. И как-то прибило меня его мудростью и одиночеством, и искренностью: «Напиши мне что-нибудь. Чтобы можно было в который раз перечитывать и ничего не понимать». И сразу стал старшим братом и другом. «Мне просто трудно искать любимое в чужом. И трудно находить в любимом – чужое». От такого доверия и с ума сойти недолго… Писали друг другу многостраничные письма, в них кричали, ругались, думали, плакали, мечтали, любили, жаловались…

С Геной Ульяновым я познакомилась в 1989-м, наверное… Он был человек-фейерверк, улыбчивый и добрейший. Как я их с Захаром познакомила, не помню; пришли в гости и познакомились, долго ли? Даже статейку написала о них в местный «Дзержинец» – «Глоток чистого воздуха». Для меня они оба были ходячими кислородными баллонами, спасающими от удушья 90-х. Они подружились. Дружить им было «весело»: Захар – ломаная линия, ломающаяся на ходу без остановки, – колючий, мучающийся, сомневающийся, Гена – волчок, дитя, его смешили изломы и колючки Захара, он жаждал простоты и радости. «А ещё недавно был у Ульянова, и он был очень счастливый. Я его попросил, чтоб он поделился со мной настроением, а он ответил: “Ты, Жень, какой-то неделящийся!”» – пишет в письме Захар. Но в моей анкете (девчачьи затеи) Захар в 1996-м на вопрос «Кто твой друг?» пишет – «Ульянов»…

Конец ознакомительного фрагмента.